Марин слезла с широкой кровати, поежилась от холода, подбегая к Верлаку. Он обнял ее за плечи. Они уставились на пятизвездочный вид Люберонских гор, сверкающих под солнцем снегами выступающих из тумана вершин. Долина, идущая между отелем и горами, рассыпалась на скрытые туманом зеленые полянки – и горизонтальные черты прерывались строгими вертикалями кипарисов.
Прямо за дверью поднимался и танцевал в воздухе пар. Марин с Верлаком не сразу поняли, что он исходит от подогретого бассейна.
Марин взглянула на Верлака и спросила:
– Искупаемся?
– Ноябрь же.
– Но дождя, как вчера, нет. А бассейн с подогревом. Поплаваем, вернемся сюда сам-знаешь-зачем, а потом я согласна ехать с тобой дегустировать вино – если заедем на римские развалины в Весоне.
– Поплавать – да, сам-знаешь-зачем – да, римские развалины – нет.
– Как? Разве тебе не нравятся римские развалины? – спросила Марин.
– На самом деле нет. Меня всегда одолевает зевота, и я чувствую себя виноватым. Я понимаю, что развалины – вещь важная, но я не умею видеть красоту или воображать ее в куче рухнувших колонн.
– А ты мне раньше такого не говорил. Можно я буду смотреть развалины, а ты пойдешь в средневековую церковь? Она в романском стиле, если я правильно помню. Мать о ней работу когда-то писала.
– Романском? Ладно. А потом встречаемся на этой прекрасной площади, пьем кофе и взахлеб рассказываем друг другу о том, что узнали за те два часа, проведенные порознь.
Они медленно завтракали домашними хлебцами с вареньем из ресторана, читая каждый свое. Верлак – Хемингуэя, «Праздник, который всегда с тобой», улыбаясь авторским описаниям несносной Гертруды Стайн – из тех дам средних лет, что он часто видел в магазинах «Монопри» или в почтовых отделениях. Они лезли без очереди или же громко высказывали свое мнение. Его бабушка Эммелин этот тип женщин называла «мисс Доггетс» – по имени персонажа одной из своих любимых книг. Он всегда забывал спросить, что это за книга.
– В который раз уже перечитываешь? – спросила Марин.
Верлак посмотрел поверх очков для чтения.
– Наверное, где-то в двенадцатый. Это новое издание я купил на прошлой неделе, когда был в Париже.
– Кстати, как Париж? Ты был у своих родителей?
– Нет, – ответил Верлак. Марин подумала, что так он закрыл тему, но он добавил: – Я видел Себастьяна.
Марин улыбнулась и кивнула, огорченная, что он навестил своего брата – магната недвижимости, но не нашел времени для стариков-родителей. Она этого не понимала, но по опыту знала, что спрашивать не стоит. Себе она мысленно завязала узелок – навестить сегодня родителей, когда они вернутся из двухнедельного путешествия по Сардинии. Единственная роскошь, которую они себе позволили – ночевать в сельских гостиницах, а не в палатке, как обычно.
Она окинула взглядом столовую отеля – глаженые полотняные скатерти и букеты живых цветов, – зная, что ее родители никогда в такой отель даже не заглядывали.
– Я дочитал главу, а кофе больше пить не в состоянии, – сказал Верлак. – А ты?
Марин сложила «Монд» и убрала в сумку. Верлак наклонился, взял у нее газету, увидев, что она что-то там подчеркнула. Рассмеялся:
– Ты всегда так делаешь?
– Всегда. Это для студентов. Люблю им приносить на занятия какие-нибудь актуальные новости, пусть и не по теме. Считаю, что это входит в обязанности преподавателей университета. Жаль только, что я не умею курить и отпускать на занятиях шуточки, как Ж-П.
Верлак засмеялся, вспомнив, как Марин восхищается Жан-Полем Сартром, но как при этом ненавидит сигареты.
– Таких один на миллион, – сказал Верлак, наклоняясь, чтобы взять ее за руку.
Так, держась за руки, они вышли из ресторана, разминулись на входе в гостиницу с богатым американцем, поздоровались с горничной, которая в ответ застенчиво улыбнулась. Входя в номер, Верлак вдруг почувствовал, что ему хочется сейчас оказаться подальше от отеля – и одному.
Марин тоже вдруг захотела того же. Она испытывала чувство вины, зная, что цена номера здесь равна арендной плате в деревне за месяц. И она чувствовала, что Верлак мысленно тоже не здесь, и несколько на него обиделась. Когда он сказал, что таких, как Сартр, один на миллион, у него была чудесная возможность добавить: «А таких, как ты – еще меньше».
