«Все понятно», – со скукой подумал Береславский. А вслух сказал:
– Я не покупаю. Я продаю.
– Эту – купишь, – хрипло рассмеялся мужик. – Гарантирую.
Вот теперь понятно. На рынке еще водились остатки прошлого рэкета. А этого Береславский не любил.
– Ты меня заставишь? – тихо спросил он. Те, кто его знал долго, обязательно бы среагировали на тон. По крайней мере, Наташка, услышав, быстро пошла в их сторону. Своего мужа она видела разным.
А детина не среагировал.
– Точно купишь, – убежденно сказал он, придвигаясь еще ближе, чуть не вплотную.
– Прайвеси, – безразлично сказал Ефим. Типа предупредил.
– Чиво-о? – не понял мужик.
– Вам лучше уйти, – объяснила подоспевшая Наташка. – Определенно, лучше уйти!
Сама она старалась встать между мужем и его предполагаемой целью. Скандалы ей были точно не нужны. Всегда можно разойтись тихо, миром. Если, конечно, не быть таким упертым, как ее муж, когда ему почему-то казалось, что его унижают.
– Вы меня не так поняли, – враз протрезвел мужик. – Посмотрите хоть картину!
Наташка, разряжая ситуацию, помогла ему достать полотно на подрамнике.
На улице уже стемнело, поэтому подошли к открытым задним дверям «Патрола», в салоне которого горели лампы.
– Ого! – вырвалось у Наташки. Не надо было быть экспертом, чтобы понять, что и работа очень старая, и мастер отменный.
– Тысяча рублей! – объявил цену алкаш.
– Где украл? – спросил Ефим.
– Чес-слово, бабкина! – перекрестился тот. – Убей бог!
– Бабкина, – усмехнулся Ефим и перевернул полотно.
Конечно, его сердце коллекционера заныло. Вот так клады и находят. Но скупать краденое он точно не собирался. Западло, так сказать.
К его удивлению, на обратной стороне холста никаких музейных клейм не было. И вообще никаких следов, кроме подписи автора. Хоть и в тусклом свете, но Береславский смотрел внимательно. Предположить же, что клейма аккуратно сведены пьяницей, было невозможно.
– Говорю, бабкина! – нетерпеливо подтвердил тот. – 1883 год. Тысяча рублей!
– Но если она такая старая, то почему тысяча рублей? – спросил Ефим.
– А кто мне больше даст? – резонно спросил алкаш. – Еще и наваляют.
– Может, купим? – спросила Наташка. – Раз не краденая.
– Краденая, не краденая… Я ж не эксперт, – раздраженно ответил супруг. Он – редкий случай! – явно не знал, что делать.
Вот он, клад! Да и клейм действительно не видно. Но купить за тысячу – все равно нечестно. А с другой стороны, честно ли купить Муху за полторы и продать за десять? Но это бизнес! Плюс – год выходных на вернисаже.
– Так берем или не берем? – Наталья легко передавала полномочия по принятию важных решений Ефиму. У него голова большая – пусть думает.
– Берем, – наконец решился Береславский. И отдал алкашу две красные бумажки, полученные за первую проданную «Муху».
Это был идеальный вариант. Больше за непонятно что он все равно бы не заплатил. К тому же это в десять раз больше цены, предложенной хозяином. Если же картина окажется краденой, то уж десятку за возврат уворованного сокровища ему, скорее всего, вернут. Наконец, еще одно соображение – он отдал за картину деньги, полученные от первой продажи его галереи. Так что нормально вытанцовывается.
Ефим, конечно, понимал, что его рассуждения небезупречны, но лучше так, чем их полное отсутствие.
– Мужик, ты ваще! – удаляясь, с восторгом оценил его щедрость продавец.
– Похоже на то, – согласился Береславский. Он снял минусовые очки и, придвинув полотно к глазам, стал внимательно его изучать.
– Ну и что там? – даже Наташка заволновалась.
– Там – Шишкин, – наконец ответил супруг.
– Вот здорово! – возрадовалась она. – Настоящий?
– Похоже на то, – снова согласился Береславский.
Как все интересно закольцевалось. «Можно подумать, вы сказали «Шишкин»», – сострила его первая покупательница. И вот вам пожалуйста – Шишкин. Приобретенный на деньги его первой покупательницы. Не слишком любимый Береславским, но на сегодня уж точно более дорогой, чем все его любимые авторы. Раз этак в тысячу. Или в десять тысяч…
Нет, забавное дело – быть галеристом. Ох, забавное!
Глава 2
Вадик Оглоблин борется с бедностью
Место: Москва.
Время: почти два года после точки отсчета.
