— Не нравится мне все это…
— Так никому не нравится, а что делать?
— Кто сейчас ноён у хонгодоров?
— Не знаю, мы-то цонголы. Сюда от чехов ушли…
— А ваш ноён где?
— Нету его. Чехи убили. И всю семью его убили: богато они жили, много у них чего награбить можно было…
— А здесь цонголов много?
— Здесь… мы, урянхаи, урлууды, омохоны, эндзэтэны… больше сюда никто вроде не уходил.
— Еще жинхэнэ цонголы, — добавила его мать, — они в двух днях пути к Троицкосавску стоят.
— Шесть яса всего?
— Наших — да, шесть. Но ведь это земли табангутов, они только тех, кто им родня, пустили.
— А ноён табангутов где?
— Жил в Троицкосавске, а где сейчас — этого никто, наверное, и не знает.
— А кто-нибудь знает, сколько всего мужчин во всех яса здесь?
— Может тысяча, может пять сотен — никто давно уже не считал.
— Мне нужно два десятка, которые умеют стрелять из ружья. Хорошо стрелять.
— Можем пойти в Поворотное зимовье, там вокруг много наших живет. Но тебе туда идти нельзя.
— Почему?
— В таком дэгэле… никто из бурят, конечно, великого целителя не тронет, но там чужих много.
— С чего ты решил, что я великий целитель?
— Ты думаешь, что мы не знаем знаки баргутов? Я их раньше не видел, а мать — видела, теперь и я их знаю. Но это в улусах люди знают, а в селах — нет. Мать сказала, что у тебя есть деньги на новый дэгэл и на ябаган гутал: летом в них ходить лучше, на них никто внимания не обратит. Я знаю хорошую мастерицу, до нее всего день пути…
— А в Поворотное зимовье?
— Я думаю, что новую одежду там ты сразу купишь, она много шьет на продажу и почти всегда у нее есть что купить. Не такой, конечно, дэгэл, — парень указал рукой на тот, что был надет на Николая Павловича, — а простой. Но тебе-то такой и нужен!
— Ты меня проводишь?
— Конечною. Но только об этом ты матери скажи…
Путешествие за новой одеждой вышло веселым. Откуда взялась вторая лошадка — этого Николай Павлович не понял, ведь в улусе никакой скотины не было, и даже для еды там использовали подстреленную им косулю (за которой пришлось специально к Черному ущелью возвращаться). Но лошадь — появилась, и с рассветом он вместе с Гунсэном — который откуда-то достал и повесил на плечо длинное ружьё — отправился в путь. А часа через два мальчишка вдруг остановился и, указывая рукой куда-то вдаль, не очень громко сказал:
— Наранбаатар, казаки! Они из Троицкосавска грабить идут! Прямо в наш улус, они же там всех убьют! Быстрее обратно скачем!
— Почему убьют?
— Они всегда всех убивают!
— Ты ошибаешься. Их всего-то десять… одиннадцать, — уточнил Николай Павлович, присмотревшись. И если мы из убьем здесь, то они уже точно никого не убьют.
— Но… но нас всего двое… — растерянно пробормотал мальчик, но ружье свое с плеча снял.
— У тебя сколько патронов?
— Пять в магазине, еще двадцать с собой.
— Отлично. Стрелять начнешь после меня, и стреляй, начиная с последнего. А я их постреляю с начала. Тут работы-то на пару минут.
— У них пулемет.
— Это что?
— Вон, на телеге стоит. И казак рядом сидит. Если он начнет по нам стрелять…
— Значит не начнет. Отведи коней вон туда за кусты, а я тут пока обустроюсь.
Николай Павлович снял с трубки, в которую попадали отстрелянные картуши, пробку, немного подумал — и привязал к ней шелковый кошель: денег-то все равно в нем мало, а терять картуши не хотелось. Аккуратно (как в инструкции и писалось) вставил шесть картушей в обойму, положил ее под руку…
Целиться, глядя в круглую дырочку, совмещая мушку с целью, было очень просто. А то, что не нужно было каждый раз винтовку перезаряжать, сейчас было особенно важно. И очень удобно: первые шесть пуль он выпустил буквально за пару секунд. Затем — две секунды, чтобы вставить в прорезь обойму и затолкать картуши в магазин, еще пару секунд чтобы снова прицелиться…
Гунсэн тоже успел три раза выстрелит, и даже, похоже, два раза попал.
