— Несет? Ты говоришь в настоящем времени?
— Да.
— Господи.
— Эта штуковина огромна. По форме напоминает бумеранг, отсюда и название. Два аэродинамических крылообразных корпуса, соединенных в области носа корабля. В каждом из них по двадцать ракетных шахт. Обнаружить ее невозможно. Когда лодка скользит под водой, единственная боевая рубка на носу убирается в корпус.
— Подводное крыло.
— Да. Невидимое подводное крыло. Движется, по меньшей мере, в три раза быстрее, чем любая из лодок, которыми располагают оба наших государства.
— Вот чертовщина. Значит, они все-таки построили один действующий корабль?
— Два корабля.
— Два?
— Мы можем рассчитывать лишь на один.
— Что по этому поводу говорят наши новые друзья?
— В Москве заявляют, что одна субмарина похищена.
— Да, с безопасностью у них дела всегда обстояли не лучшим образом.
— Точно. Они говорят, что не имеют никакого представления о том, где сейчас лодка. И у вас в министерстве обороны, и здесь, в Штатах, полагают, что лодку продали. Президент хочет, чтобы ты выяснил, кто продал корабль и, самое важное, кто его купил. И когда.
— Считай, дело сделано, — сказал англичанин, выпрыгнув из кровати и быстро сняв со спинки стула одежду.
— Если хочешь, сейчас мы могли бы заняться сексом по телефону, — сказала женщина.
— Даже не мечтал о том, чтобы использовать тебя в своих интересах в такой момент, дорогая.
— Полагаю, ответ «нет». Ну что ж, спи дальше. Спокойной ночи, бейби.
— Спокойной ночи.
— Я люблю тебя, Алекс, — сказала женщина.
Но в тот момент его сердце было совсем в другом месте, так что он ничего не мог на это ответить.
— Спокойной ночи, — повторил он тихо и повесил трубку.
Он уже говорил ей, что любовные отношения между ними остались в прошлом. И что сейчас влюблен в другую. Неважно, что он говорил и как часто, похоже, все это не действовало.
Он встал, потянулся и звоном колокольчика известил Пелхэма, который был на кухне, что будет завтракать рано. Потом сделал обычные для начала дня тридцать отжиманий, пятьдесят приседаний и остальные упражнения. Когда мышцы разгорелись, пошел в душ.
Стоя под горячим душем, Александр Хок удивленно признал, что напевает песенку.
Это была старая мелодия «Битлз».
«Here comes the sun».
2
Солнце все еще нещадно палило, когда в бухту Стэниел-Кей вошел белый катер. Было ровно три часа дня. За штурвалом стоял человек в белоснежной накрахмаленной форме. Он переключил двигатель «Гамильтон» на реверсный ход, и вода за кормой забурлила. Катер сразу снизил скорость, скользя вдоль причала, пока не остановился. Был отлив, но длинный трап все равно доставал до планшира правого борта.
Катер сверкал бронзовыми деталями и лакированным красным деревом. В нем было столько блеска и великолепия, что он казался слишком неподходящим для этих отдаленных мест. Он создавал впечатление внеземного корабля, прибывшего из далеких миров. Двое членов экипажа, одетые в одинаковые белые рубашки и шорты, быстро вскарабкались по трапу на причал и закрепили швартовами нос, корму и шпринги. Один из них встал у трапа, чтобы помочь подняться пассажирам. Другой, с оружием, спрятанным под формой, окинул острым взглядом безлюдные причалы. Удовлетворившись результатами проверки, он встретился глазами с рулевым и провел по горлу ребром ладони.
Рулевой заглушил спаренный двигатель, и, когда его хриплый рокот прекратился, сонная бухта вновь погрузилась в тишину. Слышались лишь крики кружащих над ней чаек и крачек и хлопанье трепещущего на ветру большого английского флага, укрепленного на корме.
Пассажиров было двое, оба англичане. Они непринужденно болтали, стоя на корме и прикрывая глаза от слепящего карибского солнца.
Высокого пассажира, около сорока лет, звали Александр Хок. Ростом примерно метр девяносто, но из-за своей худобы казался выше. У него были густые черные волосы, пронзительные голубые глаза, тонкий нос и выступающий вперед квадратный подбородок, который придавал ему решительный вид.
Еще и месяца не прошло со времени того утреннего звонка из Вашингтона. Сейчас, светлым февральским днем англичанин осматривал морской пейзаж с выражением крайнего интереса. Обернувшись, он с улыбкой глянул на своего спутника, Эмброуза Конгрива.
— Здесь снимали фильм «Шаровая молния», — сказал Хок. В его глазах читалась мечтательность. — Ты знал об этом, Эмброуз?
