что видятся в последний раз.
Красный в течение нескольких часов индикатор означает приговор. Перевод из разряда Потенциальных в разряд фактических. Жизнь в закрытом заведении, без права принимать посетителей, без увольнительных, практически без надежды на возвращение в общество. Смерть.
Они молчали, но когда Тринадцатый клюнул Четвёртую в мокрую щёку и двинулся прочь решительным бодрым шагом, Четвёртая откуда-то знала, что он не собирается сдаваться властям. Что Тринадцатый уйдёт в подполье, сбежит из Города, подастся в дикие земли. Что угодно, но не психушка. И на душе Четвёртой стало спокойно, впервые за последние несколько часов.
Часть 3
Стая держала совет на другом конце палатки, оставив Спичку возиться с выбившейся из сил Четвёртой. Последняя чинно восседала на привычном месте, грея руки о большую жестяную кружку с чаем и с вежливым любопытством смотрела куда-то в стену. Трудно было заподозрить, что это безмятежное создание пятнадцать минут назад едва не выцарапало глаза ошарашенному Бесу, поставило синяк под глазом полезшей разнимать их Спички, и было скручено лишь в четыре пары рук в команде с подошедшей подмогой.
Овод, будучи участником легендарной битвы, захлебываясь от восторга пересказывал историю всем желающим, каждый раз добавляя всё больше кровавых подробностей. Увлёкшись, Неразлучник вылетел из собственного амплуа циничного зубастого ушлёпка и превратился в обычного возбуждённого подростка, чем приятно удивил Четвёртую.
– За что ты его так? – почуяв, что буря миновала, Спичка подползла к Четвёртой под бок и вытянула голову, пытаясь понять, что происходит на совещающейся половине.
– За то, что скотина, трусливая и эгоистичная, – буркнула Четвёртая, пихая нарушительницу личного пространства, но не сильно, скорей для приличия. – За то, что за два года не соизволил черкнуть весточку. За то, что малодушно бегал, пока я сидела тут, окруженная чужаками, и гадала, почему мне выпала честь остаться в вашем лагере.
– Резонно, – вздохнула Спичка. – Но ты сильно строго его судишь. Отправить тебе весточку не проще, чем совершить вооружённый набег на ваш Город. Все подступы напичканы охраной, а вокруг бродят такие вот отряды желторотиков, как твой, так удачно на нас набредший. Вас используют, как палку на болотах – прощупать почву на твёрдость. Увязла, значит там трясина. Отряд не вернулся, значит по тому маршруту стоянка. Теперь будут натаскивать отряд настоящих бойцов. Я видела их пару раз издалека – морды каменные, рука точная. Бьют на поражение, ни малейшего колебания. Роботы бездушные, не люди. Поэтому, через несколько дней наш лагерь снимается. Будем искать укрытия у других городов. Отдаляться от обжитых земель всё равно не сможем – земля после Катастрофы мёртвая, только у крупных населённых пунктов может что-то родить. Да и вода здесь, благодаря фильтрам, безопасней.
Четвёртая промолчала. Эту песню про добрых кочевников и злых горожан, не дающих первым прикоснуться к теплу и уюту выживших городов, она уже слышала. Не верила ни слову, но в спор не вступала. Только не со Спичкой.
Совет, тем временем, подошёл к концу. Шакал, величественный и строгий, подошёл к сжавшимся под тяжёлым взглядом девушкам и залаял скупыми отрывистыми фразами:
– Бес признал свою вину в твоём срыве. Он не винит тебя за нападение, как, вижу, и Спичка. В своих дрязгах разбирайтесь сами, но повторения сегодняшнего инцидента я не потерплю.
Вожак развернулся и зашагал к одобрительно галдящей стае. Спичка шумно перевела дыхание, а Четвёртая разжала пальцы, которыми неосознанно впилась в мякоть матраца.
– И ещё, – Шакал неожиданно обернулся, заставив обеих заново напряженно подобраться. В глазах его плясали весёлые черти. – Спичка, можешь выбросить ключ. С сегодняшнего дня Ласка будет жить без привязи. Решай сама, хочешь ли ты бежать назад.
Четвёртая ответила упрямым взглядом исподлобья, лихорадочно думая, как ей поступить. Бежать этой же ночью? Поговорить с Тринадцатым? Остаться?
Последнее предположение стало для неё откровением. Ошарашенная предательством собственного разума, Четвёртая проворонила момент, когда радостно пискнувшая Спичка повисла на её шее, душа в объятиях и обдавая ухо горячим шёпотом:
– Наконец-то я смогу нормально показать тебе лес. И поляну у речки, там очень красочно. Ты ведь останешься? Ты не можешь уйти, Бес этого не переживёт. Да и что тебе делать в Городе? Ты для них чужая. Слишком живая, не поддающаяся транквилизаторам. Ты наша. Всегда была нашей, как и Бес. Здесь ведь много таких же, сбежавших из своих городов. Родители Неразлучников родом из этих мест. Шакал прибился к кочевникам возле другого города. Ещё более жуткого, чем твой. Там не было транквилизаторов, напротив, детей сызмальства натаскивали убивать. Ради пропитания, выживания, для забавы. Куча лет прошла, но у него до сих пор порой проскальзывает что-то звериное во взгляде. По эту сторону городских стен царит свобода – порой, голодная и зябкая, порой пропитанная кровью и болью потерь, но свобода.
– Не знаю, – честно ответила Четвёртая, сдаваясь под напором и прислоняясь лбом к чужому плечу. – Я запуталась, поэтому, хочу сперва всё обдумать.
А потом началась спонтанная пирушка, на которой Бес, кося лукавыми, наигранно виноватыми карими глазами, пытался подобраться поближе к бывшей пленнице. Четвёртая злобно фыркала и отворачивала голову. Спичка чутко держала оборону, пока кто-то из товарищей не сманил её пузатой бутылкой с явно хмельным содержимым.
Лампы в палатке как-то сами собой притухли, а пирушка почти закономерно переродилась в очередную Ночь историй.
Первый рассказчик занял место у единственного фонаря и, под аккомпанемент нескончаемой грозы затянул что-то тихое и проникновенное. Осмелевший от горячащего кровь пойла, Бес, воспользовавшись моментом, приземлился на матрац Четвёртой и сунул в руки ей, ошалевшей от подобной наглости, кружку.
– Не смотри волком, мелкая. На самом деле ты рада видеть меня живым, я ведь чую. А злишься ты не на меня, а на ситуацию в целом. Всю жизнь нам твердили, что мы уроды, что нам место в клетке, что дай нам волю, мы зубами перегрызём глотки всем мирным и здоровым людям. Нам твердили, что мы больны. Что нам делают одолжение, не усыпляя, как больных чумкой собак. Но больны, на самом деле, они. Раз позволяют сажать своих детей в клетки, раз вкалывают себе эту отраву, выжигающую всё человеческое, превращающую их в послушное стадо. Раз усыпляют тех, на кого препараты не действуют совсем, – на последних словах Бес запнулся и Четвёртая поняла, что речь сейчас пойдёт о Тринадцатой. Эта рана на его душе до сих пор кровоточила, но продолжал говорить, несмотря на сочащуюся в голосе боль. – Нет никаких психушек. Тех, кого нельзя держать под препаратами, кого не сломала муштра на Базе, кого не убило в стычках с кочевниками, просто усыпляют. Именно, как собак. Укол и в крематорий. Ни суда, ни следствия. Одно решение врачебной комиссии.
Тринадцатая была особенной. Яркой и
