— Я из бригады Свободы, посмотрите, — сказал Станек. Он попытался выпрямиться, но тут же почувствовал, как наган Ефимыча упирается ему в спину: уж слишком быстро диверсант превращался в воина чехословацкого соединения.
— Так, — протянул недоверчиво Беляев. — Какой же документ настоящий? И почему у него две книжки?
Он внимательно разглядывал Станека. Светлая волна волос над широким лбом. Мягкие черты лица. Опущенные уголки рта. Беляев заглянул Станеку в глаза, пытаясь увидеть в них нечто большее, нежели то, о чем могла поведать внешность. Глаза, глубоко запавшие, были широко раскрыты и смотрели прямо, открыто.
Варвара не вытерпела:
— Да никакой он не диверсант.
— Это еще неизвестно, — прервал ее Беляев и строго спросил Станека, почему у него два документа.
Станек объяснил, откуда у него солдатская книжка. Она разбухла от сырости и крови, буквы местами расплылись, стали нечеткими, и это в какой-то мере подтверждало, что слова пленного — не заранее приготовленная отговорка.
Варвара тем временем подняла с земли пилотку Станека, поднесла к коптилке, и все увидели, что к ней приколота кокарда — металлический щиток с изображением льва.
— Как раз сегодня у нас в штабе были такие солдаты. — Она провела пальцем по тусклому силуэту льва. — Я на это обратила внимание. И форма на них была точно такая же.
Под шинелью с оторванными пуговицами виднелась английская полевая форма — обмундирование чехословацкого соединения.
— Так вы из бригады Свободы? — вопрос Федорова звучал скорее как утверждение.
Станек воспринял его тон как проявление исчезающего недоверия и энергично подтвердил:
— Да. Мы сейчас ваши соседи.
Наган старика перестал упираться ему в спину.
— Ну что ж, интересная встреча… — сказал капитан без всякого воодушевления. И после короткой паузы процедил: — На фронте доверчивость дорого обходится.
— Иржи — это Георгий, так ведь? — Беляев пытался смягчить слова капитана. — А ваше отчество?
— У нас не принято, — ответил Станек по-русски.
И тут только заметил, что все еще держит руки вверх. Он опустил их и вдруг, вспомнив все происшедшее, рассмеялся. Рассмеялись и танкисты. Лишь Федоров оставался серьезным и настороженным.
— Где вы так хорошо научились говорить по-русски, товарищ старший лейтенант? — Ефимычу тоже хотелось сказать что-нибудь приятное.
— Я уже более трех лет в России, да и дома немного говорил. — Станек ничего не скрывал: отец был легионером, воевал в России и часто вспоминал о ней.
Федоров впился глазами в Станека. Бесстрастным голосом спросил:
— Где воевал ваш отец?
— Да по всей России, вы же сами знаете. Он часто рассказывал о каких-то деревнях под Пензой, под Самарой… — Станек отвечал с удовольствием. Он был рад сближению с капитаном.
Капитан стремительно шагнул к нему:
— Под Самарой? В каких местах? В каком году?
— Не знаю. Отец нам так много всего рассказывал! — Станек чуть улыбнулся, глядя в непроницаемое лицо капитана. — Он не мог забыть о России.
— Я этому верю! Видно, ему было что вспоминать. Мы, впрочем, тоже помним чехов.
На лице капитана и теперь не дрогнул ни один мускул.
— Боже мой! — воскликнул старик. — Выпытываем у вас все, как на допросе, а сами, невежи, еще не представились. — Начал с себя. — Алексей Ефимович. — Долго тряс Станеку руку. — А это наша красавица Варенька Фоминична.
Варвара повернулась к Станеку:
— Я радистка. Связистка, как и вы. — Улыбнулась: — Я связист, вы связист.
Прежде чем он успел ей ответить, отрекомендовался и Беляев:
— Андрей Максимович…
Станек подошел к последнему, к капитану.
— Мы — свои, — сказал он дружелюбно, желая до конца развеять тучи, которые, возможно, еще висели над ними, и протянул капитану руку.
Тот старательно поправлял фитиль в коптилке и, не поворачивая головы, холодно извинился:
— Простите, у меня дела.
Потом присел к столику, сбитому из досок, и принялся перебирать бумаги.
Станек стоял в замешательстве, не зная, что делать. Танкистов он понимал. Вполне естественно, что они сначала так «неприветливо» встретили его. Но чем вызвано сдержанное поведение капитана теперь, когда все уже выяснилось? Почему он еще более холоден, чем вначале, когда ситуация не была ясной?
В землянке наступила неловкая тишина. Нарушил ее Беляев, пытаясь как-то все уладить.
— Чехи — одни из первых, кто встал на нашу сторону. И именно тогда, когда нам было тяжелее всего и весь мир уже начал сомневаться в нашей победе.