— Что за фильм?
— Ах да, совсем забыл. Ты ведь в кино и носа никогда не показывал, если только там не шел фильм с Джоном Уэйном. «Шаровая молния» — это одна из серий «бондианы». С Шоном Коннери. Кстати, моя любимая.
Компаньон Хока был приземистым, полнеющим человеком около шестидесяти. У него было детское лицо с грустными глазами. Лицо наполовину закрывали колоссального размера усы. Он глубоко вздохнул и промокнул лоб одним из своих неизменных льняных платков с монограммами.
— Я предпочитаю Джона Уэйна Джеймсу Бонду лишь потому, что Дьюк[4] реже болтал, зато чаще стрелял, — хмыкнул Конгрив.
— Да, но Бонд…
— Алекс, извини, конечно, но ты что, собрался стоять здесь под палящим солнцем, чтобы обсуждать со мной древних киногероев? Твои агенты наверняка уже заждались тебя на берегу.
— Я просто хочу познакомить тебя с деталями местного колорита, — улыбнувшись, сказал Хок.
— Если уж на то пошло, меня совершенно не занимает местный колорит. Все, что мне сейчас нужно, — живительная влага. Может, постараешься закончить свои переговоры побыстрее?
— Ты чуток раздражен, не так ли? Тебе нужно бы немного вздремнуть.
— Чепуха! — сказал Конгрив. — Мне нужно море ароматного коктейля с ромом или бездна ледяного пива.
— Нельзя пить на службе, Констебль.
— Разве можно назвать «службой» встречу с парочкой агентов по недвижимости?
— А что, я говорил «агенты по недвижимости»? Извини, должно быть, оговорился.
Эмброуз ответил, тряхнув головой:
— Ты никогда не оговариваешься, Алекс.
Эмброуз Конгрив, самый давний и лучший друг Хока, к разочарованию своих родителей, начал карьеру в полиции, патрулируя лондонские улицы. Он изучал в Кембридже древнегреческий и латынь, также отличался знанием современных языков. Но не языки его влекли, а книги о любимых героях — лихом детективе лорде Питере Уимзи и, конечно же, о фигуре мирового масштаба — несравненном Шерлоке Холмсе.
Он не хотел учить греческий. Он хотел жить безрассудной жизнью. Ему не нравилось марать пальцы мелом, он мечтал носить бронзовый значок полицейского.
С самого начала работы в этой должности он проявил исключительные способности следователя. Его почти сверхъестественное умение связывать между собой на первый взгляд малозначительные детали помогало разрешать одно дело за другим. Он постепенно поднялся до начальника отдела уголовных расследований Скотланд-Ярда. Неофициально, уволившись из этого отдела, он все еще поддерживал тесный контакт со Специальной службой. Тем не менее он не переносил прозвища Констебль, поэтому Хок, чтобы раззадорить Конгрива, старался чаще использовать это слово.
— Я согласился на эту послеобеденную прогулку лишь потому, — сказал инспектор Конгрив, — что предвижу охлажденное спиртное, которое ждет меня в каком-нибудь второсортном ресторанчике. Я бы даже заказал порцию хорошо взболтанного мартини, который твой великий герой ухитрялся пить, совершенно не пьянея.
— Тебе бы не помешала чуточка здравого смысла, Эмброуз, чтобы ты прекратил столько пить и вдобавок курить свою чертову трубку. Не револьвер отправил Дьюка на кладбище, а нескончаемая обойма сигарет без фильтра.
Конгрив шумно вздохнул и снял с головы старую твидовую кепку, взъерошив пальцами копну каштановых волос. Черт побери, думал он, хоть одна загадка разрешилась. О том, на пересечении каких географических координат возникла пословица — «Только бешеные собаки и англичане выходят в полуденный зной». Он был абсолютно не готов следовать действиям Хока. На этих забытых Богом островах было жарко, как в пекле. Однако Конгриву в голову не пришла даже такая простая мысль, как снять шерстяной галстук-бабочку, твидовую куртку и жилет. Отличаясь особенным безразличием к своему гардеробу, Эмброуз редко замечал несоответствие элементов костюма. Он все время надевал разные брюки и пиджаки, даже носки у него постоянно были разного цвета. А уж о том, чтобы носить одежду по сезону, он вообще не заботился. Иэн Бэйкер-Сомс, его портной из лондонского ателье «Андерсон и Шеферд», давно уже привык к эксцентричным пристрастиям Конгрива в портняжном искусстве. «Rara avis»[5], — шептали портные при появлении Конгрива в благословенных дверях ателье. Если он и приобрел репутацию белой вороны, то находился в счастливом неведении.
