Эта картина залитой августовским солнцем аварии, произошедшей много лет тому назад, аварии, где жертвой должен был стать он сам, внезапно всплыла в памяти Василия Семеновича, странным образом разбуженной игрой уличного саксофониста.
«Что это было? — спрашивал сам себя Василий Семенович, протискиваясь сквозь осеннюю вечернюю толпу, валившую из метро навстречу ему. — Зачем какой-то Высшей Силе понадобилось тогда меня спасать? Я ведь, в общем-то, неудачник. Посредственность. Из меня ничего толкового не вышло! А вдруг я должен был совершить что-то важное в этой жизни… Что-то необыкновенное… Но что?»
Эта, прямо скажем, спорная мысль заставила Василия Семеновича повернуть назад. Ему захотелось еще раз послушать уличного саксофониста. Ему померещилось, что музыка, которая подействовала уже один раз столь неожиданным образом, даст ему ответ на внезапно возникшие у него в голове вопросы.
Пошатываясь, он прошел два квартала, но оркестра прежнем месте не обнаружил.
ЛЮБОВЬ-2
Разница в возрасте у нас — конечно, велика. Вы могли бы подумать, что любовь наша несколько дефективна именно по этой причине. Но, уверяю вас, дело совершенно не в этом. Короче говоря, мы любим друг друга, так сказать, вполнакала. Она никогда не встречает меня, когда я возвращаюсь домой усталый после работы. И я тоже не особенно внимателен к ней… Бываю даже несдержан и груб, если ночью она начинает приставать ко мне со своими немыслимыми требованиями…
Но, как я уже сказал, дело не в моем возрасте (тем более, что физически я чувствую себя прекрасно), а в том, что сердце мое было разбито, даже, вернее сказать, выжжено предыдущей любовью…
После того как Та, которую я любил больше жизни, умерла, мне стало поистине все безразлично…
И вот в один из прекрасных летних дней, наполненных этим полу-безразличием, когда я сидел, погруженный в свои логарифмические расчеты, моя половинчатая любовь бросилась вниз с балкона.
В тот момент я услышал только легкий шум, которому не придал абсолютно никакого значения, но потом все-таки забеспокоился. Я обошел все наши комнаты, заглянул в самые укромные уголки и, нигде не найдя ее, только тогда понял, что случилось.
Стараясь не поддаваться панике, я выбежал на улицу, где по странному стечению обстоятельств не увидел ни одной живой души. Еще заметил я, что трава под балконом не была даже примята; это меня также сильно смутило.
Я вернулся домой и снова буквально обшарил всю квартиру, заглянул за все шторы, за которыми она любила прятаться от меня, когда бывала в хорошем настроении, но тщетно…
Я впал в какую-то прострацию и просидел, не двигаясь, несколько часов. Когда стемнело, я, вооружившись фонарем, снова отправился на поиски.
Мне повстречался один мой приятель, человек преклонного возраста, которому я один раз оказал некую услугу.
— Что ты здесь делаешь? — окликнул он меня, удивившись моему странному занятию. (Я просвечивал фонарем густые можжевеловые кусты, растущие перед окнами первого этажа.)
Я объяснил.
— Как она выглядит? — спросил он, очевидно, желая мне помочь.
Я коротко описал ее внешний вид, не забыв упомянуть ее выдающуюся красоту.
— Час тому назад я видел ее около гаражей, клянусь тебе! — воскликнул он.
Я бросился к гаражам, и в тусклом вечернем свете мне показалось, что она там стоит, прижавшись к кирпичной стене…
— Мышка, Мышка! Иди ко мне! — закричал я, вне себя от захлестнувших меня чувств.
Но Мышка (или не Мышка?) кинулась от меня прочь и вбежала в хозяйственный двор большого корейского ресторана, расположенного неподалеку.
Преодолев некоторое смущение, я последовал за ней, пытаясь поймать ее лучом своего фонаря.
Дальше произошло нечто удивительное.
В неверном фонарном свете я увидел, что их стало две. Совершенно одинаковых или почти совершенно одинаковых… Они сидели под чьим-то серебристым кадиллаком и обе жмурились. Но кто из них была моя Мышка — стало мне, к сожалению, непонятно.
— Мышка, Мышка… — продолжал я зазывать неуверенным голосом, светя фонариком под днище машины.
Тут из черного хода ресторана показался метрдотель в строгом костюме с галстуком-бабочкой. Послушав некоторое время мои вопли, он, наконец, заметил на безукоризненном русском языке:
— Что вы здесь, господин, иметь хотите? Это не есть мышка. Это есть кошка. Они есть кушать рыба. Продавать нет. Полиция вызывать?
Пристыженный, я удалился. Я, оказывается, не мог отличить свою собственную Мышку от посторонних полу-помойных ресторанных кошек.
Целую неделю потом я еще блуждал по двору с фонарем, и завсегдатаи дворовых лавочек полностью уверились в том, что я — сумасшедший (а они об этом уже давно всех предупреждали).
