Ты ведь помнишь об этом разговоре, жид? Помни о нём. Помни. Это лишнее подтверждение того, что самые ярые противники иудаизма — ассимилированные евреи. Ты ассимилянт, сколько бы лет ни прожил в Цфате. Ты предатель по сути своей, и ультраортодоксы, не снимающие чёрных лапсердаков в сорокаградусную жару, сильнее тебя, ибо фанатики. Я знаю, что тобой движет. Подсознательный страх получить пизды от большой и сильной компании антисемитов, естественная и непостижимая маскировка, духовная мимикрия, а главное — разъедающий гордую душу самообман. Жид, тебе ещё не снится Звезда Полынь, чёрная дыра, медленно расширяющаяся над твоей головой?»
4
[2002]
Предисловие: Жанна Вальдман была домашней девочкой, не суждено ей было попробовать за гаражами винт, и она стала сочинять.
Её отец, эстонский немец, в семидесятых переехал в Черняховск бог знает зачем, тайна сия велика есть, занялся мелким бизнесом и женился на местной психопатке из соображений этнической солидарности. Мы знаем, чем это закончилось. Некоторым женщинам врачи не рекомендуют, а лучше бы вообще запрещали, рожать, но женщина ведь обязана выполнить свой долг. После родов у несчастных съезжает крыша, мужья не выдерживают и сматываются, бабы остаются без копейки с орущими свёртками, жизнь прекрасна, выполняй дальше свой долг.
Неизвестно, почему Жанниной матери позволили работать бухгалтером военчасти. С другой стороны, у майора Д. тоже была справка от психиатра, но это не мешало ему быть майором. Всё-таки мы живём в стране, где документы содержания: «Просьба к гражданину такому-то пройти анализы в связи со смертью» и «Установить премию за апрель за халатное исполнение должностных обязанностей тел-ке Чаркиной Т. Ф.» считаются нормой. («Тел-ка» — это сокращение от «телеграфистка».)
Капитан Шлигер на самом деле не встретил Жаннину мать в парке недалеко от военчасти в тот день, когда из романтических побуждений сорвался и уехал в Черняховск — посмотреть на Wasserturm и умереть, сиречь отказаться от ложного карьеризма. В другой версии фигурировала бывшая Jordanstrasse, застроенная красивыми серыми зданиями, охраняемыми государством. Как человека, знающего город не лучшим образом, могло оттуда занести в окрестности военчасти, и какой там рядом, к чёрту, парк, — отдельный вопрос, но с капитаном Шлигером никто не спорил: все знали, что этот полоумный носит с собой нож и баллончик «черёмухи». На самом деле Александр Борисович познакомился с Юлей Вальдман по объявлению в газете «Из рук в руки». Сработал комплекс спасителя: как не помочь несчастной женщине со следами былой красоты и частным домом? Юля была воспитана в традициях советского интернационализма, да и мужик, бесплатно ремонтирующий проводку, не худшее в мире приобретение. Правда, Александра Борисовича однажды чуть не убило током, но это частности. Интернационализм Юли тоже постепенно сошёл на нет, но это ерунда.
Одноклассников Жанны тоже мало интересовал пятый пункт, потому что в Калининградской области приезжему русскому проще нарваться на хамство аборигенов, чем немцу. Их интересовало другое: правда ли, что Жаннина мать лежала в психушке, и в какой именно — в Чернышевском или на улице Невского? А самое главное — какого чёрта Жанна пристаёт к другим детям, то и дело пытаясь рассказать какую-нибудь бредовую историю с участием вымышленных персонажей?
После школы она поступила на филфак — разумеется, заочно, ведь в общежитии много плохих и злых детей, а главное, придётся самой убирать и готовить. На четвёртом курсе Жанна впала в депрессию и была отчислена за неуспеваемость. Мать сочла нужным устроить театральное представление, послушать которое любезно согласились соседи, собравшиеся под окнами обшарпанного финского дома; разогнать их так и не удалось, потому что капитан Шлигер ушёл сторожить базу до утра, а Юлю местные пьяницы ни в грош не ставили. Но вместо того, чтобы, по обыкновению, заплакать, Жанна стала делиться своими мыслями. Мол, что если мать настаивает, то на следующий год она восстановится, но ей не хочется — незаконченное высшее у неё уже почти есть. Что она никогда не пыталась подладиться к германофобским совковым нравам, царящим в этом ханжеском и убогом заведении, поскольку её натура этого не приемлет. Что страсть лучше стоицизма и лицемерия, что быть честным, даже во зле, лучше, чем утратить себя, подчиняясь традиционной морали, что свободный человек равно может быть и добрым, и злым, но человек несвободный — позор для природы, а педуниверситет есть переход и гибель, и то, что падает, нужно ещё толкнуть. Так говорил Ницше, а ответственность сваливал на Заратустру.