Глава 6. Нелюбящий и нелюбимый
Верлак объезжал очередную круговую развязку промышленной зоны Карпантраса, торопясь выехать из этого мрачного города на шоссе дю Солей, которое в субботу вечером могло оказаться забитым. После звонка комиссара Полика они с Марин, уже забившей сумку открытками с римскими мозаичными птицами, договорились, что она будет до вечера проверять работы, а он вернется к ужину, поскольку Крийон-ле-Брав менее чем в двух часах езды. Верлак сможет допросить секретаршу покойного и поговорить с Поликом и Ивом Русселем – прокурором, который решил начать уголовное расследование и по телефону передал дело Верлаку.
Куря сигару и слушая баритон-саксофон Джерри Миллигана, он думал о Хемингуэе, о его идеальных фразах и скорби в старости – за год до смерти – о том, что когда-то обманул и бросил свою первую жену. Книга эта была, в сущности, адресованным ей любовным письмом.
– Хедли, – сказал Верлак, притормаживая и перестраиваясь на полосу автоматической оплаты. Зазвонил сотовый, и Верлак включил громкую связь.
– Да, Полик. Сейчас въехал на платную дорогу возле Ласона, так что мне до Экса еще полчаса.
– Отлично. Давайте я введу вас в курс дела. – Бруно Полик глотнул теплый кофе, купленный в университетском автомате. – Доктор Буве говорит, что Мута ударили по голове сегодня ночью, между часом и тремя. Уборщица обнаружила тело около восьми, когда пришла на работу. Дверь кабинета оказалась открыта, замок не взломан – значит, у убийцы был ключ или его впустил сам профессор Мут, а может, дверь вообще не была заперта. В кабинете обнаружены свежие отпечатки. Одни принадлежат Муту, два других в картотеке не числятся, а четвертые мы идентифицировали как принадлежащий аспиранту Янну Фалькерьо.
– Быстрая работа. За Фалькерьо что-то числится?
– Привод в семнадцать лет, по малолетке. Взломал дверь и проник в мужской клуб своего отца, проказы ради, видимо. Делу хода не дали, но парижские полицейские нагнали на него страху, бросив на сутки в камеру и сняв отпечатки пальцев.
– Понимаю. А то, что отпечатки этого парня оказались в кабинете, это не в порядке вещей? Он же был аспирантом факультета, который возглавлял Мут?
– И да, и нет. Жорж Мут был дуайеном, со студентами и аспирантами общался мало. Но пальчики Фалькерьо найдены на ручке двери, на папках на столе Мута, на стальных подлокотниках его кресла – оно опрокинулось, когда профессор упал. Мы с Русселем уже допросили Фалькерьо у него на квартире. С ним был еще один студент – Тьери Маршив, – и они тут же сознались, что ночью проникли в кабинет дуайена.
– Что? Они понимают, к чему это может привести? И как они вообще попали в здание?
– Я проверил дверь, которую они вскрыли. С этим бы и моя дочка Лея справилась. И – да, мальчишки очень нервничали… и не могли перестать болтать. Один все молол что-то про изображение святого Франциска, а другой – как не дал разбиться вазе из Нанси эпохи конца прошлого века.
Верлак слушал, но не комментировал. Вообще-то невиновный человек на полицейском допросе часто нервничает, но тут один из студентов раньше попадался на взломе. И странно, что оба парня говорят о каких-то предметах в кабинете, когда на полу лежал мертвым их дуайен.
Верлак затянулся сигарой и решил, что ваза была Галле. Дуайен мог себе такое позволить?
– Что они говорят о профессоре?
– Что увидели, как он там лежит, и решили, что у него был сердечный приступ. Сбежали, чтобы их не застигли в кабинете.
– А что они вообще там делали?
– Хотели посмотреть, кто получил какую-то там стипендию – оба на нее подавали. Вот на этот мотив и напирает Руссель: обвиняет их, что убили профессора ради этой награды.
– Merde, Руссель, – шепотом выругался Верлак. – Что за идиот.
Уважая Русселя за многие качества – в том числе трудолюбие и храбрость, – он постоянно злился на импульсивность прокурора и терпеть не мог его плоских шуток и манеры быть в любой компании самым громким. Синдром коротышки, подумал Верлак, который у марсельца вдвое сильнее.
– Вы слушаете?
Верлак стряхнул упавший на пиджак пепел и сказал в микрофон:
– Простите, Полик. Продолжайте, пожалуйста.
– Я направил бригаду на осмотр квартиры профессора Мута, и мы вызываем всех, кто был на приеме в этот вечер – у секретарши Мута есть список. Я велел тем, с кем мы установили контакт, завтра присутствовать в зале собраний факультета в девять утра, несмотря на воскресенье. Но некоторые уехали на уик-энд, и с ними связаться не удалось.
– Завтра утром – это отлично, благодарю вас. А с остальными можем побеседовать в понедельник. Я уже с минуты на минуту приеду.
