Галя быстро выбилась из сил и вся исхныкалась, Растрепавшиеся волосы прилипли ко лбу и щекам. Она брела, спотыкаясь, запрокинув к небу голову, закрыв глаза, и монотонно повторяла одно только слово:
— Пить… Пить…
— Потерпи, — успокаивала её Зина. — Нет воды. Ты же всю выпила.
— Пить хочу.
— Вот дойдём до колодца, тогда попьём. И ноги ополоснём. Усталость как рукой снимет. Терпи.
Время от времени, когда Гале было совсем невмоготу идти, она останавливалась, тянула сестру за руку и мотала головой: «Не могу».
Зина, сама обессиленная и измотанная долгой дорогой, брала сестрёнку на руки и несла. Она видела, как торопятся люди, обгоняют их, и потому шла без передышки километр-другой, давая младшей немного отдохнуть, а затем брала за руку и вела за собой дальше. Иногда, чтобы как-нибудь отвлечь себя, она вспоминала Ленинград, свой дом, мать, отца. Старалась представить, как они там сейчас живут, что делают. И в такие минуты думала, как они появятся в доме, как громко постучат в дверь, как удивится и обрадуется им мать…
На ночлег они устроились в стоге сена, сиротливо и одиноко стоящем на краю скошенного луга. Стрельба с вечера стихла. Зина раскопала в сене просторную нишу, и они улеглись в неё, плотно прижавшись друг к другу. Разговаривали мало и шёпотом и, пока не заснули, долго видели из своего укрытия, как за тёмной пилообразной кромкой леса полыхает багровое зарево пожара,
Проснулись они от раскатистых взрывов, доносившихся из-за леса. Выло рано, солнце ещё не поднялось. Девочки выпрыгнули из стога, прихватили узелок и побежали в противоположную выстрелам сторону. Весь день они убегали от выстрелов, которые со всех сторон надвигались на них. Они мыкались гго полям, прятались по кустам и оврагам. Ветер доносил запах гари, а по небу, клубясь, тесня и давя друг друга, ползли дымные облака.
Галя больше не хныкала, а шагала, крепко ухватив Зинину руку. Она даже не просила пить.
Следующую ночь они провели в густом лесу, на еловых ветках. Ночь прошла спокойно, но спали они плохо — зябли.
Галя проснулась первой — сухая колючая ветка упала ей на лицо. Она открыла глаза и посмотрела вверх: на дереве прыгала белка, а чуть выше, на другом дереве, тонко посвистывала синегрудая птичка. Галя толкнула сестру локтем.
— Посмотри скорей, птица поёт.
— Где? — протирая глаза, спросила Зина.
— Вон там, наверху.
— И правда, — услышав птичье пение, сказала Зина.
— Тихо как. Пушек совсем не слышно.
Быстро перекусив и попив из бутылки воды, они отправились дальше. Часа через три девочки неожиданно вышли к шоссе. Оно было пустынным. Пошли вправо, наугад. Они прошли с полкилометра и вдруг увидели солдата с. винтовкой, в выцветшей добела гимнастёрке. Он выскочил будто из-под земли. Низко пригибаясь, солдат подбежал к ним по кювету и крикнул:
— Ложись!
Зина и Галя сбежали с дороги и плюхнулись около солдата.
— Вы что здесь разгуливаете? — выпалил он.
— В Витебск идём, — ответила Зина.
— Какой Витебск!.. Немцы дорогу перерезали. Вы кто такие?
— Беженцы.
— Откуда
— Из Оболи.
— Вертайте назад. Пока вас немцы тут не прихлопнули.
— А до Витебска далеко?
— Четырнадцать вёрст. Да зачем он вам сдался? Не проберётесь вы туда. Шлёпайте назад. Чтобы духу вашего здесь не было, Ну!
Они хотели подняться с земли, но солдат снова прикрикнул на них:
— Выбирайтесь ползком. Не вставайте. Всё время ползите по эту сторону дорога, Кюветом. Слышите? у вас воды случаем не найдётся?
Зина вытащила из узелка бутылку и протянула солдату. Лёжа на боку, он пил тёплую воду, смакуя каждый глоток.
— Пейте всё, — сказала Зина. — Мы себе найдём ещё.
— Пейте, дяденька, — повторила Галя.
Возвращая бутылку, солдат сказал:
— Спасибо, дочки. Три дня без глотка. Уходите скорей, да берегите себя.
Обдирая колени, они поползли по кювету назад.
На седьмой день, к вечеру, голодные, уставшие и почерневшие от пыли, они вернулись в деревню Зуи, к бабушке. Наслушавшись про их мытарства, она сказала:
— И правильно, милые, сделали. А то я тут извелась вся, о вас думая.
* * *
— Враньё, — повторила девочка. — В нашей деревне никогда таких не было. Если она Козлова, то пусть ответит, кто её соседи, кто живёт на краю деревни, назовёт имена школьных учителей и фамилию почтальона и кто он — мужчина или женщина.
