Мать архитектор. О своей профессии:
— Мы свободны придумывать, что угодно, полет нашей фантазии ничем не ограничен. Воистину, у меня самая творческая на свете профессия.
— Но, мама, ведь ты не смеешь нарушить правильную красоту Агло своими фантазиями? Это — живой гимн прямым углам и линиям — и вдруг полет, творчество!
— Не бойся, сынок. Защита позаботилась о незыблемости канонов. У меня и впрямь богатейшая фантазия, свободная, но движется она по прямым, накатанным дорогам и сворачивает только туда, куда тычут указатели. Я совершенно свободна в рамках от сих до сих.
Отец учит меня пользоваться ласкателем. Защита препятствует смотреть ласкатель больше двух часов в попытку. Однако многие, по словам отца, приладились включать ласкатель по очереди — и в нашей семье, где четверо, можно увеличить время просмотра до восьми часов. Я немедленно выключил ласкатель — мы смотрели его уже третий час — и посоветовал еще раз отцу: как следует провериться на Г/А.
Кстати, спрашиваю отца, почему в зданиях нет окон. Потому что так легче красить?
— И поэтому тоже. Кондиционеры создают атмосферу еще лучше, чем на улице.
— А постоянный расход электричества?
Отец явно не хочет отвечать. Потом, понизив голос, хотя никого, кроме матери:
— Насчет электричества ты верно угадал. Правда в том, что окон нет, потому что из них можно выбрасываться.
— Но, отец, ведь все так счастливы! Кому же вздумается?
— Ну да, конечно, разумеется, вне сомнения… Мы счастливы… очень… и все же, иногда, как задумаешься… как вдумаешься… не то, что в окно… а так… кх-кх… ты меня, старого олуха, не слушай…
— Отец, ты порой такое морозишь! Я советую тебе провериться. Хочешь, я сам отведу тебя в пирамиду?
— Спасибо, Бажан. Я подумаю.
Странно. Он посмотрел на меня, как Лохматый, когда я его палкой по носу огрел.
* * *
Я основательно располагаюсь в туалете. Но на этот раз мне почему-то неловко. Словно не наедине с собой. Вздор.
И все-таки… Глазами по стенам. — О!
Чей-то зрачок в щелочке. — Ой!
— Бажан, не пугайся, это я, отец.
— Что ты делаешь?
— Смотрю, как бы ты чего не натворил.
— А что я могу натворить?
— Не знаю… мало ли…
— Ты и за матерью наблюдаешь? И за Зайчи?
— По необходимости… по необходимости…
Я постарался сообразить. А ведь он прав. Защита умеет воспитывать в агломератах бдительность.
— Отец, ты не прав в одном, — говорю, — поскольку ты подсматриваешь на законном основании, то тебе незачем таиться. Надо сделать тут прозрачную стену.
— Ну, ты уж совсем максималист…
* * *
Мы с отцом на улицу утром. В подъезде помоями, мочей. Стены — ну и ну. Лифт щербатый. Вот она — Защита! Перед до блеска, зад — наплевать. Как хитро! Как здорово! Вот так Его и проведем: перед надраим до блеска, а зад — дрянь, его никто не видит.
По фасаду коробка ползет и пых-пых краской — опрятно.
Десятки, сотни шиман туда-сюда. И из подземного, под нашим домом.
— Разве мы пешком? — удивляюсь.
— На шимане, но сперва надо дойти до гаража.
— Моя шимана на стоянке рядом.
— Нет, кучер отогнал ее в наш гараж ночью.
— Но ведь гараж — вот он, под домом.
— Э-э, нет. Это гараж тех, кто живет в доме над гаражом, где моя машина, — поясняет отец. — Кварталов десять отсюда. Часа полтора ходу.
— Почему так?
— Зато я получаю дневную норму движения. Такое хитроумное расположение гаражей предусмотрено Защитой. Оно стимулирует прогулки пешком. Еще одно проявление заботы о нашем здоровье.
Я подивился мудрости Защиты. Отец громко сплюнул.
Он отвел меня в Гроздь — огромный квартал лиловой и оранжевой служб. Там мне дали тест — сорок тысяч вопросов. Сказали, как только отвечу, автомат враз проверит — и меня примут на работу. Я сказал, что хочу быть лиловым. Мне говорят: это не скоро. А если всерьез хочешь, то на вот тест — пятьсот тысяч вопросов. Как ответишь — так сразу, если автомату понравится, примем.
Я засел дома и стал строчить ответы на сорок тысяч. Я грамотный, но непривычный. Букву-то к букве трудно лепить. Морока.
Так прошли попытка за попыткой. От букв в глазах рябило.
* * *
Какой-то вечер раскат, словно бы грома. — Ты всегда обосновываешь свои утверждения? — Внезапно отец.
— Стараюсь.
