Странно, что слушая собеседника, я все больше и больше успокаивался и меня совсем уже покинуло волнение. Поначалу, говоря честно, я не на шутку испугался. «Кто он такой? – думал я. – Странно как-то говорит». Но постепенно страх уходил и его место занимало совсем не юношеское любопытство, так свойственное людям моего тогдашнего возраста, а чувство уверенности и какого-то неведомого мне прежде спокойствия. Надо полагать, что эти внутренние изменения внешнему наблюдателю тоже были заметны, что я понял по глазам дядюшки Лика, приглядывавшегося ко мне с явным выражением удовлетворения на лице. Наконец он, достав из портсигара еще одну сигарету, закурил, и отпив из стакана лимонно-зеленого лимонаду, начал свой рассказ.
– Тут неподалеку есть монастырь. Старинный, заложенный почти шестьсот лет назад. Жила там братия своей обычной жизнью, в трудах и заботах повседневных, и был среди них один молодой еще совсем человек, мучительно переживавший непонимание собственного предназначения. Он днями и ночами молил Господа, чтобы тот открыл ему глаза, дал понять к чему он предназначен, в чем состоит его служение. Одних молитв и повседневной тяжелой работы по хозяйству ему было мало, он был уверен, что в его силах настоящими делами нести людям истинное слово Божье, а не рутинными заботами общины.
Не было среди братии более истового монаха, старающегося всеми силами понять свое предназначение в этом мире и принять путь, лишь ему предначертанный свыше. Послушание и тяжелый труд – все, чем он жил, но огонь, горевший внутри, не давал ему успокоиться. Он смотрел на братьев, на лицах которых было написано полное спокойствие и умиротворение, и не мог понять, что с ним, почему он не такой, но ни в коем случае никого не осуждал. Гордыня была его главным врагом в земной жизни, воплощением темноты и гибели души, а все монахи – братьями, которых он искренно почитал и любил. Но не было ему успокоения, хоть наш герой и молил о нем ежедневно.
Рассказ дядюшки Лика ненадолго прервала какая-то пигалица размером с воробья, прилетевшая и усевшаяся на перила ограждения. Она дерзко осматривала нас маленькими черными глазками, поворачивая свою ярко-красную голову то влево, то вправо, словно пытаясь оценить возможный итог сражения, но вскоре потеряла всякий интерес, повернулась к нам своей красно-бурой спиной и завела свою песнь, похожую больше на свист мальчишек, зовущих друг друга гулять.
Еще некоторое время поразвлекав нас своими трелями, птичка резко оттолкнулась своими короткими ножками и моментально исчезла в зарослях непроходимого кустарника, ограждавшего задний двор слева и справа от частокола и тянувшихся на несколько десятков метров в обе стороны. Закурив уже в третий раз за последний час, дядюшка Лик продолжил свой рассказ.
– Монашеская жизнь довольно однообразна, день ото дня и год от года мало чем отличаются. Наш молодой монах превратился уже в зрелого человека, но ответ ему все не приходил. Настоятель, знавший об устремлениях своего подопечного, давал ему всяческие поручения, тот выполнял их с предельным тщанием, но огонь внутри не гас, продолжал гореть. Он уже почти перестал улыбаться, все больше замыкаясь в себе, но однажды судьба подарила ему встречу со старцем, приехавшем в монастырь приложиться к мощам святого, которые тут покоились.
Воспользовавшись представившимся случаем, наш монах напросился к старцу на разговор и излил ему свою печаль и заботу. Старец внимательно слушал, а потом и сказал своему просителю, что тот зря к нему пришел, поскольку все, что он может сделать, это дать совет: искать слово Божье вовне – занятие пустое, ответ внутри каждого из нас. Но, пожалуй, добавил старец, улыбнувшись в седые усы, я дам тебе, сын мой, еще один совет, ценностью не превосходящий первый, но ты его запомни. Жди, сказал старец, и тебе будет уготована встреча, после которой ты поймешь к чему были все твои нынешние метания.
Совершенно растерянный и вместе с тем полный надежды, монах вышел из кельи старца, спустился по каменной лестнице во двор монастыря и поспешил к вечерне. Храм был полон народу, основную массу которого составляли привычные всем старушки в белых чисто выстиранных платочках, внимавшие словам священника, покупавшие самые дешевые свечки и обсуждавшие с батюшкой, работниками, друг с другом свои печали и семейные заботы.