И все-таки спустя неделю я нашел свою Мышь. Голодную и несчастную, в подвале. Еле-еле мне удалось ее выцарапать оттуда. Приходила она в себя после ужаса подвальной недели довольно долго. Но в конце концов успокоилась, стала проситься на руки…
И мы снова зажили почти как раньше. Читатель, наверно, ждет, что теперь у нас с Мышью все хорошо? Но это не совсем так. Сердце мое по-прежнему обуглено и не может любить так, как прежде.
2015
ЗАВТРАК НА ТРАВЕ
Мы уселись на траве, пиво поставили в тенек, чтоб не перегрелось… Ну, Юлечка, конечно, захотела себя во всей красе показать и говорит:
— Вот вы, Валерий Иваныч, очень даже неправы. Человек очень даже меняется! Утром, например, человек — такой, а вечером — совершенно другой!
Я говорю:
— Юль, ну дай ты Валерию Иванычу сказать. Что ты, честное слово, всегда вперед всех лезешь!
Валерий Иваныч отвечает:
— Нет, Юль, это внешнее. А так — человек не меняется, почти не меняется… Вот, смотри, — видишь старик с палкой идет. Ты думаешь, во сне он себя кем видит? Правильно! Юношей, а то и ребенком…
Мы с Юлькой примолкли, сидим, того старика жалеем.
А Валерий продолжает:
— Но все-таки иногда человек меняется. После потрясений. И чаще в плохую сторону, а не в хорошую…
Тут Юлечка опять вперед всех выскакивает и говорит:
— Это почему это в плохую чаще, чем в хорошую? Вот я, например, так не считаю!
Я говорю:
— Валерий Иваныч! Вы ее не слушайте! Она сама не знает, что говорит. Ей лишь бы умным людям противоречить…
Он посмотрел на нас тогда сквозь очки:
— Тут действует какой-то закон природы… Еще, может, не до конца открытый… Вот, давайте, я вам одну историю про себя расскажу. Короче, был у меня в детстве приятель во дворе. Звали его Боря. Но не друг, просто приятель Боря…
Ну, Юлька снова его подковыривает:
— Почему это не друг? А приятель, это что — не друг?
Он спокойно так отвечает:
— Это существенно для дальнейшего. Боря выделялся из всей дворовой шатии тем, что был нормальным парнем. Понимаете? Нормальные люди ведь редко встречаются, но зато чаще других сходят с ума…
Тут у нас вообще челюсти отвисли, а он:
— Я не понимаю, чему тут удивляться. Нормальный человек, это значит — чувствительный, нетерпимый к несправедливости. Вот, случилось у него дома какое-то несчастье, и у парня поехала крыша… Потом мы долго не виделись. Встретились случайно, он занял у меня денег — ну, без отдачи, естественно — и говорит тогда: «Вот, спасибо, ты дал мне сколько-то там рублей. Теперь у меня плохие мысли пропали.» А я думаю — какие такие плохие мысли? Короче, стал он регулярно заходить и деньги одалживать. Я ему деньги-то даю, но в дом не пускаю. Понимаете? И чувствую себя последней сволочью. Ему же жить негде. Какой-то хрен из каких-то там структур оттяпал у него комнату, пока он в психушке лежал. Он пристроился жить где-то в монастыре, за городом…
Тут мы с Юлькой говорим:
— Вы, Валерий Иваныч, все-таки не обязаны… К тому же вы не один тогда жили…
Он отвечает:
— Ну что я вам могу сказать? Не обязан, не обязан… Мне Светка с шестого этажа тоже говорит: «Зачем вы его приваживаете?» А я ей объяснил тогда: «Если я не буду ему ничего давать, он отсюда не уедет. «Ему ведь деньги на проезд нужны были, чтоб до своего монастыря добраться. И вот так он и ездил много лет, зимой и летом, зимой и летом, раз в три дня…
Юлька говорит:
— Ну ничего себе! Это же утомительно. Что ему там, в монастыре, не сиделось?
А Валерий в ответ:
— Юль, ну посуди сама! Это же естественно! Рыба плывет на нерест туда, где она вывелась, птица перелетная делает то же самое практически, а человек чем хуже?
А она ему:
— Но все-таки, Валерий Иваныч, зачем вы нам это рассказываете, мы уже поняли. У вашего друга Бори поехала крыша, и он изменился. Так, что ли?
Валерий говорит:
— Да нет, он-то как раз не изменился. Просто сбрендил немного, вот и все. Вот слушайте дальше. Ездил он, ездил, и тут вдруг грянули дикие морозы. Вот он, если приедет, я не могу его пустить вместе с его «плохими мыслями», а не пустить тоже не могу. Я буквально не знал, как мне быть с самим собой. Понимаете? Но он не приехал. И больше вообще никогда не приехал. А я вот изменился.