— Здесь вопросы задаю я! — повысив голос, сорвался немец, чувствуя, что эта девочка выбила у него из рук фальшивый козырь.
— Она ничем не докажет, что родилась в Барсуках.
— Я докажу, — сказал немец.
— Нет! — убеждённо и твёрдо возразила девочка.
Она хорошо знала про Барсуки, она видела собственными глазами, как немцы вместе с полицаями спалили дотла всю деревню и сожгли в трёх домах всех её жителей: женщин, стариков и детей. Уцелело только двое — Наталья Герасимовна Щербакова и Катя Агрыска, девочка десяти лет.
Зина знала, что эта «подсадная утка» ничем не докажет свою принадлежность к деревне Барсуки. Ей хотелось крикнуть немцу и этой фальшивой девке, что всех жителей той деревни каратели сожгли заживо, но она сдавила крик и с большим трудом, как можно спокойнее сказала:
— Отвезите нас с этой… в Барсуки и пусть местные жители подтвердят, кто из нас на самом деле Козлова.
Немец напрягся и прищуренными мутными, как высохшие горошины, глазами вцепился в лицо девочки, точно старался проникнуть в мозг — понять по малейшему волнению лица, знает ли она на самом деле, что ни самой деревни, ни жителей её давно не существует.
— Мы так и сделаем, — закурив сигарету и возвращая аусвайс девице в берете, сказал немец. — Вы свободны.
— Ауф видерзейн, — сказала девица, поклонилась и поспешно вышла.
Немец неторопливо выпустил струйку дыма, наслаждаясь и явно стараясь показать, что он раскрыл её козыри и доказал, что она не Мария Козлова.
— Теперь ты понимаешь, что тебе бесполезно врать, когда убедилась, что существует настоящая Мария Козлова из деревни Барсуки, по профессии крестьянка.
— Она ваша немецкая паскуда, а не крестьянка. Таких в деревнях никогда не было, — выпалила девочка с косичками.
— Ты хочешь сказать, что ты всегда жила в деревне.
— Да.
— Ложь! Это ты никогда не проживала в деревне. Откуда ты приехала?
— Ниоткуда.
— Ты приехала из Питера?
— Нет.
— Что нет?
— В Советской стране кет такого города. Есть город Ленина. И я была бы счастлива хоть один раз побывать в нём. Жаль, что не довелось…
— Мы будем в этом городе. Наши войска уже дерутся на подступах к нему. Город окружён. Люди мрут в нём от голода, как мухи. Мы уничтожим этот город до основания.
— Кто — мы?
— Армия фюрера.
— Никогда не бывать этому. Он будет стоять, как Россия, неколебимо!
— Интересно… Сейчас ты заговорила не как деревенская девочка, а как солдат, который имеет свои убеждения.
— Я хотела бы быть солдатом.
— Зачем?
— Чтобы убивать фашистов, которые сжигают ни в чём неповинных людей целыми деревнями. Я это видела своими глазами.
«— За что ты застрелила немецких офицеров?
— Они меня пытали.
— Кто тебя научил стрелять из оружия?
— Никто.
— Врёшь!.. Ты подпольщица. Ты шла на связь в Оболь по заданию партизан. Ты разведчица! К кому ты шла?
— Ни к кому.
— Кто тебя послал?
— Никто.
— Откуда ты шла?
— Из сожжённой деревни. Мне негде было переночевать, Я думала устроиться у кого-нибудь на жительство.
— Ложь! Ты не умеешь врать. Ты шла на связь с оставшимися на свободе. Назови их фамилии. К кому ты шла? Говори.
— Я ничего не знаю.
— Ты была членом этой подпольной организации?
— Какой?
Не прикидывайся. Той, которая действовала в Обольском гарнизоне. Кто создал организацию? Кто руководит ею?
— Я ничего не знаю об этом.
7. СЕРЬЁЗНЫЙ РАЗГОВОР
Выходить из дома вечером было опасно: расклеенный по посёлку приказ под страхом смерти запрещал жителям появляться на улице с наступлением темноты.
Фруза Зенькова, недавно вернувшаяся из Витебска, где она училась до войны в техникуме, знала о немецком запрещении и всё равно, лишь только стемнело, быстро надела тёмное лёгкое полупальто, вышла из дома и, миновав несколько дворов, свернула за околицу. Она на миг остановилась, огляделась и, не заметив ничего подозрительного, круто повернула от деревни, побежала в сторону леса, который темнел невдалеке.
На подходе к условленному месту, где должна была встретиться с человеком, который пригласил её для серьёзного разговора, Фруза сбавила шаг. Зорко всматриваясь в темень леса, она прислушалась — средь неумолчного шороха листвы, за спиной её раздался едва уловимый треск хрустнувшей ветки. Фруза обернулась — от тёмных стволов отделились два человека и направились к ней.
