Николушка оценил взглядом ситуацию, и довольно отхлебнув из чашки круто заваренного чаю, продолжил:
– Нечто подобное мы испытывали при чтении рассказов Андрея Платоновича Платонова. Это о нём, позднее, с упоением замечали критики: «пленительная неправильность русского языка». Вспомните произведения Тынянова, Хлебникова. Казалось, творческие поиски последнего граничили с безумием! Минут годы. Пройдет время, прежде чем новое поколение поэтов возведёт экспериментатора в ранг непререкаемого авторитета. Маэстро.
Именно с вышеупомянутых позиций я воспринимаю поэзию моих друзей. И она, к счастью, отвечает высокому полёту предшественников.
– Есть публикации? – Юрий Петрович утерял императорский лоск и теперь походил на ополченца после Брусиловского прорыва.
– В Днепропетровской области бытует понятие «Поэтическая школа Днепродзержинска», – ликовал Николушка, – и представители её известны далеко за пределами области. Москва и Киев, Таллинн и Тбилиси, Казань и Саратов – вехи, где поэзия нашего города гордо заявила о своем существовании. И не только заявила, но и утвердилась на страницах печатных изданий.
Что с моей точки зрения, общего у совершенно непохожих по манере письма друг на друга Лернера и Злючего, Хмель и Закатиной, Шамрая и Городецкого?.. Прежде всего, их объединяет верность однажды избранному пути, серьезное отношение к поэтическому труду, долголетнее творческое учение. И как всякая сфера человеческой деятельности, данная наука неизменно сопряжена с ошибками, увечьями, разочарованиями, надеждами. Кроме того, не менее важный фактор единения – этика обращения со словом. Тот окаянный, проклятый Богом, возвышенный путь творческого поиска, когда точно найденное слово, высвечивает, настраивает, как камертон, на необходимую ноту для единственно верного восприятия и звучания всех нюансов симфонии текста… Я искренне сожалею, что не являюсь представителем данной школы. Принадлежность к ней в высшей степени почётна, правила её чрезвычайно строги, а устав восходит к священным истокам служения поэзии…
В мастерской воцарилась дрожащая восторгом тишина.
– Господи, – нарушила молчание Татьяна. – Да ведь так вот, гладко да красиво никто и говорить-то давно не умеет!
– Эт-точно! – почесывая затылок и довольно щуря глаза, победоносно и примирительно поддакнул Татьяне Севка, что само по себе должно было означать: видала, что за народ ко мне в мастерскую шастает, а ты всё: «бляди» да «бляди»…
– Действительно красиво… – Юрий Петрович разглаживал бороду. – Красиво, но, извините, провинциально и, увы, не обосновано.
– Провинциально, говорите? Не обосновано? – Колюшка полез во внутренний карман пиджака. Я ожидал увидеть нож или пистолет, но в руке у него оказался клочок газеты с отчётом о поэтическом вечере. Заглянув в него, Николушка прочёл:
Чёрный ворон, чёрный ворон!Не накличь беду.Как с наброска черновогоВся – углы. Иду…
– Не мыслю своего существования без стихотворений Тамары Кулешовой, чья героиня, я избегаю говорить «похожа на», «развивается параллельно» – нет-нет, ни в коем случае, навеяна образами Анны Андреевны Ахматовой, Беллы Ахатовны Ахмадулиной… Марии Сергеевны Петровых или Вероники Тушновой… Вот строки Петровых. Сравните:
Чёрный ворон, чёрный вран, Был ты вором иль не крал?
– Крал! Крал! Крал!!!
Обе строфы исполнены глубоким чувством трагедийности, предчувствием роковой развязки. Однако последующие строфы несут уже совершенно диаметрально противоположные эмоции. Итак, полярность черного и белого, добра и зла, жизни и смерти, любви и презрения беспокоят поэта, преследуют, требуют выражения…
А вот совершенно иная лира, где образ вьюжен, дик, необуздан, подобен «Ночи перед рождеством», в реве хорала которой слышится неистовая, обреченная на провал сатурналия Пушкинских «Бесов». Пастернаковское «Снег идет густой-густой, не оглянешься – и святки…» Я говорю сейчас о творчестве Татьяны Ляпоты.
Взгляните, насколько обворожительна ее рифма: «Новолуния – на валу не я», или почти Бальмонтовское, но сугубо индивидуальное, выстраданное «р», точно пронзительное эхо на «Золотом плесе» Исаака Левитана:
Горлом рубиновым к гроздьям рябиновым.
