Затем на столе стали возникать консервные банки с икрой минтая, кое-что из овощей, хлеб и, что совсем покоробило Германа, картошка.
– Ну вы охренели! – орал он благим матом. – Мы же сидим на этой самой картошке.
При этом он подскакивал с табурета, запустив руку между ног, и огромной пятерней массажиста обхватывал свое хозяйство. Складывалось впечатление, что в штанах у него картофельные клубни.
Продолжая отчитывать нас, Герман не сводил взгляда с выпивки:
– Я дурак старый собирался вам по мешку с собой выделить, а вы, придурки, тягаете эту тяжесть аж из самого Владивостока!
Ну-ка, дайте посмотрю на ваш товар. Тьфу, зараза! Разве ж это картошка? Это смиття. Загляните ко мне в подполье, и вы увидите, что такое настоящая картошка!
Он без промедления отворил лаз в погреб, откуда дыхнуло затхлой сыростью и пыльным запахом картошки. Успокоился Герман лишь, когда Севка оценив преимущества «своей» картошки от «привозной», пообещал взять с собой полмешка.
От картошки вновь перешли к разговорам о выпивке. Обсуждались рецепты и способы приготовления самогона. И неизменно все приходили к выводу, что лучше, чище и крепче «Лернёровки», как называл её Мечковский, никто ничего не пивал.
Эти похвалы относились не только к старому Лернеру, но и ко мне, его преемнику в искусстве самогоноварения – Лернеру-Младшему. Я всегда чтил и соблюдал семейную традицию и никогда не гнал самогон в промышленных масштабах. «Лернёровка» приготовлялась для внутреннего пользования, строго по рецепту и особое внимание уделялось её очистке от сивушных масел. Эффект достигался при помощи марганцовокислого калия, активированного угля, дубовой коры и прочих маленьких хитростей, которые, впрочем, уже составляют семейную тайну.
Замечу без ложной скромности, что слава «Лернёровки» была вполне заслуженной. По крайней мере, на Дальнем Востоке. Её предпочитали «казёнке» многие мои друзья и приятели из журналистско-писательской братии. Не оставались к ней безучастными художники и актеры. А уж этот народ толк в спиртном знает.
Сколько раз в застольях выручала нас «Лернёровка», не давая угаснуть нити накала творческого горения. Не прерывала она плавных бесед «за жизнь», раскрепощала и излечивала от любых недугов и пресекала любую крамольную попытку «добавить» чего-то не того… Ну, скажем, растирки от гнуса, или… одеколона «Лаванда».
Справедливость этого лирического отступления, я надеюсь, могут подтвердить Толя Матвиенко, Боря Кожинов, Виталик Солдатов… Будете проездом во Владивостоке, справьтесь о делах минувших у Андрюши Островского, если он, конечно, поганец эдакий, не где-нибудь в Сиднее. А то разыщите Димошу Брюзгина человека большой души с вшитым в сердце искусственным клапаном. Уж он-то помнит. И уж, коль занесёт вас нелёгкая, любопытство или, не дай Бог, нужда во Владик, передайте мой привет и цветы лучшей, женской половине нашего спаянного коллектива: Наташке Гурулевой (если у неё хватило любимого мною в ней сумасшествия, вернуться из Австралии), Маринке Лободе, Танечке Батовой, Раиске Николаевой…
Выражаясь терминологией юдофобов, умело извлекая понятные исключительно мне и Сионским мудрецам выгоды, спаивал исконно русский Дальневосточный народ. Ведь ничем иным не объяснишь то, что на Лернеровку, как мошкара на свечку залетал прозаик Борис Мисюк; с этой отравой я объявлялся в Чугуевке на «писательской ферме» Витюши Пожидаева, где в спорах с молодым романистом Вовкой Илюшиным о «плохих» и «хороших» евреях, побеждала, опять же, «Лернёровка»…
А сколько мы её перепробовали с Санечкой Лобычевым! С нашим строгим и непреклонным литературным арбитром, ревнителем поэзии, доморощенным философом и книжником. И, напоследок, нельзя не сказать о литературном переводчике Лёве Дымове, ну, а если запросто, по-семейному и без псевдонимов – Льве Брехмане, сыне легендарного профессора Израиля Брехмана, знаменитого уже только тем, что по его рецепту выпускалась превосходная водка, настоянная на элеутерококке с изумительным названием бухты Владивостока «Золотой Рог». Поговаривали, что Лёвин папа изобрел и запатентовал более двух десятков сортов водки, настоянной на травах, ягодах, кореньях, произрастающих на Дальнем Востоке. Но, как бы там ни было, сам Лёва предпочитал «Лернёровку» папиным патентам и ставил её выше моих стихов.
10
– И никакого похмельного синдрома! – восхищался Герман.
– А уж градусов, эдак, семьдесят будет, – скорее констатировал, нежели спрашивал у меня Севка.
