Юнг. Согласен; в таком случае логично предположить, что страх бесконечной череды беременностей накладывает некоторые ограничения на сексуальность.
Фрейд. Но сексуальные отношения как таковые, я полагаю, можно считать удовлетворительными?
Юнг. Абсолютно.
Ответ прозвучал слишком пылко; Фрейд поднимает на Юнга благожелательный взгляд. Юнг отводит глаза и с преувеличенным старанием раскуривает трубку.
Фрейд. Ваша интерпретация звучит вполне убедительно; конечно же, кому, как не вам, досконально знать этот предмет. Но должен заметить: если бы такое сновидение посетило кого-нибудь из моих пациентов, я бы сказал, что количество сдерживающих факторов, мешающих нашему бедному жеребцу, указывает на сознательное подавление сильнейшего полового влечения.
Юнг. Верно.
(Посасывает трубку.)
Да, это имеет место.
Фрейд не может сдержать едва заметную торжествующую улыбку.
Фрейд. Ваше письмо про пациентку из России стало для меня настоящим подарком. И какой поразительный успех!
Юнг. Да, заметное улучшение после снятия первоначального напряжения шло как по маслу. Мы понаблюдали ее в клинике еще пару месяцев, но в этом даже не было особой необходимости. Потом она получила от нас рекомендацию в университет, на медицинский факультет, и сейчас прекрасно учится. Живое доказательство эффективности вашего психо-анального метода.
Фрейд. Психо-ана-ли-ти-ческого.
Юнг. Разве так?
Фрейд. Да, это более логично и более благозвучно. По крайней мере на мой слух.
Юнг. Вам виднее.
Фрейд. Вы до сих пор ее наблюдаете? Вашу девушку из России?
Юнг. Да, сбор материала продолжается. К примеру, на днях она мне призналась, что в возрасте от четырех до одиннадцати лет подвергала себя весьма специфической процедуре: приседая на одной ноге, пыталась вызвать у себя дефекацию и одновременно — не допустить дефекации. К слову, она временами не опорожняет кишечник до двух недель кряду и при этом, по ее собственному заверению, испытывает ни с чем не сравнимое блаженство.
Фрейд. Занятно. В моей практике те пациенты, у которых фиксация остается на анальной стадии эротического развития, нередко сообщают весьма любопытные подробности. И вполне естественно, что им присущи сходные черты характера. Они привередливы, сверх меры чистоплотны, упрямы и чрезвычайно прижимисты в отношении денег. Надо думать, ваша русская пациентка обнаруживает те же качества.
Юнг. Представьте себе, нет; ничего похожего.
Фрейд. Ну-ну.
Он пыхает сигарой, очевидно в некотором раздражении.
Юнг. Насколько я могу судить, мазохистские аспекты ее состояния имеют более глубокие корни, нежели любая анальная фиксация, доступная нашему изучению.
Фрейд. Но первое неразрывно связано со вторым.
Юнг. Могу только сказать, что она довольно несобранна, эмоционально отзывчива — и при этом полная идеалистка.
Фрейд. Что ж, наверное, это и есть русский тип.
Юнг. Кстати, она была несказанно рада, что я отправляюсь в Вену для встречи с вами. Почитает вас как своего спасителя. Косвенного.
Фрейд, прищурившись, смотрит на Юнга.
Фрейд. Она — девственница?
Юнг. Да, безусловно. То есть почти наверняка. Нет, точно.
Его легкое замешательство не ускользнуло от Фрейда, который, посасывая сигару, вернул себе благодушное настроение.
Фрейд. Вы даже не представляете, до какой степени мне важно быть уверенным, что после меня останется хотя бы один человек, способный написать мой некролог и продолжить мое дело.
Юнг. Ну, что вы, пройдет еще год-другой — и ваши труды, ничуть не сомневаюсь, получат всеобщее признание.
Фрейд, печально улыбаясь, покачивает головой.
Фрейд. Очевидно, вы не догадываетесь, какое непримиримое и мощное сопротивление встречает наша работа. На нас ополчился весь цвет медицинской науки — оно и понятно; эта свора требует отправить Фрейда на костер, но все это — мышиная возня в сравнении с той бурей, какая грянет в обществе, когда наши идеи — в искаженном, подтасованном виде — начнут просачиваться в сознание широких масс: на нас обрушится полное неприятие, бешеная ненависть, неудержимая злоба… Вы даже представить такого не можете.