Стрелять Николай Павлович начал, когда казаки подъехали меньше, чем на сотню саженей, так что промахнулся он лишь один раз. Гунсэн свистом подозвал коней, стрелки осторожно подъехали к «мишеням». Мальчик аж присвистнул, глядя на то, что сотворила с казаками мельхиоровая пуля, попавшая в голову. А вот Николай Павлович — удержался, хотя тоже очень удивился: ну не видел он раньше, на что способна четырехлинейная пуля, влетающая в череп со сверхзвуковой скоростью. Да и про скорость он только слово запомнил, в инструкции написанное — а теперь осознал, что это очень много.
— Так, Гунсэн, лошадей мы не берем, их кто-то опознать может. И телегу — тоже. А вот ружья…
— Это винтовки, трехлинейки. Надо их обязательно забрать. И пулемет тоже: я знаю, как из него стрелять. Но мы все это не утащим…
— Значит, одну лошадь вьючим, — он взвесил на руке «трехлинейку».А пулемет — он тяжелый? Двух лошадей. И все это забираем в Черное ущелье, я знаю местечко, где никто это добро не найдет. Ну что стоишь? Собирай всё! А я пока тушки эти с дороги уберу, а то вдруг кто увидит, что-то нехорошее подумает…
— Тогда их лучше на телегу сложить и к реке отвезти.
— Зачем? Река-то глубиной до колена…
— А реку поганить зачем? Там рядом промоина глубокая, в нее побросаем и хворосту сверху навалим: никто и не найдет!
— А завоняют…
— Не успеют. Там еще недавно узоны мертвых своих оставляли, волки это знают и всё за два дня подчистят. Это будет, конечно, не очень хорошо, но узоны уже отсюда ушли, так что мы их не обидим.
Когда работа по загрузке была в самом разгаре, подъехали четверо бурят — и Николай Павлович лишь удивился, что Гунсэн на них вообще внимания не обратил. Старший из подъехавших посмотрел на него, на творящееся на дороге:
— Баатар, оставь все это, мы уберем.
— Меня называют Наранбаатар, я внук Андамы.
— Она, наверное, гордится таким внуком. Но я вижу, что вы куда-то спешите, так продолжайте путь. Меня зовут Дамдинцэрэн, я — ноён табангутов.
— Рад встрече с тобой. Мне нужно два десятка мужчин, умеющих стрелять из ружья.
— Зачем?
— Мне не нравится, что тут делают американцы, чехи и все остальные, кто захватил или предал нашу страну.
— Где тебя можно будет найти?
— Дня через три я буду в Поворотное зимовье.
— Туда лучше не приходи, мы с радостью встретим тебя в улусе Цаган Хошун, это всего час пути оттуда. А если ты можешь оставить нам пару винтовок…
— Пулемета я вам не дам, — тут же встрял Гунсэн.
— … то мы будем благодарны. А пулемет, мальчик, это ваша добыча. И винтовки тоже, но если вам столько не нужно… У меня есть чем за них заплатить, через три для в нашем улусе я отдам. Деньгами или…
— Мы договоримся.
— Да.
Когда место стычки скрылось за поворотом, поручик спросил у мальчика:
— Гунсэн, ты почему не сказал мне, что кто-то к нам едет?
— Зачем? Это же не казаки, а просто охотники. Они на нас нападать не стали, а казаков они тоже не любят. Вон, помогли даже.
— Думаешь, что в Цаган Хошун мы можем ехать без опаски?
— Я скажу своим, что мы туда едем. Нас никто не тронет.
В улусе Николая Павловича встретил сам ноён и человек десять из его яса. Охотники, это было с первого взгляда понятно. И сразу же Дамдинцэрэн спросил:
— Ты говорил, что тебе не нравятся американцы. Но их только в Верхнеудинске двести человек…
— На дороге нас было только двое. И стало на одиннадцать казаков меньше, а у нас убытков — девять пуль для моей винтовки и четыре для винтовки Гунсэна.
— Ты хочешь захватить Верхнеудинск?
— Я же не сумасшедший. Я просто хочу убивать там американцев, чехов и этих предателей-казаков, пока они сами из города не убегут. Двадцать метких стрелков сделают это за неделю.
— Они пришлют еще людей, и новые люди будут гораздо злее.
