Фрейд. Нет, Его давайте оставим в покое.
Юнг. Простите, я не знал…
Фрейд. Не извиняйтесь, любезный юноша. Это наша первая встреча, у нас множество общих интересов; и, если интуиция меня не обманывает, наше знакомство на этом не прервется.
Юнг торжественно кивает; Фрейд ему подмигивает.
Юнг. Я не приучен рассыпаться в благодарностях, а потому не уверен, что смогу выразить словами, насколько важно для меня это посещение.
Фрейд. Когда я прочел вашу книжечку, где описана деменция прекокс…
Юнг. …которую наш уважаемый директор упорно именует шизофренией…
Фрейд. Это его дело, а я хочу сказать о другом — по прочтении вашей книжки до меня отчетливо дошла одна истина: если повезет, я еще с десяток лет смогу плодотворно трудиться. После чего уступлю дорогу вам.
СЦЕНА 12
Облокотившись на перила, Юнг и Сабина стоят на палубе парома, пересекающего Цюрихское озеро. Воздух, простор. Они поеживаются от холодного ветра.
Юнг. С моей точки зрения, Фрейд поистине великий человек. Мне еще не встречались личности такого масштаба. С ним надо быть крайне осторожным.
Сабина. В каком смысле?
Юнг. Он обладает таким даром убеждения, так авторитетно излагает свои теории, что хочется тут же отказаться от собственных мыслей и последовать за ним. Я провел в Вене трое суток, и на третий день он председательствовал на традиционном еженедельном собрании. Его приверженцы не вызывают никакого пиетета: толпа богемных личностей и чудаков, которые подбирают крошки с барского стола.
Сабина. Видимо, он достиг такого уровня, когда послушание учеников стало для него важнее, чем самостоятельность их мышления.
Юнг. Не исключено. Я хотел разузнать, почему он зациклился на сексуальности, на трактовке любого симптома с позиций секса, но к нему так просто не подступиться.
Сабина. Мой случай полностью подтверждает его теорию…
Юнг. Не только ваш случай, но и многие другие, если не большинство.
(Обеспокоенно покачивает головой.)
Однако тайны вселенной, надо думать, открываются не одной отмычкой, а связкой ключей.
(Ненадолго погружается в раздумье, но решает сменить тему.)
Читал я на днях новую работу Риклина.
Сабина. Мне он нравится, дотошный исследователь.
Юнг недовольно хмурится.
Юнг. У него непомерные амбиции, он интриган. Не умеет развивать свои мысли, быстро выдыхается, начинает путаться и спекулировать. А насчет его дотошности — согласен, да.
Сабина прячет улыбку.
Сабина. И о чем его новая работа?
Юнг. Книга сказок: символические измерения мифа. Например, он рассматривает историю про лесного царя. Развивает идею — при ближайшем рассмотрении совершенно очевидную, — что в основе этого сюжета лежит боязнь секса, отличающая девственницу.
Сабина. Ах вот оно что…
Юнг. Но если девственница проявит решимость, то уродство и безобразие преобразуются в пожизненное счастье и удовлетворение.
Сабина. Я бы сказала, его интерпретация основана на вере — возможно, чересчур истовой — в искушенность и альтруизм венценосных особ.
Юнг. Совершенно верно.
Уже не в первый раз она удивляет и даже поражает его зрелостью суждений; он смотрит на нее, а она смотрит вдаль.
Сабина. Я ищу свой идеал в других мифах.
Юнг. А именно?
Сабина. Вам нравится Вагнер?
Юнг на мгновение теряется.
Юнг. Как композитор — да. Как личность — нет.
Сабина. История Зигфрида: идея о том, что из греха рождается нечто чистое и героическое, даже если это такой тяжкий грех, как инцест; идея о том, что совершенство может родиться исключительно из греха.
Юнг. Как странно.
Сабина. Что именно?
Юнг. По-моему, я вам уже говорил, что не верю в так называемые совпадения; случайности на самом деле не случайны, во всем есть определенный смысл, надо только его уловить: признаюсь, тему книги, над которой я сейчас работаю, составляют Вагнер и миф о Зигфриде.
Они на мгновение встречаются взглядом и лихорадочно соображают, как вести себя дальше.