– Да меньше-то и заводиться не стоит. По градусу на каждый год Новейшей эры, – под общий смех резюмировал Герман. И вдруг наставнически заверил:
– Больше пить не дам. Завтра опять под воду.
Он перехватил мою руку с флягой, и самогон исчез где-то в одном из многочисленных закутков кубрика. Мы с Севкой сделали вид, что жутко обиделись, но хозяин гаража был неумолим.
В обиженном тягостном молчании были извлечены спальники и простланы на лежанках, раскочегарена «буржуйка», захлопнут и умощён тряпьём лаз в погреб. А на столе – по-прежнему сплошное изобилие морепродуктов. И даже красная икра Германовского посола.
Никто не заметил, как в сумраке кубрика растаяла первая бутылка вина. Настал черёд второй, и тут обнаружилась недостача. Вместе с флягой исчезла и она.
– Герман, ты что, охренел? – запричитал Севка. – Мы к тебе на вонючем пароме, без малого четыре часа жизни собаке под хвост, а ты лишаешь нас последней радости?! И это в то время, когда весь расейский народ, снабженный талонами вместо искомого продукта, готов родину, партию и правительство обменять, как заложников на бутылку какой-то там болгарской «Мастики»?! От этой дряни разит бинтами, сорванными с кровоточащих ран наших бойцов за градус!.. Западня! Измена! Куда заманили?! Полундра!!! – орал Севка дурным голосом.
– Всё – подлог, враньё и сплошное надувательство. Где обещанный осьминог?! Где гидрокостюм для Лернера?! Где мой кисленький «Сухомлинский»?! – Севка уставился на меня, – Пуритане, говоришь? Ты, Герман, часом не из пуритан будешь? А то мы тут одного пока к тебе ехали, чуть с парома не скинули. Хотели с Лернером слегка подразмяться «сухариком», так он, падла, так на нас посмотрел, словно мы по бесстыдству превзошли самого Калигулу. Одна бутылка точно прокисла под его взглядом. Ну-ка… – Севка отхлебнул из горлышка.
– Вроде ничего. Ну, Герман, чего ждешь? Давай, доставай из заначки. Явно в твоей бутылке уксус… Нет, ну подумать только, один пуританин – много, а тут целых два… Да хрен с ней, с великоградусной! Не в обиду тебе, Лернер, сказано, её-то можно и до завтра оставить. А вот «Сухово-Кобылина» – вынь да положь. Сухое вино – святое. Понял?
Герман вяло урезонивал друга:
– Сева поверь, сегодня не могу. Ну никак. Завтра, опять же, под воду. И потом, я ведь тоже хочу от вашего пирога ковригу. А завтра вечером соберемся, жена придет, посидим, – пел Герман.
– Во-во-во-во, – бурчал Севка, – посидим, по-стариковски повоняем…
– Поздно, Сева, уже. Никакого интересу. Да вот и мальчики мои уже идут. Не обижайтесь, хлопцы. До завтра. А мальчики вам, если чего, покажут тут всё, помогут… Располагайтесь. Спокойной ночи.
Герман покинул кубрик, уступая место двум своим очаровательным сыновьям, русоголовым ангелочкам.
Проголодавшиеся подростки без лишних слов уселись поудобней за столом, и очень быстро задвигали челюстями.
– Ну и батька у вас, – не унимался Севка. – Сынов не кормит, гостей не поит. Ни своим не поит, ни… Слушайте, пацаны, спохватился он, – папенька ваш тут где-то бутылку сухого вина задвинул, а потом найти не смог. Ну-ка, поищите.
Мальчишки только улыбались, а симпатичные ямочки на щеках не исчезали, даже когда рты их были набиты едой.
– Ну, что скажешь, Лернер? Семейный заговор. Эй, пацаны! Слыхали, что отец сказал: в случае чего – поспешествовать. Ну… Да поймите же вы, наконец, это как раз тот случай!.. Ладно-ладно, не отвлекайтесь. Еда – процесс серьезный, интимный. Мы сами поищем.
– Дядя Сева, а вы снова на выставку в Японию, когда поедете? – спросил меньшой.
– А вот в Австралии закрою, в Японию поеду открывать… Слушай, Лернер, будто сквозь землю провалилась.
– Похоже, – согласился я.
– Дядя Сева, а вы мне плакат с парусником привезёте?
– Из Японии? Из Японии, оно конечно, можно. Из Японии – это завсегда. Вот только сейчас бутылку найду и считай, что плакат с парусником у тебя уже в руках. Из самой что ни на есть Японии. – Севка задумался и долгим взглядом Тамерлана посмотрел на меня.
– Так говоришь, как сквозь землю провалилась? Ну что ж, посмотрим и под землёй.
Он открыл лаз в подполье и свесился вниз.
– Ну-ка, хлопчики, дайте свет.
Старший, дожёвывая, вылез из-за стола и где-то щёлкнул выключателем.
