— А как же 999 президентов? Их ведь уважают?
— Слегка. Да и то потому, что они выборные, они случайные. Их раз в ступень избирают — разыгрывается лотерея, в которой участвуют все жители Агло. 999 номеров выигрывают. Кто выиграл, тот на ступень становится одним из президентов. Поскольку у нас все безызъянно умны, то нет большой разницы, кто станет президентом.
— А в оранжевой службе начальники тоже — «ветошки»?
— Там дисциплина, там другое. Они Дурака призваны поймать. Мы все Его караулим, но — любительски. А они профессионалы. Им надо действовать четко и слаженно, как и всем. Но и мгновенно. А для оперативности нужна иерархия.
— Ирархия?
— Отвяжись, деревенщина.
— А почему вас Пойдемкой называют?
— Гы, гы… гвоздь в галактику!.. Оттого, что я чуть замечу за кем — сразу к нему: «Пойдем-ка, голубчик, на Г/А!» Я наблюдательный, ушастый и глазастый. Другие мнутся, сомневаются, прежде чем послать кого-нибудь на Г/А, а я быстрый: «Пойдем-ка!» Меня выговоры не остановят — чихал я на них.
Я поежился. Мне не хотелось «пойти-ка».
— А меня зовут Бажан, — говорю.
— Тебя зовут щенок и деревенщина. Я и до твоей сути докопаюсь. Понял, трескучий сторож!
* * *
Через несколько попыток наши отношения с Пойдемкой кое-как наладились. Он по-прежнему называет меня деревенщиной и щенком, но показал, как следить за конвейером и где роботам нужна агломератская помощь. Большую часть рабочего времени играем в бегунка или слоняемся по цехам, болтая со знакомыми. Сперва я хотел направить Пойдемку за безделие на Г/А, но кругом все точно так же — производство не прекращается, работники на мой вопрос раздражаются: что приносят пользу и еще какую, и не деревенщине лезть не в свое дело!.. Мне открылся новый волшебный мир общественно полезной деятельности. Я приношу пользу, я лег камнем в кладку против пришествия Его. ЗОД — незыблемая стена.
Состоится митинг.
Огромный зал. Толпа по рядам расселись.
Работников неожиданно много. А мне-то что, все автоматы делают. «Обычно никого не видно — прячутся от начальства», — поясняет Пойдемка.
Первыми — начальники. Их никто не слушает, громко переговариваются, в того же бегунка играют, анекдоты травят, агломераты с агломератками заигрывают, а те кокетничают вовсю. Начальники: надо лучше и больше. Мне стыдно, что их не слушают.
— Мы должны, — говорит начальник нашего цеха, — бороться с извращенным отношением к установлениям ЗОД. Нельзя ждать, пока нагрянет Дурак, нужно трудиться, чтобы не бояться Его пришествия.
Я почти не понял, но он что-то по делу говорил. Едва закончил, на трибуну — коротконогий, перемазанный, нос перебит:
— Братаны! — на высокой ноте, все аж вздрогнули. — Что же это творится! Доколе мы будем бездельничать? Я чую, Он наблюдает за нами, притаившись за колонной, — агломерат на трибуне покосился в сторону одной из колонн, и все с ужасом посмотрели туда же, — за колонной никого не было. — Он подглядывает за нами и хохочет! То-то, думает, напугал их всех! У них руки опустились, они ничо не делают, все у них разваливается, не получается. А мне, Дураку, того и надо! Братаны, доколе будем тешить? Инда смеется!
Зал взревел одобрительно. Едва с перебитым носом сошел, взгромоздился агломерун с черной, словно обугленной головой:
— Работники, мы полны решимости решить нерешенные решительные решительно. Наряду с этим имеем ряд рядов из ряда вон выходящих, в то время, как необходимо обходить обходимые необходимости и еще раз усиленно усилить усилие по усилению!..
Он говорил решительно, темпераментно, все поначалу слушали его и кивали, полупривстав от радостного ожидания чего-то особенного. Через пять долек времени все устроились поудобнее и задремали. Старец говорил что-то совершенно необходимое и важное, но не только понять, но и слушать его было тяжело, и не было до конца понятно, понятно ли ему самому то, что он говорит, или он говорит так только потому, что так удобнее нанизывать слова… и казалось, что он сейчас говорит одни слова, а если его перебить или оспорить, он может сбиться на прямо противоположные слова и по-прежнему черпать из своего неиссякаемого колодца.
Потом была резолюция:
— Будем работать до седьмого пота, утрем нос Ему. Вот наше решение.
Раздалась сирена. Конец рабочего дня.
— И славненько, — говорит Пойдемка. — Отработали.
— Работники, — говорит ведущий, — завтра с утра состоится горячее обсуждение проблемы необходимости ставить проблемы. Обязательно для всех, кроме Дурака.
