Мы кое-как заснули у костра, надев на себя все свои немногочисленные одежды и поплотнее завернувшись в спальные мешки. Спать было очень неудобно, снизу – сыро и жестко, с одного бока, со стороны костра – очень жарко, с другого – очень холодно. Приходилось постоянно вертеться, пристраиваясь к огню то так, то эдак, подбрасывать в костер наломанные куски небольших деревьев, отпихивать подальше от спальников горящие ветки и стреляющие угольки и вообще следить, чтобы не сгореть от такой жизни. Если в промежутках между всеми этими метаниями кто-то из нас слегка засыпал, то сразу и просыпался от того, что каждые десять-пятнадцать минут наш старший обеспокоенно делал стойку и говорил: «Слышу КамАЗ на высоких оборотах». Ночь. Костёр. Жар огня. Холод степи. Чёртовы кузнечики. Спать. Надо спать. Но тут опять раздается: «Слышу КамАЗ на высоких оборотах».
Потом оказалось, что Ринат был не так уж и неправ. Водитель и Максим Грейлих действительно всю ночь крутились по Джабык-Карагайскому бору и вполне могли неоднократно оказаться в зоне нашей слышимости. Места там глухие, дорог мало, и все они какие-то одинаковые, деревьев много, ориентиров практически никаких. Двенадцать лет спустя я разыскивал ту же самую Систему ночью на микроавтобусе УАЗ, битком набитом людьми и оборудованием, и ведь тоже не нашёл – пришлось ночевать где попало, ставить палатку и варить еду под какими-то кустами, чтобы наутро обнаружить, что мы остановились всего в одном километре от искомого места. Практически то же самое произошло и сейчас.
Ирина Кочи на коне
Долгожданный КамАЗ въехал на поляну ранним утром, когда вся она была затянута поднимающимся от реки туманом. Костер догорел, все участники забросочной группы спали, намаявшись за ночь, приближения машины никто не слышал. Кое-как разлепив глаза, я увидел, как из правой двери кабины выпрыгивает Максим Грейлих – невысокий, очень живой и бодрый – и с громким криком «Федора не будите, я сам его разбужу!» стремительно подбегает к спальнику, в котором закутавшись с головой спал Виктор, и начинает его быстро-быстро пинать.
Такая вот у него получилась ошибка: в то время нас с Виктором еще можно было перепутать в условиях плохой видимости и полной закутанности в спальник; позднее я столь уверенно растолстел, что сделать такую ошибку уже ни у кого бы не получилось. А в двухтысячном году Виктор погиб – далеко от нас, на севере, по нелепой случайности, и мне неоднократно казалось, что, возвращаясь к лагерю с раскопа, я вижу в вечерних сумерках его силуэт. А зимой в Свердловске я внезапно увидел в толпе на остановке его спину, узнал куртку и шапку – и успел вырваться из автобуса, «ввинтиться» в эту толпу – но там его не было… В то туманное утро у станции Система до дня, когда Витина жена Леонора, с трудом дозвонившись до меня, скажет в телефонную трубку такие страшные и окончательные слова, оставалось еще одиннадцать лет.
Максим совершил серьезную ошибку и очень скоро вынужден был в этом убедиться. В отличие от меня, всегда пренебрегавшего спортом, Виктор всерьез относился к своей физической форме и с детских лет учился единоборствам – сперва боксу, потом карате. Макс получил заслуженную кару за свой неправильный стиль побудки товарищей – после чего мы приступили к разгрузке КамАЗа. Кузов был очень длинным, и в нем содержалось почти всё, что могло понадобиться полевому лагерю из тридцати человек на ближайший месяц жизни и работы.
Далёкое время, суровые нравы
Надо честно признать, что во второй половине 1980-х руководство урало-казахстанских школьных археологических экспедиций активно практиковало суровое обращение с вверенным ему несовершеннолетним персоналом. Применялись физические наказания, причем нас наказывали не рукой или ремнем, а специально приготовленными для этой цели предметами, как правило – кедами, оттого и сама процедура носила имя «кедование». Впрочем, роль кедов в разных ситуациях с успехом выполняли любые предметы сахемской обуви – от резиновых тапочек-сланцев до туристических ботинок и кирзовых сапог.
Лично пройдя через неоднократное кедование, могу совершенно точно утверждать, если не за всех, то по крайней мере за себя: для моего детского воспитания и развития факт применения сахемами кеда по пятой точке имел самые положительные последствия. И, уверен, многие бывшие школьники тех археологических экспедиций со мной согласятся.