Юнг. Осмелюсь предположить, причина кроется в том, что вы настаиваете исключительно на сексуальной интерпретации клинических данных, не так ли? Если предложить более обтекаемый термин, чем, к примеру, «либидо», оппоненты поумерят свой пыл…
Фрейд. Если благодаря эвфемизмам и можно что-то выиграть, то лишь короткую передышку: как только истинный смысл наших слов станет явным, гонения возобновятся с удвоенной силой. А ведь я только лишь отыскиваю истину, и опыт это подтверждает… Вот вы, например, в своей клинической практике полагаетесь на эффекты переноса, верно?
Юнг. Естественно, это же наблюдаемый феномен, да.
Фрейд. Следовательно, если на определенной стадии либидо вашего пациента не будет направлено на вас лично, вы не сможете добиться положительных результатов, правда?
Юнг. Вообще говоря…
Фрейд. Иными словами, лечение возможно только через влюбленность, а это, согласитесь, доказывает, что все неврозы коренятся в сексуальности пациента.
Юнг. Пожалуй, но это слишком широкое обобщение…
Фрейд. Конечно, и эту мысль нельзя высказывать прилюдно в таких откровенных терминах, иначе нас просто-напросто упрячут за решетку, но это не значит, что мы должны поступаться своими главными принципами — иначе у нас не будет движения вперед. Мы нащупываем свой путь в темноте, а это всегда непросто: даже через столетие далеко не все сумеют нас понять, далеко не все примут наше учение. Колумб, если вы помните, не имел понятия, какую землю он открыл; так же и я могу утверждать лишь одно: моя нога ступила на берег — и, следовательно, эта территория существует.
Юнг. Я бы, скорее, уподобил вас Галилею, а ваших противников — гонителям, которые даже не удосужились посмотреть в его телескоп.
Фрейд. Моя заслуга в том, что я отворил дверь, а войти в нее суждено молодым — вашему поколению.
Юнг. Думаю, вы отворили для нас не одну дверь.
Фрейд. Я в вашем возрасте не совершил ничего путного, а вы, например, уже ввели в научный обиход незаменимый термин «комплекс»; по одной лишь этой причине ваше имя впишут в историю, даже если завтра вы погибнете под колесами автобуса.
Юнг. Я надеюсь остаться в истории не только благодаря отдельно взятому термину.
Фрейд. Не сомневаюсь, так оно и будет.
(Загасив сигару, со значением смотрит на Юнга.)
Конечно, есть и другое отягчающее обстоятельство, которое играет на руку нашим противникам: все мы, основоположники психоанализа, как на подбор, — евреи.
Юнг. Не понимаю, на что это влияет.
Фрейд. Какое изящное замечание в протестантском, если позволите, духе.
(Закуривает новую сигару и откидывается на спинку кресла.)
Теперь к делу: этот молодой человек, которого я хочу направить к вам в качестве пациента…
Юнг. Да-да.
Фрейд. Зовут его Отто Гросс.
Юнг. Наслышан.
Фрейд. Это блестящий молодой талант, возможно самый блестящий в нашей области, не считая, разумеется, вас. Но к сожалению, он большой сумасброд. Погряз в разврате, курит опиум, балуется кокаином.
Юнг. Кокаинисты, скорее, по вашей части…
Фрейд перебивает, причем довольно резко.
Фрейд. Да, мне понятен ход ваших мыслей; на самом деле я хочу, чтобы вы понаблюдали за ним только до конца лета, а потом я возьмусь за него сам. Уверен, общение с ним будет вам полезно, только помните предостережение, которое его отец адресовал гостям, когда Отто был еще маленьким: «К нашему Отто близко не подходи — укусит».
Юнг. Конечно, я сделаю, что в моих силах.
Фрейд. Вот спасибо: думаю, вы скоро убедитесь, что для спасения такого человека не жалко никаких усилий.
(Сверяется с настольными часами.)
Интересно, заметили вы или нет, что наша беседа длится уже тринадцать часов?
Юнг. Боже праведный!
