Домовладелица говорила: они счастливы, как голубки. До ухода на работу он все свободное время проводит с женой. Днем они спят бок о бок, он чистит ей уши, стрижет ногти, расчесывает волосы, кормит фруктами. Со мной муж госпожи Ёнсук тоже вел себя очень мило. Говорил, чтобы я почаще приходила посидеть с его прикованной к постели женой.
Она боялась темноты. Поэтому перед работой он всегда включал лампу дневного света, даже если уходил из дома днем. Свет в комнате горел всю ночь.
Госпожа Ёнсук была доктором «заоблачных» наук. Она называла облака небесными бродягами. Лежала целый день, слушала радио и смотрела на небо.
Она все время лежала — как заколдованная принцесса. Нормальный человек не мог просто так упасть средь бела дня и обезножеть, если на него не навели порчу. Мать госпожи Ёнсук утверждала, что ее парализовало, потому что она много грешила в прошлой жизни. Как иначе объяснить, что ей вздумалось разложить перец на крыше, когда его можно было прекрасно высушить на залитом солнцем дворе?
Она залезла на крышу по лестнице, а когда спускалась — упала. Много дней у нее был жар, потом лихорадка прошла, но встать она не смогла.
— Вы не представляете, какой красивой была в молодости моя дочь. Он очень долго ее добивался, умолял выйти за него замуж. Даже после того, как мои сыновья отдубасили его, потому что считали никчемным шутом. Не знаю, как с ней могло такое приключиться, она ведь была уже не ребенок!
Старуха повторяла свой рассказ всем и каждому, то и дело тяжело вздыхая. Потом неожиданно выходила из себя и начинала изрыгать проклятия, словно собеседник был виноват в несчастьях ее дочери. «Вот увидите, однажды утром — очень скоро — она встанет, так же неожиданно, как упала, и снова начнет ходить».
В том, что она говорила, была доля правды. На свадебной фотографии госпожа Ёнсук выглядела настоящей принцессой: белое воздушное платье, венок на голове, красиво накрашенное лицо. Уиль наверняка вырезал бы его для своей коллекции. Но красота увяла. Госпожа Ёнсук раздулась, как воздушный шар, волосы на затылке поредели — она ведь все время лежала. Об исчезнувшей красоте и молодости дочери помнила только мать: когда она нежно, с печалью в голосе произносила ее имя — «Ёнсук», оно звучало, как в те далекие времена, когда никто и думать не думал о беде.
В первый день учебного года отец отвел нас в школу рядом с домом. Меня определили в третий класс пятого года обучения, а Уиля — в первый, третьего года. Учительница сказала, что у меня очень красивые глаза. Для меня это было важно. Когда я смотрела на жену моего дяди по отцовской линии, она вечно повторяла: «Твои гляделки меня когда-нибудь прикончат».
Наш отец уехал. Далеко, туда, где шла большая стройка.
— Веди себя хорошо. Когда эта работа будет закончена, мы пойдем покупать тебе фату.
Те же слова он сказал на прощание женщине, когда видел ее в последний раз. Каждое утро она пыталась узнать свое будущее, раскидывая карты хвату[5]. Она закутывалась в длинный шарф, чтобы защититься от сквозняка, и раскладывала карты в круг, в два ряда или пирамидой, а потом начинала переворачивать, одну за другой. «Карты, образующие круг, подобны тюрьме, где заключена Чхун Хьянь[6], — объясняла она. — Если сумеешь открыть дверь этой «тюрьмы», значит, тебе суждена удача».
— Какие карты нужно открыть?
— Сосна означает известие, адамово дерево[7] — деньги, дождь — это хлопоты, а сливовое дерево — любовь. Лучшее сочетание — слива и павловния. Любовь и деньги — чего еще можно желать в этой жизни?
Она смешивала карты, снова и снова раскладывала их с разочарованием и тревогой на лице и успокаивалась, только вытянув «сливу» и «павловнию».
Она без конца куда-то звонила. Иногда ее голос будил меня на рассвете.
Решеток на окнах нет, но это тюрьма. Я хотела сбежать от волка — и попала в лапы к тигру. Этот потный вонючка со стройки посадил меня под замок. Он обещал, что вернется, осыплет нас золотом и женится на мне. Иногда этот медведь меня пугает. Знаешь, что он говорит? Что хотел бы привязать меня к себе разноцветным шнуром. Любовь? Да какая там любовь! Он даже паспорт у меня отнял. Заявляет, что не успокоится, пока я не рожу ему сына, боится, что сбегу. У него уже есть сын, но со здоровьем у мальчишки не все в порядке.
Очень рано утром или совсем поздно вечером она вела бесконечные телефонные разговоры. Едва не плакала, рассказывая, как одинока, жаловалась, что больше не может все это выносить.