— А ты… — Лавинища вопросов. Мать испуганно слушает. Тоже чего-то спрашивает. На сорок тысяч я начал потихоньку отвечать. Родителям не терпится: не Он ли я. Потом отец показывает мне книжку «Как определить — не Дурак ли ваш ребенок?». Вопросы оттуда. Они и не заметили, как я на вторую попытку в Агло купил книжку «Как удостовериться, что ни один из ваших родственников — не Дурак?» и уже успел задать им сотню вопросов, между прочим. А они стали мне вопросы нарочито. Я принудил зачитать все, они застыдились, но я нарочно на все ответил и посрамил. Ах, если бы Его было так легко найти! Увы. Если бы я был уверен, что я — Он, то с радостью побежал бы на Г/А. Избавить планету от такого несчастья — вот подвиг! Увы, я слишком умен, явно умен, намного умнее других. Уж не может и быть, чтобы я был Им.
Первая попытка на работе! Накануне выдали в запечатанном конверте результаты моего теста на сорок тысяч вопросов. Я результат знать не имею права — мне так сказали.
Дую в Околесицу. И как только кучер находит нужный адрес — кругом так одинаково! Иду. Густой ряд символов деревьев. Под ногами ковер символической травы.
Внутрь. Ну и просторы. Машины, машины — ряды, громады, сверкают, грохочут, мелькают, мельтешат. Пауки. Агломератов наперечет. К одному:
— Дяденька, где тут начальник производства?
— А, этот подонок? Зачем он вам? Спросите меня — уж я-то отвечу лучше любого обормота.
Я шарахаюсь. К другому. Тот:
— Прямо направо, упрешься в каморку — там это дрянцо и сидит.
Подхожу — ну и ну. Кругом чисто, светло, просторно, а тут грязная дверь покосилась, открываю — полутемки, мусор на полу, тесно, душно. Стол. На сломанном стуле агломерат — утонул в бумагах. Разбитая люстра. Тьфу!
— Вы начальник производства? — спрашиваю.
— Новенький? Справка есть?
Я ему конверт. Вскрыл. Голубой листок. Посмотрел — нахмурился. «Эге…», — говорит и на меня. Я заробел — чего там в голубом листке? А он снова так, со смыслом: «Эге…».
— Ладно, определяю тебя к Пойдемке. Он тебя сразу раскусит.
Вышли. По коридорам. Работники — навстречу. Толкнули начальника, пошли дальше.
Большущий зал. Конвейер — обогреватели собирает. Роботов уйма. Агломератов полно. Начальник к одному — сидит в кресле и дремлет.
— Здравствуйте, — говорит начальник.
Ноль внимания.
— Здравствуйте.
Тот поднимает голову.
— Чего, гвоздь в галактику, надо? Наставником? А пошел ты в Пустицу! Сон только мне перебил!
Начальник весь изогнулся и елейно:
— Я вас умоляю. Он вам мешать не будет.
Тот, наконец. Начальник ушел.
Наставник оглядел и удобнее устроился в кресле.
— Во что играешь?
— Как?
— Какие игры предпочитаешь?
Он перечислил несколько названий. Я силился понять.
— Ну, ты даешь. А чем же ты собираешься заниматься на работе?
— Работать. Приносить пользу обществу.
Он вытаращился и даже вылез из кресла. Я дрожу от страха.
— Ты из Аграрки, что ли? — наконец говорит он. — Ясное, гвоздь в галактику, дело — деревенщина, твою в Пустицу. Ты, гвоздь в галактику, запомни, трескучий сторож, что, гвоздь в галактику, работать — вздор. Придет Дурак, трескучий сторож, и все, твою в Пустицу, испоганит. Зачем трудиться? Зачем надрываться? Потеть, мозги бекренить! А, может, Он стоит за Дверью, только и ждет, как бы испортить то, что я сделал! Псих ты, что ли, работать? Вот изловим Его, тогда другое Дело, другой поворот.
Сели мы. Стали учиться в бегунка: кто больше уловок против Дурака помнит — в алфавитном порядке.
— А почему вы так с начальником? — спрашиваю.
— Не знаешь, деревенщина? У нас начальники, чем бы ни командовали, самая дрянь и есть. Ведь ты прикинь: если начальника уважать, то он выкобениваться начнет, возомнит о себе; если начальникам какие-то привилегии давать, так все станут стремиться выбиться повыше, карьеризм начнется — и Дурак в этой сумятице проскочит на руководящее место. Поэтому Защита не дает руководителям никаких привилегий. Наоборот. Чем выше начальник, тем меньше к нему уважения. Самое большое начальство — так, ветошка, и в лицо-то плюнуть противно. Кому в таких условиях захочется в начальники? Дураку — никогда. Только такому агломерату, который ради дела готов на все — даже быть всеобщим посмешищем, плевательницей. Ему главное — работа. Организовывать, выдавать на-гора, перевыполнять. К тому же наши начальники ничего не решают в одиночку — всегда кучей, всегда с испугом ошибиться. Грязная работа.