Одна из таких старушек на третий день после беседы со старцем подошла к монаху, поклонилась и попросила разрешения изложить свою просьбу. Просьба была не совсем обычной: старушка рассказала, что живет неподалеку, в своем доме, а в соседнем умирает одинокая глубокая старуха, и не мог бы батюшка придти и причастить ее перед смертью.
Монах сказал, что конечно сможет, записал адрес и направился прямиком к настоятелю, испросить разрешения, которое и было получено. На следующий день он совершил обряд причащения в доме у старушки, которая, судя по всему, была уже совсем близка к последнему вдоху. Монах попросил соседку сообщить ему, как только старушка отойдет, а через два дня вновь увидел во дворе храма знакомую фигуру, явно кого-то ожидавшую, и сразу все понял. Он попросил старушку подождать немного, отправился к настоятелю и испросил разрешения проводить одинокую старушку в последний путь по-христиански. Настоятель дал свое благословение, и даже вручил ключи от старенького грузовичка.
Монах сделал все, как положено, начиная от получения справки о смерти и кончая вырытой могилой в согласованном с администрацией месте на кладбище. В мастерской монастыря изготовили дешевенький гроб с деревянным крестом, и на следующий день к вечеру вместе с соседской старушкой они предали тело земле. Монах прочитал молитву, отвез старушку до дому, вернулся в монастырь, помолился и уснул.
Утро следующего дня началось с обычных забот – молитва, трапеза, работа по хозяйству. Лишь одним отличалось это утро от тысяч предыдущих, но монах понял это не сразу, а только после вечерни, когда к нему подошли две старушки со стариком и, глядя с благодарностью, вознесли хвалу Господу за то, что теперь спокойны за себя. Монах выслушал стариков, тоже ответил им словами благодарности, и вдруг осознал – он наконец успокоился. Внутри царило умиротворение. И не было никакой радости, а была благодарность Господу за то, что направил на путь служения. Но вскоре нашему монаху были ниспосланы испытания, вынести которые не всякому человеку под силу.
Прошло не меньше полугода с того ноябрьского дня, а монаха знала уже вся округа. Порой он почти не спал ночей, колеся по проселочным и даже городским дорогам на стареньком грузовичке, который благосклонно отдал ему в пользование настоятель. И каждый раз, похоронив очередного преставившегося и прочитав над холмиком с деревянным крестом молитву, он чувствовал невероятное удовлетворение.
И вот однажды к нему пришли всполошенные прихожане, нестарые еще люди, и сообщили тревожную новость – в их маленьком городке уже третий день нет электричества. Стояла середина июля и все бы ничего, но в городском морге плюс ко всему перестал работать генератор, и сотрудники отказывались выходить на работу. Монах, испросив благословения у настоятеля, отправился туда, откуда пришла печальная весть.
Целый день, с утра и до вечера, повязав платок на пол-лица, он обмывал и обряжал тела десятка покойников, укладывал их в гробы, грузил на борт и отвозил на местное кладбище. Когда последнее тело было предано земле, он вернулся в морг, вооружился ведром, тряпками и моющими средствами, до самой поздней ночи отмывал и проветривал помещение, пока наконец почти не исчез ужасный смрад начавших уже разлагаться тел. Закончив работу, он вышел на улицу, лег в кузов грузовичка и ненадолго уснул, совершенно обессиленный.
С тех пор не было более благословляемого человека среди паствы. За него молились, ставили свечки, старались нарочно его увидеть в храме, чтобы лишний раз сказать этому святому, как все прихожане теперь считали, слова искренней благодарности и поцеловать руку. А монах порой еле стоял на ногах, настолько много было у него просьб. Трагические вести приходили теперь даже из самых отдаленных районов, так что он порой на дорогу туда и обратно тратил времени несравнимо больше, чем на все заботы с похоронами.
И вот однажды всех жителей округи облетела страшная весть – где-то на проселочной дороге, в кювете, был найден перевернутый и искореженный грузовичок, в котором нашли тело нашего монаха. Он просто заснул за рулем, возвращаясь из очередной траурной поездки.
Начало пути
В полном молчании мы с дядюшкой Ликом просидели почти час. Я был потрясен его рассказом. Лицо монаха, которого я не видел никогда, да и не мог видеть, стояло перед моим мысленным взором так явно, что казалось только протяни руку и сможешь до него дотронуться. Вместе с тем я точно понимал, что рассказ этот был выбран дядюшкой Ликом сегодня неспроста, и эта мысль не давала мне покоя.