Зачем родители назвали меня Вадиком, не знает никто. Одну только буквочку добавить – и будет уже логически выверено: Владимир – владеет миром, Владислав – похоже, славой, я не большой знаток в словоковырянии, но Вадик – это какой-то нонсенс, прости господи.
Да-а, не люблю я свое имя.
Ленка говорит, что это очень плохо. Что там, на высшем уровне, все наши нелюбови учитываются и вредят обеим сторонам: и тому, кого не любят, и тому, кто не любит. В моем, тяжелом, случае я, получается, страдаю с обеих сторон. Но что тут поделать, если родители вместе с имечком заложили в меня и любовь к занятиям, сроду в семье потомственных инженеров отсутствовавшим. Я не имею в виду то, чем собираюсь заняться примерно через час. А имею в виду то, ради чего, как выражается Ленка, меня создала природа.
Кстати, когда она так выражается, мне всегда становится весело. Потому что как только она это скажет, мне тут же хочется ее раздеть и сделать то, ради чего меня создала природа. Ленка отбивается, вопит, что я дурак и с такой степенью серьезности вряд ли добьюсь всемирной славы, но, честно говоря, в подобные моменты – к черту всемирную славу! Хотя она бы сегодня как раз не помешала.
Я с треском закрываю дверцу старенького «Саратова» и, приученный Ленкой к постоянному самоанализу, хорошо понимаю, почему с треском. Во-первых, потому, что без треска дверца не закрывается, уж больно древен холодильник, подаренный нам сердобольной соседкой. А во-вторых, потому, что в его чреве нет ни хрена съедобного.
А вдруг я чего-нибудь не заметил?
Снова открываю дверцу и снова с треском захлопываю. Чего можно не заметить в таком небольшом пространстве? Тут и самоанализ не нужен: я просто хочу жрать. А оставшееся, одно-единственное куриное яйцо я оставлю Ленке. Кстати, какая жалость, что яйцо куриное, а не, скажем, страусиное. Интересно, чисто теоретически, какие яйца были у летающих динозавров? Я имею в виду яйца, из которых эти твари вылуплялись. Сколько дней можно было бы одно такое лопать? Наверное, за сто обычных сошло бы или даже за тысячу.
Однако надо спускаться с небес, тем более доисторических, на землю.
Я на ходу дожевываю сильно немолодую, но все равно вкусную, если снять зеленые пятнышки, булку и иду в комнату. Ленка сладко сопит на нашем супружеском ложе, сбитом из ящиков. Ей еще спать полчаса, не меньше, поэтому хоть и вижу ее вылезшую из-под одеяла ногу, хоть и знаю, что еще осталось под одеялом – но сдерживаю себя и не делаю того, ради чего меня создала природа.
Такое двойное за одно утро проявление благородства сильно утомило Вадика Оглоблина (фамилия у меня тоже ничего. Соответствует), потому я быстро натянул джинсы, надел рубашку, постиранную и выглаженную Ленкой, и пошел доставать еду любимой.
Знала бы моя почти супруга, каким способом я собираюсь это сделать, точно бы убила. Вроде и маленькая она у меня, субтильная, можно сказать, но принципами не поступается, а они у нее есть.
Вот и хорошо, что не знает. Как там, в умных книгах – многия знания умножают печали?
Гордый собой, уже почти вышел, как Ленка подала голос:
– Вадь, ты куда?
– В мастерскую. Спи, тебе рано.
Ленка до ночи рисовала чужой проект, денег за который еще ждать и ждать.
– Придумал, что сделать?
– Придумал.
Мы с ней явно имеем в виду разное, но мудрость про многие знания никто не отменял.
– Ни пуха, Ваденька! – напутствует меня Ленка.
– К черту! – отвечаю я ей. Хотя в жизни никогда ее туда по-серьезному не пошлю. Более того, если б даже он сам за ней пришел, ей-богу, я б с ним сразился. Потому что без Ленки мне все равно никак…
Витек был точен. Его колымажка на углу уже стояла, минут на пять раньше условленного.
– Слушай, может, отменим? – спросил он меня.
Вот же чмо! Сам просил, в конце концов, это мы за него мстим, а не за меня.
Может, и отменили бы. Мне тоже что-то не по себе. Но кушать хочется больше, чем отменять.
– Поехали, – скомандовал я голосом Джеймса Бонда. Назвался груздем – полезай в кузов.
– Поехали, – голосом другого киногероя – пойманного волком зайца из «Ну, погоди» – отозвался мой друган или, теперь правильнее, подельник.
Нет, так не пойдет.
– Ты с техникой справишься? – спросил я Витька.
– Конечно, – сразу повеселел он.
– Тогда вылезай.
Я уселся за руль, Витек сел справа и закопался в «дипломате». На репетиции с его «дипломатом» трудился я, а друг был водителем – он же хозяин автомобиля. Впрочем, и так сойдет.
