Ого! Две ириски съесть – это три минутки! Вот это скорость! И мальчишка на картинке – залюбуешься! На таких ребят – надо бы равняться и брать пример, правильный паренёк!
Потом повели всем классом на экскурсию на ВДНХ. Музыка гремит, люди, как на праздник, сюда приходят. Глянул на входе: наверху – рабочий и колхозница сноп пшеницы над головой подняли! Все – золотые! И они, и сноп. А их – другие рабочие поддерживают снизу, плечи подставили. Одного узнал!
Точно – он! Вот, думаю, пацан вырос и стал знатным рабочим, передовиком и орденоносцем. Ну, конечно же, – он! Только повзрослел. Лицо волевое, мужественное, как у всех героев, таких в жизни почти нет! Может, один-два, скульпторам позировать.
Они и существуют только как символ, рождённый художником, чтобы призывать – будьте правильными, всё делайте правильно! Будь они с изъяном – им не поверят.
ВДНХ – место, где осуществляются мечты. А это и есть – счастье!
Я хотел водить поезда и посвятить этому свою жизнь! В какой момент это пришло ко мне? От «правильного» мальчика в книжке-раскладушке? Его потрясение передалось и мне, или там, на рисунке, во мраке за окном вагона, было скрыто для меня тайное послание, и мой детский ум, настроенный на волну таинственности и загадок, принял эту депешу из будущего, как самую важную на всю дальнейшую жизнь? Ни на секунду не мечталось, как обычно мальчишкам, – стать лётчиком, военным, пожарным, спасателем, пограничником. Всех этих людей везу я – по хитросплетениям тоннелей метро, и мне не страшно, я знаю про них всё, уверен – не заблужусь!
По 12-14 часов в сутки, по одному и тому же маршруту.
Стать ответственным за тысячи – жизней.
Расписание поездов, рекламные объявления и разные надписи в вагонах и на вагонах, в тоннелях, перегонах. Техническое обслуживание эскалаторов, ярко освещённые станции, пустые поезда – мгновенным промельком, без остановок. С каким секретом спешат они, в какой лабиринт, к каким скрытым переходам?
Это послания! Стучат вагоны, нумерация, код, отметины, – бессмысленный набор для не посвящённых и не принятых в НАШУ структуру. Посторонним опасно это знать, и ни к чему, а я могу узнать многое! Даже по интервалам летящих мимо поездов: я же буду знать шифр и выполнение расписания в точности – первый сигнал сверхсекретного послания.
Жди дальнейших кодов!
Будь готов!
Есть! К приёму – готов!
Поэтому учился охотно, добросовестно. Даже бывало – закрою глаза и зримо представляю себе: тоннель, несётся горящей стрелой поезд, точно – к цели, к станции; и знаю – что сейчас я, Борис Иваныч, машинист – должен делать, сидя в кабине.
– Да! Правильно, всё точно! Именно так! – справедливо нахваливаю сам себя.
И понял ясно – такая работа мне нужна, моя жизнь – должна принадлежать метрополитену, он уже послал мне знак.
* * *
Родители – вечные труженики. Отец слесарем начинал на большом комбинате.
Толковый был, хваткий. Предлагали стать мастером, надо было только в партию вступить. Поотнекивался, от него и отстали. Сорок два года отдал родному заводу, знал всех и вся, и его знали. Сейчас на пенсии.
Мама в другом цехе проработала больше тридцати лет. Хозяйственная, домовитая, тоже – деревенская. Так что я из семьи лимитчиков, по рождению – москвич.
Откладывала мама от невеликих заработков. Раз в месяц отправляли посылки матерям, бабушкам моим. В деревне – что? Водка, да селёдка ржавая, да леденцы, нафталином провонявшие, мохнатые от махорки.
Я помню эти фанерные ящики, добротно сколоченные отцом, обшитые сверху. Суета радостная – целое событие. В субботу шли на почту. Бланк заранее заполнялся дома. Запах горячего сургуча, тягучего, как патока, коричневого. Лопаточкой его размазывают, он противится, плохо ложится на концы бечёвки. Металлическая круглая печатка въезжает в густеющую на глазах кашу, только успевай вдавить.
А мне видятся пиратские бутылки с ромом, запечатанные сургучом. Первая «толстая» книжка, которую я прочёл, – как водится, – под одеялом и с фонариком – «Приключения Робинзона Крузо»…
«Химический» карандаш на верёвочке. Окунёшь в посудинку с водой – чернила. Надо было по ткани аккуратно написать адрес, это доверяли маме.
По дороге обратно заходили в магазин, покупали продукты, и мама готовила обед.
Для заправки брала банку томатной пасты. Половина шла в шкварчащий на сковородке лук, а вторую я разводил водой и пил. Вкуснее, чем теперешний томатный сок!
