Никто не сопротивлялся, и смотреть на это было совершенно невыносимо. Ощущение общего безумия укрепило меня в мысли о том, что все это только сон. Я попробовал что-то сказать в нашу общую защиту, но язык буквально прилип к гортани, и, как это обычно бывает во сне, не смог вымолвить ни слова. Только хрип вырвался из моего горла!
Я проснулся. Солнце уже начало выползать из моря, и тени от меня и моих друзей, спавших на берегу, были такие длинные, что, казалось, им не было конца. Я оттолкнулся от валуна, на котором сидел, и полетел над прозрачной водой, наблюдая стайки резвящихся разноцветных рыб.
2016
ТАРАКАНИССИМО
Подходит в коридоре ко мне Егор Семеныч, весь бледный, мешки под глазами. Видно, что-то стряслось у него. Подходит и говорит:
— Прямо не знаю, с чего начать… Глупость ужасная… И посоветоваться, кроме вас, Борис Терентьич, не с кем…
Я говорю:
— А что случилось-то? Может, действительно, кой-чего посоветовать смогу! Я человек бывалый, тертый… Всякого в жизни повидал…
Он мнется, жмется и вдруг выдает:
— Ох, Борис Терентьич, дорогой, сон мне приснился… Очень нехороший сон… Кроме вас — никому рассказать не могу… Даже жене своей родной…
Я говорю тогда:
— Ну не тяните же, Егор Семеныч, в конце концов! Очень интересно послушать!
А он:
— Короче, сплю я, сплю… И снится мне, будто из под печки (у нас польская такая печка, с конфорками) вылезает таракан. Обыкновенный таракан, довольно большой… И говорит человеческим голосом: «Хе-хе! Ваш всеми обожаемый Светоч Нравственности и Законодатель Хорошего Вкуса был любовником всеми ненавидимого Злобного Чудища! Оттого ему и можно было все, что другим нельзя!»
Я, конечно, пришел в ужас и кричу: «Заткнись, тварь подколодная! Как ты смеешь хаять самое лучшее, что у нас когда-то было и покинуло нас! Сколько уж лет без него мы блуждаем во тьме!» А сам газетой его — хрясь! Но только чашку на комоде разбил. А тварюга как шмыгнет под холодильник и оттуда: «Хе-хе! А Злобное Чудище было, хи-хи, вашего Светоча!»
Я тогда говорю Егору этому:
— Егор Семеныч, сон ваш, конечно, нехороший. Очень нехороший. А вы не спросили у таракана своего, кого он, собственно, имеет в виду? Много их у нас было, этих светочей… Насчет чудища тоже непонятно, какого оно было пола и чем занималось…
Он трясется весь и отвечает:
— Спросил, еще как спросил! А таракан этот сволочной как запищит из-под холодильника: «Зачем спрашиваешь, дурак, если сам знаешь!» Вот тут-то я и проснулся…
— Да, — говорю, — Егор Семеныч… Это вам не хухры-мухры… Дело серьезное! Придется вам на него написать, куда следует. Дадут ему двушечку, а тараканы сколько живут? Вот он и сдохнет там в тюрьме. И поделом! Нечего хаять всеми обожаемого…
Тут Егор возмущаться начал:
— Как это двушечку! А где этот таракан живет, вы подумали? У меня в голове! Это что же такое получается — мне тоже в тюрягу вместе с ним? Да, вы уж посоветовали — так посоветовали, Борис Терентьич! Не ожидал от вас!
— Успокойтесь, Егор Семеныч, — говорю ему, — не торопитесь расстраиваться. У меня в квартире знаете, сколько тараканов живет? Я вам выберу самого жирного и принесу в коробочке. Вот на него вы и заявите…
Он тут сомневаться начал:
— А вдруг ваш не сознается?
— Зря вы так думаете, Егор Семеныч дорогой. У них там все сознаются. Прищемят ему чего-нибудь как следует — заговорит, как миленький.
Ну, он благодарить меня начал:
— Все-таки, вы, Борис Терентьич, голова! Сам бы я никогда до такого не додумался. А времена сейчас непростые, ох, непростые. Подстраховаться, так сказать, не мешает… Лишь бы только этот ваш не начал болтать там лишнего…
Я его опять успокаиваю:
— Эх, Егор Семеныч! Так уж устроен этот мир, что всем нам приходится порой рисковать жизнью. Будьте мужчиной!
2013
ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ
Вышли мы как-то покурить с Валерий Петровичем. Смотрю — он чего-то грустный сегодня. И я ему говорю:
— Смотрите, Валерий Петрович, февраль какой нынче теплый! Совсем зимы не стало!
А он, это, отвечает:
— Эх, — говорит, — Саня, это пустяки… Вот если еще лета не станет, тогда — да!