— Однажды он меня все-таки убьет. Я должна была догадаться, что этот тип — псих, когда он отдал все, что заработал за три года на стройках, чтобы выкупить меня…
Мы с Уилем терли спросонья глаза или застывали с ложкой в руке, слушая эти излияния. «Медведь», «потный вонючка со стройки» — все это она говорила о нашем отце.
Он приезжал домой каждую субботу и оставался до понедельника. В его присутствии она никуда не звонила. И хохотала до упаду, когда он ее щекотал.
Лицо у отца было загорелое, волосы выцвели. Он рассказывал, что из-за солнца и сильного ветра, прилетающего из внутренних земель — царства желтого песка, — трудно держать глаза открытыми.
Наш отец строил церковь со стенами и высокой круглой крышей из стекла. Птицы то и дело разбивают об нее головы, потому что не замечают прозрачной преграды, просто пачками гибнут, так что строителям приходится шлепать по кровавому месиву.
— А почему крыша стеклянная? Наверное, ночью там страшно? — спросил Уиль.
Отец расхохотался.
— Чтобы Богу было видно, усердно люди молятся с закрытыми глазами или просто дремлют и сколько денег они жертвуют.
Когда отец был далеко от дома, он каждый вечер звонил нам, но мы с Уилем больше не дрались за право первым снять трубку.
Иногда женщина возила нас в снэк-бар и угощала свиными отбивными в сухарях или рисовыми пирожками в наперченном соевом тесте. Она готовила нам omericos — омлет, начиненный рисом, луком и тертой морковью, а сверху всегда «рисовала» кетчупом цветок. Бывало, что она подолгу молча смотрела на нас, а потом произносила со вздохом: «Вам повезло не больше, чем мне».
По утрам у нее был такой вид, как будто она не понимала, где находится и как сюда попала. Она начинала озираться и, заметив нас, казалась удивленной. Когда у нее было хорошее настроение, она объясняла мне, как нужно себя вести, чтобы нравиться мужчинам, как краситься и чем можно привлечь к себе внимание парня.
— Однажды ты станешь девушкой. Мужчинам от женщин всегда нужно одно и то же. Желание у мужчин и женщин проявляется по-разному. Это плохо, в этом главная проблема. Женщины хотят любви, мужчины — секса. Можешь разодеться в пух и прах — мужчины видят не твои наряды, а тело под ними. Сама поймешь, когда вырастешь.
Такие веши человек может понять только сам, учиться этому не нужно. Часто, оставаясь одна, я вспоминала ее слова и спускала брюки до колен или задирала майку до шеи. Я краснела, когда проходила мимо мужчин: мне казалось, что они раздевают меня глазами.
На улице было так холодно, что брикеты замерзали. В печке они разбухали и начинали вонять. Слипшиеся брикеты женщине приходилось разбивать кочергой или ножом, она плевалась от раздражения и восклицала: «Какая гадость!» Стирая белье под краном во дворе, она жаловалась домовладелице:
— Сами посудите: заботиться о чужих детях — в моем-то возрасте! Даже когда все хорошо, любовь быстро проходит, а у меня нет ни денег, ни дома. Он заморочил мне голову своими небылицами: послушать его, так он обладатель несметных сокровищ… Молодой бываешь раз в жизни.
— Если работаешь на панели, о старости нужно думать заранее. Молодость и впрямь не вечна.
— Ребятишки меня не любят. Особенно девчонка. Мы с ней как вода и масло.
— Все лучше, чем вода и огонь.
— Я боюсь детей не меньше, чем их отца.
— Страх хуже ненависти.
Это было странно. Наш отец побил женщину только раз, а мы вообще никогда ничем ее не пугали. Она была куда выше нас и гораздо сильнее. Мы были умненькие-благоразумненькие котятки, но жена нашего дяди по маминой линии постепенно сходила с ума, когда мы у нее жили, а жена дяди по отцовской линии утверждала, что мы уморим ее раньше времени.
Дождливым весенним воскресеньем мы сажали подсолнухи. Муж госпожи Ёнсук где-то услышал, что семена подсолнуха могут вылечить болезнь его жены, вот и купил рассаду. Во дворе было полно народу — господин Йи, пара, работавшая на заводе, и даже вернувшийся в очередной раз неизвестно откуда господин Чхонь: услышав шум, он высунул нос из своей комнаты, принюхался, присмотрелся, а потом вышел и взял в руки лопату.
Мы выкопали форситии — они росли у подножия стены и готовились расцвести, вырыли ямки в земле и посадили подсолнухи. Капельки дождя на золотистых волосах женщины выглядели как вуаль. Работа явно доставляла ей удовольствие: она сказала, что это напоминает ей детство, тот день, когда она пересаживала бальзамин, и пообещала, что посадит его в нашем дворе и покрасит мне ногти лепестками. Мы с Уилем развлекались, закапывая в землю собственные ноги. Стояли по стойке «смирно» под дождем, изображая деревья. Мягкая влажная земля забивалась между пальцами и щекотала кожу. Мне казалось, будто я пускаю корни.