Жили в коммуналке. У соседей с двумя дочками – четырнадцать квадратных метров, двенадцать метров у нас. Диван-кровать с вечера раскладывали, и оставался проход узенький у двери. Я, чтобы пройти ночью в коридор, должен был через родительский диван пробираться. Почти двадцать лет так «сосуществовали».
Поехали с отцом однажды осенью, я уже в десятом классе учился, к его сестре, в деревню, где она жила и работала учётчицей в колхозе: после техникума – направили. Подсобить ей с уборкой урожая. Управились, пообедали, взрослые. Едем назад, электричка пустая, только мы – вдвоём на весь вагон.
– А моей-то родной деревеньки уж и нет! – сказал вдруг отец. – Бурьян выше головы. Что фашисты не одолели, руководители извели! Совнаркомы, Агропром, избранники – слуги народа! Землёй завладели, ни бельмеса в земле не понимая! Стреножили, связали руки-ноги партийным словолитием. Обленились люди, плюнули, в пьянство впали от тоски и пустоты, растеряли уважение и культуру в обращении с землёй. А эти-то, руками водители – пенсии себе персональные намерили за славные дела свои по развалу страны!
Оседлала чума наш народ и погоняет. А ты вот убеди меня, не помыкай, не распоряжайся, как холуём! Я же сам на смерть в разведке шёл, под пули, не дай бог, если что, – и опять смогу, но не как баран в неведомую овчарню!
Куда-то они исчезли на время, пока лихие девяностые свирепствовали, а сейчас смотрю – опять в телевизоре мелькают. Морды – гладкие! И никакие они не слуги, а форменные – господа. Ещё и родословными обзавелись, в церковь вдруг стали ходить.
Отец смотрел на закатное солнце за окном электрички.
– Будь моя воля – до школы всех детишек в деревню бы отправлял. Да и позже – не зазорно. Соху увидеть, лошадь, корову живьём, чтоб понятно было, – что хлеб растёт не батонами. Заколосится, на твоих глазах, и ты вместе с ним растёшь, и цену ему уже знаешь, булку вон – не выкинешь в мусорное ведро. Названия трав, деревьев, птиц. Поле, лес, речка, луг, ночное. Бок нежный у лошади погладить. Пяточками босыми по земле побегать, зарядиться от неё. Это же добрая, живая энергия, потому что всё вокруг живёт, сосёт её – титьку. Главная, правда – Родина! Наша и твоя Родина. Не с картины художника, даже пусть и – самого замечательного.
Думал ли я об этом, когда пацаном по проулкам носился? Нет, конечно! Может быть, и у руководителей наших, тоже детство в деревне прошло, не все же – в городе росли! Тогда почему такое отношение хамское?
Пожар закатный полыхал во весь горизонт! Долго смотрел отец, до слёз.
Стучали на стыках колёса электрички, вытатакивали дробь очередями, раскачивался вагон. Перелески мелькали, промзоны, – неухоженное всё, кособокое, разрозненное: немыслимые железяки, раскуроченного инопланетного корабля, ржавеющего на заднем дворе цивилизаций.
Помолчал отец, достал бутылку вина, сдёрнул железными зубами, пробку сплюнул её в ладонь с горечью:
– Самая страшная контра – внутренняя! Как плесень! Откуда завелась, а пойди – выведи! Сколько извёстки понадобится, пока стенки станут белые!
Больше к этой теме он ни разу не возвращался.
* * *
Мама терпела до поры бытовые неудобства, но иногда в сердцах говорила отцу:
– Вступил бы, в партию, давно бы дали квартиру! Ну что – убудет от тебя?
Он только отмахивался, молча, не спорил, и мы ждали своей очереди.
Отец отработал на стройке сто пятьдесят часов, в выходные дни. И там к месту пришёлся – просили остаться, бригадиром сразу предлагали. Такой вот, мастеровитый человек, ко всему руки умел правильно «приложить». А тут соседка пришла, поплакалась:
– Съе́дете, а ко мне подселят опять кого-нибудь, незнамо кого!
Пожалел её отец. За других-то легче ему было просить. И отселили соседку в новую квартиру, а мы в этой остались, теперь уже двухкомнатной. Ремонт сделали.
Я был поздним ребёнком. С учёбой меня особо не контролировали, но я видел, что родители работают, и тоже – работал, чтоб не стыдно было. И любили они меня, конечно. Я это понимал, хотя слов таких и не произносилось. Жил с этим, а по-настоящему позже понял, в армии.
После дембеля три дня погулял – и за учёбу! Сперва – помощник, через полгода – машинист.
* * *
Вот так почти два десятка лет пролетело, как состав «на девяносто», на максимуме. С чего же сейчас – опротивело? Номер отбываю – через силу. Застыла стрелка, ушла радость, как вода в песок.