* * *
— Я родителям наврала, что уехала к бывшей преподавательнице: сейчас меня уже могут отпускать из города.
— А что, не отпускали? Почему?
— Мать волнуется, когда я уезжаю, это с тех пор, как я на пятом курсе наглоталась таблеток. И вообще, я привыкла быть дома.
— Клёво. А где мой адрес взяли — отец сказал? Ему, наверно, мать оставила мои новые координаты. Я вот думаю, зачем ему знать, где я живу, — чтобы денег на бухло в крайнем случае выцыганить?
— Вы его строго судите, Ася, а у него нервы.
Ася устала и начала откровенно глумиться:
— Я смотрю, вы тоже нервничаете, Жанна. Руки дрожат. Тоже пьёте? А ведь комнатные растения не пьют… Итак. Папаша вас ко мне послал по делу? Вот же блядь — сам-то боится приехать.
— Он не подсылал. Мне просто захотелось посмотреть на вас. Я знаю, что вы всегда были совсем не такой, как я, — Жанна расплескала чай и теперь виновато смотрела на скатерть. Таких неудобно поить чем-то кроме чая. Они с Асей одногодки, но у Аси было чувство, будто она растлевает несовершеннолетнюю. Одним взглядом.
— Отец, конечно же, говорил, что я сука и шлюха, недостойная быть его дочерью, что я уехала в Москву с целью пить и гулять, а других целей я, конечно же, преследовать не могла? Удалось вам занять вакантное место его «идеальной дочери»?
А вот ей, похоже, не стыдно смотреть на меня. Где-то Ася видела вот такую чуть склоненную белокурую головку — леонардовская Мадонна Литта, черты чуть потоньше, волосы на полтона потемнее. Но во взгляде женщины на картине читались вполне обычные разрешённые чувства матери к ребенку, а здесь было что-то уму непостижимое.
(О да, разве нашему ограниченному уму дано постичь истинную природу шизофрении?)
Жанна удивлённо вскинула брови:
— Я не понимаю, почему вы спрашиваете. Хотите поиздеваться? Да, надо мной легко издеваться, я знаю, что я совершенно никчёмное, бесполезное, инфантильное, одинокое, несамостоятельное существо. Мне говорили, что я талантлива, но сейчас мне кажется, что я вообще никогда не смогу ничего хорошего сделать. Я не способна войти в контакт с людьми, я — лентяйка и не занимаюсь домашним хозяйством, да и работать не хочу… Сейчас я скромная кассирша в уголке с мелкими бухгалтерскими поручениями в небольшой фирме по продаже автозапчастей… Фигня! Да и ещё и зацикливаюсь на себе, не развиваюсь, ничего не меняю… Мне незачем жить. Мне хотелось увидеть вас ещё и для того, чтобы понять, как сделать, чтобы захотелось жить.
— У вас депрессия, да?
— Как и все последние пять лет.
— Пять лет назад я смогла бы положительно повлиять на вас, только меня, к сожалению, в этом городе не было. А сейчас… хотя посмотрим. — Ася мысленно взвесила плюсы и минусы планируемого мероприятия. В двадцать пять она ещё была способна слегка удивляться собственному цинизму, но уже заносила это удивление в графу со знаком «минус». — Пойдёмте прогуляемся. Только не бойтесь. Ваша преподавательница вас отмажет.
* * *
Это был один из немногих приличных клубов города, куда пускали женщин, носящих мужские джинсы и тяжёлые ботинки. Большинство девушек, как показалось Жанне, были симпатичными и совсем не такими грубыми, какими она раньше представляла лесбиянок и бисексуалок.
Перейдём на «ты», неожиданно предложила она. Ася не успела ответить: мягкие пряди волос на мгновение коснулись её лица, и чьи-то руки сзади обняли её за шею. Это была её знакомая, то ли пьяная, то ли обкуренная.
— А-а, как давно тебя не было!
— Потому что надо делом заниматься, а не по клубам, как восемнадцатилетние, хуйнёй страдать, — хмуро ответила Ася. Начинается. Дальше по сценарию должна идти попытка отбить бабу.
— А где Марина? — поинтересовалась знакомая. — Мне сказали, вы больше не встречаетесь.
— Это сложный вопрос. Где бы она ни была, я желаю ей счастья.
— Ты так сильно любила её, да?
В дверь снаружи стали с воплями ломиться пэтэушные бутчихи, не прошедшие фейс-контроль. К Асе подошла другая знакомая:
— Там тебя просят, чтоб ты провела кого-то из них.
— Кого? — Ася отодвинула бокал с пивом. — Там что, Кристина из Хуегорска с этой жирной сукой? Не пошли бы они?