Посмотрите, как вольно, широко аукнулась реминисценция и откуда-то из глубины, из темноты памяти встаёт величественный, как христианский собор, образ близкий сердцу советского человека, абрис Марины Ивановны Цветаевой.
Но если у дороги куст стоит,Особенно рябины…
Данная ширь и мощь поэтического мышления Татьяны Лепоты усиливается ритмом гитары. Мгновение – и мы увлечённо следуем за поэтом, в его творческую лабораторию, безропотно подчиняясь желанию творца…
Следующие строки принадлежат Анатолию Лернеру. Слушая, читая их, невольно вспоминаешь Пушкинское «Лукоморье» или поэму Александра Щуплова «Серебряная изнанка»…
Нужно ли вам говорить, что тут над Николаем Васильевичем взвились Гоголевские черти и затянули мне глаза одной огромной слезой восторга. Сквозь эту пелену, словно в озере отражённые, предстали и Саша Щуплов, и Витюша Шамрай и даже Красников, и даже – Коркия. Да мало ли кто отражался в моем озере? Многие отражались и тонули с камнем на вые… А вот Щуплов остался. На всю жизнь. Помирая, корчась на больничной койке от перитонита, я шептал в бреду Щупловские строчки:
Душа родилась от огня,огонь – от безумства и воли.целуйте, целуйте меня,покамест не сделался полем.
Пока перелесок, что рдян,не кровью моею напитан,покамест не я лошадямцелую под снегом копыта…
Вспомнились наши с Николушкой кочевничьи набеги в Жуковский, где, расслабившись от московской суеты, в трико с выдувшимися коленками, неизменно смущённый Щуплов скармливал нам столичные анекдоты…
– Слог прост, лаконичен, сжат до предела… – Позвольте, это что такое? Господи, да это же обо мне! Я вновь впился глазами Николке в переносицу и, напрягшись струной, слушал гимн себе.– В равной степени насыщен любопытнейшим содержанием…
Неловко такое слушать о себе, но до чего, братцы, приятно!
– Прочтите хоть раз «Сказание о Земле Индийской». Фантазия поэта былинно-огромна, подчас немыслимо определить черту, проходящую между фантасмагорией, рожденной магическим воображением творца…
«Это я-то творец? А почему бы и нет?»
– … и золотоносными россыпями тех слоев русского народного творчества, что органически вплелись в филигранную стлань поэтического повествования, тканную Анатолием Лернером.
«Колюшка, а вот „Шабаш ведьм“ посложней „Сказания…“ будет. Фу ты! Закончил. А мне ещё хочется».
Севка с Татьяной сидят, как очарованные. А «государь император» подбородок на костыль склонил и вопрошающе взирает на Николку: мол, ты это всё серьёзно или так, дурака валяешь? А затем взгляд одними глазами, на меня переводит. А я спокоен. Внешне. Всё правильно сказано. Ничего лишнего. Всё справедливо. А если это действительно так, то чего же смущаться? Вот так вот. Вот какие мы скромняги. Я бы сказал, патологически скромные. Ибо, будь всё иначе, не остались бы в неизвестности, обделённые вниманием издательств. А ещё мы – честны. Не можем поступиться своими принципами, не желаем обесчестить своего имени сомнительными публикациями, не… не… не…
18
Все сидели смущённые, не в силах вымолвить слова. Николушка торжествовал устало, а я, признаться, порядком понервничал. Ведь не прими сейчас кто-либо на веру Николкины слова, мне придётся подтверждать всё на собственном примере. А тут уж дело не только во мне одном. Даже не в моих собратьях по перу, тут на карту поставлено нечто большее… Ну, вы же понимаете?..
Татьяна, ясное дело, распогодилась. Разулыбалась Татьяна:
– Николай, – сладко начала она, – Вы как-то незаметно внесли в этот дом столько тепла и любви, что просто хочется взять и поцеловать вас.
– Только вот брать не надо…
– Молчи, Мечковский! Пошляк. Нет, правда, не каждый день слышишь от художника доброе слово о собратьях. Я вот тут знакома была с одним поэтом. И человек, вроде бы, не плохой, и стихи такие, ну, знаете, необычные какие-то, и беседовать с ним бывает интересно, но только вот заговорит о своих товарищах, все получаются у него негодяями, бездарностями, мерзавцами, ну и так далее… Злючий такой… И самое удивительное, что веришь ему. Веришь, а вот всё равно думаешь, что не бывает так, чтобы все вокруг сплошь мерзавцы одни. Видно, что-то в самом человеке не так, что-то сам он не то творит, не в ладу с собой, а потому и зол, не помнит своей доброты, чужого добра не ценит или не видит…