Сабина. Это правда?
Юнг. Уверяю вас.
Сабина. Какая ваша любимая опера из этого цикла?
Юнг. «Золото Рейна».
Сабина. Да. Все сходится. Моя тоже.
Ее глаза вспыхивают радостным волнением.
Юнг. Может, сходим когда-нибудь, послушаем? Мою жену в оперу не заманишь.
Сабина. Я с радостью.
Юнг. Фрейд обещал направить ко мне нового пациента; Отто Гросса. Кажется, он блестящий психоаналитик, хотя, по некоторым признакам, сам безумен.
Сабина в нерешительности поднимает на него глаза и собирается с духом.
Сабина. Можно спросить?
Юнг. Конечно можно.
Сабина. Как вы считаете, у меня есть хоть малейший шанс стать психиатром?
Юнг поворачивается к ней и смотрит сверху вниз, изучая ее напряженное выражение лица.
Юнг. Я считаю, есть. Из университета о вас поступают прекрасные отзывы. Нам как раз нужна такая сотрудница, как вы.
Сабина. Хотите сказать, такая ненормальная?
Юнг хмурится, но быстро понимает, что это шутка, и светлеет лицом.
Юнг. Вот-вот; у нас, у нормальных врачей, слишком много внутренних барьеров.
СЦЕНА 13
Кабинет Юнга в клинике «Бургхёльцли». Отто Гросс, высокий, сухопарый, светловолосый бородач тридцати лет, с проницательными голубыми глазами, одетый в поношенный, но элегантный костюм, развалился в кресле, курит и энергично жестикулирует, роняя пепел куда попало; ведет себя живо и непринужденно в отличие от Юнга, который, восседая за письменным столом, держится скованно и натянуто, с несвойственной ему опаской.
Юнг. Значит, вы до сих пор ощущаете, что от вашего отца исходит угроза?
Гросс. Любой нормальный человек ощущает, что от моего отца исходит угроза. Потому что он — угрожающий тип. Да вы наверняка о нем слышали — светило криминалистики, создатель, можно сказать, целого научного направления; следы обуви, отпечатки пальцев, пятна крови, образцы спермы, причем все эти средства призваны служить одной-единственной цели — засадить в кутузку всех и каждого, кто ему не нравится. Даже не обязательно преступников, отнюдь; он выпустил брошюру о деградации, где черным по белому написано, что анархисты, бродяги, гомики, цыгане и прочие отщепенцы — вроде меня! — куда более опасны, чем заурядные бандюганы, а потому их следует немедленно депортировать в Юго-Западную Африку. Это я к чему говорю: если вы еще не почувствовали, что от него исходит угроза, значит, у вас с головой не все в порядке.
Юнг. А вы не допускаете, что его стремление вас госпитализировать продиктовано заботой о вашем же благополучии?
Гросс. Как по-вашему, о чем должен мечтать старикан, который уже на ладан дышит? Вероятно, он мечтает о внуках, о своих потомках, правильно? Ничего подобного. Не далее как прошлым летом я подарил ему не одного, а сразу двух маленьких Гроссов: одного — от жены, второго — от моей самой респектабельной любовницы; обоим малышам дали имя Петер, исключительно для того, чтобы дедушке было легче запомнить. Как вы думаете, услышал я хоть слово благодарности? А сейчас уже третий на подходе — правда, будущую мамочку я почти не знаю, — так старика чуть удар не хватил; теперь он спит и видит, как бы упрятать меня в дурдом. Кстати, у вас-то дети есть?
Юнг. Две дочери.
Гросс. От одной мамаши?
Юнг. Да.
Гросс. Ага.
Пауза. Юнг вертит в руках трубку.
Юнг. Если я правильно понимаю, вы не принадлежите к сторонникам единобрачия?
Гросс. У меня нервы ни к черту. Приходится как-то стресс снимать.
Юнг. И вы не считаете нужным или желательным как-то себя сдерживать — хотя бы для того, чтобы не нарушать поступательное движение цивилизации?
Гросс. Воздержание? От него один вред! Юнг. С моей точки зрения, та или иная форма подавления сексуальных инстинктов — это необходимое условие разумной организации общества.
