Под столом Линнет завертывала в фольгу два сморщенных конских каштана и потускневшую медную дверную ручку.
— Счастья вам, — снисходительно проговорила она, кивая своим медвежатам. — Они такие возбужденные. Успокойтесь, ребята.
— Подходит время вывешивать твой собственный чулок, — сказала Руфа. — И нам нужно не забыть оставить кое-что для Рождественского Деда.
Ей было больно видеть проницательный, осторожный взгляд Линнет. Настоящий Мужчина всегда оставлял в канун Рождества пищу для перетрудившегося святого. Но Настоящий Мужчина умер, и все переменилось.
Линнет выползла на четвереньках из своего домика.
— Прошлый раз мы давали ему джин с тоником.
— Джина нет, — вздохнула Роза.
— Тогда, пожалуй, чашечку чая с бисквитом, — предложила Руфа. — Это как раз то, что, на мой взгляд, нужно в такую ночь.
Линнет кивнула удовлетворенная.
— И немного травки.
— О нет, дорогая, — сказала Роза. — Не думаю, что Рождественский Дед курит.
— Не ЭТОЙ травы, глупая, а для оленей.
Руфа подавила неуместный приступ смеха: Линнет не терпела смех, так или иначе связанный с ней.
— На улице очень холодно. Как насчет кусочков сахара?
— О'кей.
Руфа поцеловала Линнет в макушку, пропахшую дымом, и отправилась за сахаром и блюдцем. Сахарные куски были залежалыми и какого-то зловещего коричневого оттенка.
Линнет захихикала.
— Они похожи на маленькие какашки.
Распахнулась дверь, и на волне сквозняка в комнату влетела Нэнси.
— Мисс Линнет, ваша мама ждет вас наверху.
После ванны Нэнси источала благоухание неподдающихся распознаванию духов. Она переоделась в черное вязаное платье, сквозь тонкое полотно которого просматривались очертания ее сосков.
— Еще рано! — запротестовала Линнет.
Бодрым писклявым голосом Нэнси проговорила:
— Пойдем, Линнет, я хочу спать. — И добавила серьезно и сердито: — И Рождество наступит быстрее! — Не отличаясь склонностью к серьезному уходу за детьми, Нэнси была настоящим Мелом Бланком в искусстве имитации голосов. Она изобретала голоса для всех основных игрушек Линнет и могла часами подряд «оживлять» Братьев Рессани.
— Пошли со мной, — приказала Линнет.
— О'кей.
— Это платье тебе идет, — сказала Руфа.
— Правда? Извини, я не спросила. Но ты ведь не возражаешь, да?
— Не возражаю. Жалею только, что в известных местах я не расширила его.
— Благодарю. — Нэнси взяла в руки чашку Руфы и бросила в нее три кусочка сахара.
Линнет поцеловала всех на прощанье и вышла в сопровождении тетки. Было слышно, как Братья Рессани спорили о чем-то, поднимаясь по лестнице.
«Нэнси действительно могла бы быть неотразимой, — подумала Руфа, — если бы одевалась как леди, а не как Дорелия Джон и Пош Спайс». Она все глубже проникалась мыслью о браке по расчету.
Ожидая, пока вскипит чайник, она оглядела помещение. Огромная кухня и большой сводчатый холл, примыкавший к ней, были старейшими частями Мелизмейта. Они были построены в четырнадцатом веке, и их массивные стены глубоко осели, углубившись каменными корнями в землю Глостершира. Теперь, когда они вот-вот должны были лишиться дома, Руфа жалела о неиспользованных возможностях. Каким бы мог быть этот дом — появись у них деньги на восстановление просвечивающей крыши и прогнувшихся балок! Она тяжело переживала предстоящую потерю.
На кружке, в которой она заварила себе чай, была надпись: «Я видел свиней на ферме Сэмпл!» Речь шла о ферме, где жил Рэн, но свиней там никогда не было. Кружки — единственное, что оставалось от этого оригинального, обреченного на неудачу проекта.
— Правда ли, что любовница Рэна бросила его? — спросила она.
Роза распрямила ноги, обтянутые выцветшими синими бриджами.
— Я знала, что это ненадолго. Она была слишком опрятной.
Руфа рассмеялась:
— Могу точно сказать, что когда она приходила сюда ужинать, то вытирала ноги, выходя на улицу. — Она села за кухонный стол. — Держу пари, Линнет, во всяком случае, довольна.
— И Лидия, несомненно, — глубокомысленно заметила Роза. — Эта идиотка все еще любит Рэна.
Руфа вздохнула:
— Она говорит, что боится снова жить на ферме, но лишь потому, что не может совладать с ревностью.
Роза тоже вздохнула, и они сидели в молчаливом согласии. Роза не всегда была в ладах со своей старшей дочерью, несмотря на постоянные усилия угодить ей. Подростком Роза бежала из кондитерского магазина в Фалмуте, чтобы спастись от нормальной жизни. Дело в том, что она влюбилась в рыжего Хейсти, так как он был полной противоположностью «нормальности». Роза предпочла измениться, и врожденная нормальность Руфы иногда казалась ей укором.
Однако появление на свет Линнет пробудило в Розе дремавшие буржуазные ценности. Как мать, она поощряла эксцентричность. Но как бабушка, хотела, чтобы у Линнет было все хорошее, основательное, что было у других девочек. Руфа, отношение которой к Линнет было близко к обожанию, также желала этого. Неожиданно Роза обнаружила, что у нее много общего со своим первенцем. В эти дни она опиралась на Руфу, как никогда не опиралась на Настоящего Мужчину и Роджера. К Руфе можно было питать нормальные чувства, не опасаясь неадекватной реакции.
— Ма, — сказала Руфа, — что ты думаешь о браке по расчету?
— Ты это серьезно? Да, конечно, ты серьезна, как, впрочем, всегда. Ты что, встретила кого-то богатого?
— Нет. На данный момент это из области теории. Но что бы ты сказала, если бы я вышла замуж за богатого человека, не будучи непременно влюбленной в него?
Роза задумчиво прищурила глаза.
— Я бы подумала, — медленно проговорила она, — что ты либо очень цинична, либо очень наивна. Выходить замуж без любви цинично. А думать, что можно жить без нее, наивно.
— Я могу, — сказала Руфа, отгоняя от себя эту мысль.
— Все равно вернешься к Джонатану. Нельзя выходить замуж без любви, Ру. С тобой случится нервное расстройство. Нэнси смогла бы — она легко убедит себя, что влюблена, но ты — нет. Для этого ты слишком утонченна, моя дорогая. — Роза наклонилась вперед, словно пытаясь придать своим словам больше убедительности: — Полагаю, тебе придется спать с этим твоим богатым мужем?
Возникла пауза, в течение которой Руфа через открытую дверь плиты бросила взгляд на огонь.
— Чтобы вызволить нас из всех этих неприятностей, я готова спать с Годзиллой, — сказала она.
Роза содрогнулась при столь открытом напоминании о «неприятностях», которые они старались не замечать.
— Мы выберемся, дорогая, не сомневайся. Особой трагедии не случится. Настоящий Мужчина остался в истории дома и семьи, и никто не может переписать историю, а мы будем жить, как миллионы других.