Я ему, значит, возражаю:
— Не шутите так, Валерий Петрович, дорогой! А то еще беду какую накликаете! Если зима уменьшается, что тогда по науке следует? Что лето увеличиваться должно…
— Хорошо, хорошо, — соглашается Валерий. — Да не волнуйся ты так! Вот уж и пошутить нельзя, право слово!
Ну, я на это отвечаю:
— Шутите себе на здоровье, дорогой Валерий Петрович! Только предупреждайте! А то черт знает что можно вообразить. Я человек, это, доверчивый…
Он тогда в окошко дым пускает:
— Хочешь, — говорит, — я тебе сон свой расскажу? Сон больно интересный!
Я, конечно, соглашаюсь. Уж лучше про сон его слушать, чем шутки его кретинские.
И вот он пепел, это, в банку стряхнул и начинает:
— Сплю я себе сплю, как полагается, с Матреной Викентьевной спина к спине, и одеяла мне, как всегда, не хватает… И снится мне, будто приходит Черный Ангел и говорит:
«Отвечай, — говорит, — Валерка, так твою и эдак, какую смерть выберешь: в тюряге, под нарами, кругом вонища, и народ над тобой ржет и пальцем на тебя показывает, но смерть легкая, мгновенная. Или дома, на чистых простынях, кругом доктора хлопочут, родственники скачут, жена слезу утирает… Но смерть долгая, мучительная, боль такая, что не приведи Господь! Выбирай, Валерка, время у тебя до утра есть.» А сам, значит, крыльями — хлоп и улетел в форточку.
Ну, я, это, разволновался опять и спрашиваю:
— Валерий Петрович, что, на самом деле такой сон был или вы надо мной опять шутите?
Он говорит:
— Нет, Саня, не шучу я. К сожалению. Потому что поссорился я из-за этого сна со своей Викентьевной…
— Обидно, конечно, — отвечаю я ему, — но она-то тут причем? Сон-то не ее, а ваш.
— Сон-то был мой, а стал не совсем мой. Встал я тогда, значит, с кровати незаметненько, пошел на кухню и налил себе стакан… Потому что выбор уж очень ответственный. А как его совершить — не знаю. Тут, вижу, — идет моя Викентьевна. Разбудил я ее, значит, когда вставал. Пришлось ей все рассказать… Что никак выбрать не могу…
— А она что?
— Что-что? Разоралась на меня, вот что: «Знаю, чего тебе, гаду, предпочтительнее! А обо мне ты, сволочь такая, подумал? Что я скажу на работе Маргарите Степанне? Что мой муж где? А?» Пришлось выбрать, значит, которая в кругу семьи, на белых простынях, с докторами…
Я тогда его утешаю:
— Не горюйте, это, Валерий Петрович, дорогой. Все-таки — в кругу семьи, как-никак. Все, это, как у людей. Вот только с обезболивающими сейчас временные трудности. Но, может, к тому времени их будет легче достать.
Гляжу, он приободрился:
— Да, — говорит, — может, к тому времени эти временные трудности окончательно исчезнут. К тому же, моя Викеша обещала завтра поговорить с одним знакомым ветеринаром. У которого большие возможности…
Ну, я тоже тогда успокоился:
— Вот видите, Валерий Петрович, все к лучшему! Женщины, они такие… Они, это, все понимают лучше нас!
2016
ЭКЗАМЕН
Возвращаются они вдвоем, хотя особой симпатии друг к другу не испытывают. Просто какой-то отрезок пути у них общий, а больше ничего общего у них нет. Степан и рад бы избежать дурацкой этой прогулки, но неудобно… Демонстрация была бы какая-то с его стороны…
Так что, идут они молча, идут… И наконец Маринка говорит:
— Вот, он умер, а ведь в расцвете сил был человек! И какой человек! Когда старики умирают — не так обидно…
И смотрит на Степана как бы со значением.
Степан, хоть терпеть покойника не мог, пока тот был жив, соглашается. О мертвых — либо хорошо, либо ничего.
Ну, Маринка продолжает:
— И ведь самый способный был среди нас, самый начитанный…
Степан опять соглашается. Пытается даже убедить себя, что так оно и было. Но безуспешно. Все-таки память у него не до конца отшибло.
Но Маринка не унимается. Травить душу — это ее любимое занятие:
— И для родных — какое это горе! Только поставьте себя на их место…
Степан кивает, изображая понимание. И вдруг ему становится странно и даже неприятно — почему он ничего не чувствует? Почему у него как будто холод внутри?
«Что со мной? — думает Степан, уже не прислушивась к речам Маринки. — Кто я? Какой я?»
Маринка щебечет, она переключилась на начальство, кто на кого как посмотрел и что потом сказал, а Степан, изредка кивая лысой головой, делает вид, что слушает.
Но он ее не слышит.
Он пытается узнать кое-что о себе самом. Вот умер человек, которого он, Степан, не уважал. Считал намного ниже себя и по уму, и вообще…