Конечно, первый абзац данного рассказа необходимо воспринимать исключительно с юмором. Да, кедование было общераспространенным способом наказания за дисциплинарные проступки – но в нем не было ничего жестокого, ничего унижающего самолюбие или достоинство ребенка. Практически все наши сахемы были людьми умными, добрыми и обладали редкой выдержкой. Мы же были молодые, крайне энергичные, безбашенные, постоянно нарушали распоряжения, дисциплину и элементарные нормы индивидуальной и коллективной безопасности. В полевых условиях все эти нарушения были чреваты самыми печальными последствиями. И как только кто-нибудь из школьников вновь совершал очередной вопиющий поступок – в руках у ближайшего сахема немедленно оказывался кед, ботинок или калоша – да, калоша это было очень печально, хуже нее мог быть только резиновый тапочек, которым хлёстко били по мокрым плавкам в случае несвоевременного или небезопасного купания.
Леонид Вячеславович Туфленков, руководитель нашего археологического кружка
Кедование было вторым из столпов экспедиционной дисциплины – первым столпом являлся непререкаемый моральный авторитет наших сахемов. Сама процедура кедования носила публичный характер. В некоторых случаях виновный подвергался наказанию незамедлительно – прямо на раскопе, посреди лагеря или в любом другом месте, где заставал его сахем. Случалось также, что экзекуция откладывалась и осуществлялась на центральной площади лагеря, при всем честном народе. Однажды, вдохновленные примером французских революционеров, наши сахемы даже соорудили специальную кедовальную машину: посредством рычагов и противовесов она должна была отмерять дозированный удар по пятой точке виновного, но, будучи несовершенной технически, сломалась в ходе первого же применения.
На самом деле реальное кедование случалось не часто, только в особо вопиющих случаях – но думали и говорили о нем много, оно было одной из важных тем для размышления и общения. Чемпионы по кедованию среди школьников гордились своим званием, и вообще отношение ко всей этой процедуре и со стороны школьников, и со стороны сахемов имело ярко выраженный шуточный, карнавальный характер. Все хорошо понимали, что это не серьезное наказание, оно совершалось беззлобно и принималось без обид – ну, поболит чуть-чуть попа, эка невидаль. Это было наказание для своих – и школьники хорошо понимали и ценили этот аспект.
Кедовальная машина, действующий образец. Саргары, 1975 г.
Ни в какое сравнение с кедованием не шло другое, совершенно бесконтактное наказание: когда напроказившего, плохо управляемого школьника выгоняли из полевого лагеря и в сопровождении кого-нибудь из сахемов возвращали в город, к родителям. У нас это называлось «петь романс «Выхожу один я на дорогу». Вот это было по-настоящему и тяжело, и страшно. Один раз я умудрился чуть не попасть под такую «экстрадицию» и до сих пор помню тот ужас, с которым воспринимал возникшую перспективу. Быть лишенным степи, раскопок, палатки, друзей, сахемов, быть выброшенным из этого замечательного коллектива, перестать быть свои – да, это было действительно плохо. А получить по попе кедом – пустяки, дело житейское, с кем не бывает; ничего страшного в этом не было.
Но всё же взращенное советским образованием чувство справедливости иногда роптало в наших сердцах – и однажды мы отважились на сопротивление. Силами нашего археологического кружка – школьников Леонида Вячеславовича Туфленкова, при участии некоторых ребят из других кружков, в глубокой тайне была создана «Партия упразднения кедования» – сокращенно «ПУК», да, такой вот невзыскательный детский юмор. Партия провела два или три тайных съезда, приняла программу и даже пыталась вести некую вялую агитацию – но на вооруженное выступление не решилась, а только оно могло принести ей победу. Выступление произошло позднее – в то лето восстали палачи инквизиции, и вот тогда сахемам пришлось нелегко.
Наш кружок на Каменном Амбаре, 1988 год: Светлана Шумакова, Федор Петров, Мариан Вербовецкий, Александр Фомин, Александр Виницкий, Сергей Гридин
Ночь инквизиции была одним из традиционных праздничных мероприятий в те годы. Первоначально оно, вероятно, строилось на школьных методических материалах и активной пропаганде прогрессистского мифа о мрачном и жестоком средневековье. Однако к нашему времени сколько-нибудь серьезную связь с учебно-воспитательным процессом это мероприятие практически полностью утратило и носило, главным образом, игровой характер.