На улице я долго ничего не говорил. Потом спрашиваю Пойдемку:
— Теперь все переменится. С завтрашнего дня засучим рукава?
— Тьфу! Этих митингов — пруд пруди. Если после каждого лучше работать, так сейчас бы я по Агло в день строил.
— Хорошо, вы ничего не делаете, чтобы не пошло Дураку под хвост, и в том корпусе ничего не делают, и в том, и в том. Но откуда же все вещи, все продукты?
Пойдемка усмехнулся:
— А техника на что? Она и работает помаленьку.
* * *
Домой к ужину. Мать, отец, сестренка уплетают за обе щеки. Едва я, мать и отец стоп жевать, виновато.
— Опять объедаетесь? Который раз едите?
— Ш-шестой, — мямлит отец. — Мы и не едим, а так…
Встает поспешно из-за стола, за ним проворно мать и — за собой — Зайчи. Сестра в слезы: «Я голодная!»
— Вот, и ребенку прививаете извращенное отношение к установлениям ЗОД! — кричу.
Отец и мать по своим комнатам — шасть.
Зайчи через час успокоилась, забыла — и ко мне. Я сижу и думаю над событиями последних попыток. Есть над чем.
Нежно обняла меня и лепечет:
— Бажанушка, правда, что наша планета в центре вселенной?
— Нет, только кажется.
— А в трудной ситуации ты придешь на помощь другу?
— Да, после проверки, не Дурак ли он. Но какая связь между твоими вопросами?
Зайчи помалкивает. Меня вдруг осеняет. Я оторвал ее от себя. Ведь надо же — пять ступеней отроду, а…
— Ты меня проверяешь?
— 3-зондирую…
Вдруг испугалась, взвизгнула и убегает. Стыдно или накажут?
Я немедленно за ней.
— Зайчи, милая, я очень рад, что у меня такая сестренка. Будь всегда такой — начеку.
* * *
Решил отцу тот же вопрос;
— Если никто не вкалывает, как следует, в ожидании каких-то перемен, то кто же …работает? Откуда на чем сидим и что едим?
— Ну, мы не все рабочее время дискутируем и баклуши бьем. От скуки возьмешь и слегка поработаешь. К тому же — станки, компьютеры разные, автоматика, они, знай себе, работают — о Дураке не думают, — отец стыдливо отводит глаза.
— Я хочу приносить пользу.
— Успокойся, сынок. Что поделаешь, коли негде, негде. Только на потребу Дураку, Него ради… а разве Ему ты хочешь приносить пользу?
Запутанно как.
— А почему смежные производства не могут наладить взаимные поставки? От чего цепочки производств дают сбои? Мне один работник говорил.
— Где-то в цепочке сидит Дурак и гадит, — поясняет отец.
— Но ведь Дурак — один на всю планету, а цепочек — тысячи. Как же он успевает?
Отец смотрит — боязливо и назидательно:
— Он все может — преподлая натура!
— Как же так? — не унимаюсь. — В тысяче мест сразу?
— Он и в миллион мест поспеет. — И вдруг, без всякого повода, отец как заорет: — И не смей спорить со мной!
Я угрюмо…
* * *
На следующую попытку я из любопытства цех за цехом.
Потом в свой цех. Подхожу. Как-то странно тихо. Не совсем что-то приглушенно гудит. Замер на пороге. Подвывающий шепот. Похоже, не агломераты разговаривают.
— Ну и что?
— Как что? Парадокс о бесконечных множествах помнишь? На этой основе можно мозговать дальше…
— Хорошо, попробую. Неплохая игра, к тому же можно вычленить какие-то базовые научные понятия, между прочим… Слушай, а ведь мы не успеем сегодня выдать норму продукции.
— Тебе-то что? Ну, дашь ты норму, а тут нагрянет Дурак — и все насмарку. Дашь ты норму или нет, никто и не заметит. Работать нужно ровно столько, чтобы замазать агломератам глаза, и чтобы они не демонтировали тебя. Вот я: с утра до вечера что-то таскаю, переставляю, колочу, мигаю лампочками, устраиваю даже аварийные ситуации для полной естественности, а при этом думаю о своем, развлекаюсь, по мере сил.
Я слушал, объятый ужасом. Голоса автоматов! Я вступил в цех. Ни одного агломерата, как я и думал. Голоса мгновенно смолкли, цех наполнился гудением, шлепками, рокотом — во все стороны понеслись детали обогревателей, замелькали манипуляторы, замигали лампочки.
Вошел Пойдемка. Я молчу. Чувствую, что такое рассказывать нельзя. Еще не так поймут. Вруном сочтут.
* * *
— Отец, что это за фотографии? Я нашел у тебя в столе под бумагами.
Мать взглянула и отпрянула. Отец стал прозрачно-серым.