— Так, так, наши верные друзья, — подхватил Ефимыч.
Федоров видел, что танкисты хотят сблизиться со Станеком. Вероятно, и ему надо было бы присоединиться к ним. Ведь он же знает, что сказал генерал Москаленко: чехи идут вместе с нами освобождать Киев, поэтому нам легче будет выполнить свою задачу. Да, надо бы быть поласковее. Но стоило Дмитрию об этом подумать, как его всего затрясло: «Не могу, не могу».
Станек несколько мгновений смотрел на широкую спину капитана. Почувствовал, как им овладевает единственное желание: прочь отсюда! Он поискал взглядом свои вещи.
Беляев церемонно протянул ему оба удостоверения и пистолет.
— Возьмите. — И с особым значением произнес то, чего все ждали от капитана: — Мы — свои.
— Спасибо, — через силу выдавил Станек.
Ефимыч, хозяйская душа, искал на земле укатившиеся пуговицы, которых гость лишился во время схватки. Подал Станеку две металлические кругляшки с перекрещенными мечами.
Станек стал прощаться.
— Уже уходите, товарищ старший лейтенант? — вмешался Беляев. — Не выйдет. Давайте выпьем! Поговорим!
Станек взглянул в ту сторону, где сидел капитан. Но его уже там не было. Ушел.
— Все в порядке, — убеждал Беляев Станека. — Скажите, зачем вы к нам, собственно говоря, пришли. Заблудились?
Станек рассказал, что его солдаты не умеют отапливать землянки. Желтоватые усики Ефимыча растопырились в добродушном смехе:
— За теплом, голубчик, шел, а мы ему жару задали! Не обижайтесь, товарищ старший лейтенант! Зато мы к вам теперь всей душой. — Он вспомнил странное поведение командира и затараторил: — Все исправим. Будет в вашей землянке так же теплехонько, как здесь… Ведь как бывает на свете? Из ненависти рождается любовь…
Разузнав у Станека, где находится землянка Панушки, старик выбежал наружу, и вот уже было слышно, как он посылал туда солдат.
Станек остался. Снял шинель. Варвара, положив ее на колени, начала пришивать пуговицы. Беляев с Ефимычем усадили Станека между собой, дали курева, налили водки. Разговорились. Слово за слово, и речь зашла о том, как Станек попал в бригаду.
— Я никогда не стремился к военной службе, — сказал он.
— Ведь вы же офицер, — посуровел Беляев, не понимая, как это здесь, на фронте, Станек высказывает такое. Может, Дмитрий был прав, проявляя сдержанность в изъявлении дружеских чувств к иностранцу? В голосе Беляева зазвучали резкие нотки: — И почему вы бежали за границу?
Станеку вспомнились те месяцы после вторжения немцев в Чехию, когда он готовился к поступлению в пражскую консерваторию. Протекторат[5] вроде бы «помогал» осуществлению его давней мечты: чехословацкая армия распущена, Станек — как военнослужащий — свободен, а на стипендию можно было как-то прожить в Праге. Занятия в консерватории начинались в сентябре. Целыми днями терзал он рояль, готовясь к приемным экзаменам. Но теперь за инструментом сидел не мальчик-гимназист, а офицер границкой академии; он бил по клавишам, пытаясь заглушить то, что кричало в его душе, стоило лишь ему оглядеться вокруг. Бесправие, насилие, аресты чехов. Разве тут поможет даже самым блестящим образом сыгранная соната?
— Шел я как-то за пивом для отца, а трактирщик мне говорит: что вы, военный, тут еще делаете? И тихо на ухо: такой-то и такой-то переправляет через границу, Вскоре я собрался в Польшу. — Голос у Станека слегка дрогнул: — Даже с матерью не простился…
— Как же это вы так? — но выдержал Ефимыч.
— Мать лечилась в санатории, а уж если я принял решение, не имел права мешкать. Понимаю, для нее было ужасным, когда она не застала меня дома, но что поделаешь?
Танкисты не проронили ни слова.
— Да… — вздохнул Ефимыч.
— Я рылся в кухонном шкафу. Искал подходящий нож. Подошел отец и дал мне свой, складной. Я сказал ему: ну сколько может продолжаться война? Я скоро вернусь.
Лицо Беляева было мрачнее тучи: ну и парень, раз-два — и готово?
— Я ушел из дому без пальто и без шапки. Вот и все, — вяло выдавливал из себя Станек.
— Что? — всплеснул руками Ефимыч. — На войну, так, налегке, словно через улицу в лавку за папиросами?
— Был июль, — сказал Станек.
— Ну, ладно, июль. Но ведь не вечно же он продолжается. А оружие вы достали?
