Били в гонг.
— К столу, к столу!
Сидели за столом на веранде в соломенных креслах-качалках. Обед кончился, и все наслаждались беседой, потягивая пиво и соки. Говорила одна из бабушкиных подружек.
— Я их просила, предупреждала: я вам прибавлю, только осторожнее. Все равно всю мебель поцарапали. Адочка столько за ней ходила по комиссионным.
— Хамы, они и есть хамы, — сказал дедушка. — Распустили народ, разбаловали, вот теперь и пожинаем. Делать ничего не хотят. Дисциплины никакой. Вот она, неумеренная самокритика.
Новиков сидел с непроницаемым лицом: к тестю он питал искренние чувства, но пытался скрыть их даже от самого себя.
— Мы когда в Австрии жили, — сказала бабушка, тоже барыня послевоенного разлива, — у нас восемь комнат было. Одна горничная убирала и всегда улыбалась. Всегда всем довольна, приятно на нее посмотреть, какая она трудолюбивая и веселая. Десять раз на день «спасибо» по-русски скажет, специально выучила. «Спасибо, фрау Мария, спасибо».
— Культура есть культура.
— А наша тетя Ксана чистотка, ничего не скажешь. Готовит хорошо. Но уж любит помолчать.
Дети сидели. Слушали. И качали ногами.
— У нее же детей на фронте убили, — сказал зять.
— Знаю, — сказала теща обидевшись, — но нельзя ж так. Мы все потери понесли, и времени столько прошло. А ты при чем? Она все же у нас живет, наш хлеб ест, могла бы и улыбнуться.
— Ну, хлеб она свой ест, — сказал дедушка.
— Мария Николавна, — вежливо сказал зять, — а какие вы потери понесли?
У тещи лицо пошло красными пятнами.
— Я не о нашей семье конкретно, весь народ понес потери.
— А-а-а, — понял зять. — Вы обо всем народе.
— Володя, ты же обещал!
Новиков обернулся к жене.
— Что я обещал?
— Подождите, — вмешался дедушка. — Ты, Володя, не горячись. Мы знаем, что ты пережил блокаду, потерял близких. Знаем, как близко ты принимаешь к сердцу. И правильно: никто не забыт, ничто не забыто. Но надо смотреть вперед, и нечего кидаться, здесь тебя любят.
— Я не кидаюсь, — спокойно сказал зять и улыбнулся. — Может, кто на меня обиделся?
— Мама, Володя все не может забыть, как он на заводе работал.
— Не могу, — сказал муж.
— И правильно, — снова вмешался дедушка, — и не надо забывать об этом: рабочий класс — это основа.
— Основа основ, — поддержал зять.
Тетенька, что жаловалась про мебель, сказала, чтобы перевести тему разговора:
— Ксана у вас, конечно, хозяйственная, но и, конечно, бескультурная.
И сочувственно покивала головой.
— Из колхоза, что ж вы хотите.
— В колхозе дураки работают, — процитировал кого-то Никита, заранее уверенный в своем успехе.
Действительно, посмеялись.
Но дедушка все же возразил:
— Посмотрим, кем ты будешь.
Никита надулся, чувствовал себя центром внимания. Юля ревниво и скептически поглядывала на брата.
— Я буду спортом заведовать! Хоккей смотреть и призы вручать. И за границу поеду.
— А что тебе заграница? — смеялся дедушка.
— Вещи привезу. Корабль.
— Умница. А бабушке привезешь? — спросила бабушка.
— Если будешь себя хорошо вести.
— Ха-ха.
— Хо-хо.
— Шустрый.
— Шустрый он здесь, — сказал отец. — А мальчишки прижмут, сразу бежит домой жаловаться.
— Правильно, и не надо связываться с хулиганьем, — защитила бабушка.
— Володя, — сказала жена, — не у всех было такое сложное детство, как у тебя.
Муж улыбнулся ей.
— Драться надо уметь, — сказал дедушка. — Для жизни это необходимо. А тебя, Никита, если кто тронет, ты возьми что потяжелее и бей. И бей сильнее! А жаловаться — последнее дело, будешь на задворках: не тебе, а ты будешь бегать за пивом для других.
— Чему ты его учишь?! — возмутилась бабушка.
— А ты что хочешь, чтоб наша порода перевелась? Чтобы поехать за границу, Никита, надо хорошо учиться. Знаешь, что дедушка Ленин говорил?
— Учиться, учиться и учиться, — сказала умная Юленька.
— Правильно. А в колхозе, внучек, такие же мальчики и девочки живут, как ты. Такие же. Пионеры. И своим родителям помогают. Ты огурчики ешь? Нравятся тебе огурчики?
— Ну-у… — сказал недовольный Никита.
— Не нукай.
Бабушка тоже решила сказать свое слово.
— Это они вырастили, юные мичуринцы.
— А ночное у костра, — вдруг заулыбалась тетенька, у которой пострадала мебель, — картошка печеная… жеребята… речка… воздух — хорошо! В городе мы это и не видим.
— В колхозе хорошо! — воспалилась другая тетенька, которая до сих пор молчала.
— В колхоз можно устроить, — сказал Новиков, — у меня связи есть!
Наступило неловкое обиженное молчание.
— Не надо, Володя, так шутить, — сказал дедушка серьезно. — Не надо этим шутить. В деревне сейчас можно жить, и жаловаться не на что.
— Лариса, — сказала бабушка, — ты приглядывай за ними. Что это за барство такое?! Мы тебя не так воспитывали. Ты у нас простой народ любила, уважала. У тебя скептицизма не было. Ты им книги почитай, расскажи. Я помню про деревню очень хорошая книга была. Я тебе читала и сама, помню, с большим удовольствием.
— «Стожары»?
— Вот-вот, прочти им. Хорошая книга, добрая, интересная… Что-то ты выглядишь плохо. У врача была?
Муж покосился на жену: вроде, ничего, здоровая, дебелая, кровь с молоком.
— А зачем ей к врачу?
— Володя, мама считает, что я ничего не делаю. Ему б хотелось, чтоб я на фабрику пошла или в прачечную.
— Ну, работать бы тебе не помешало, — сказал дедушка.
Бабушка поджала губы.
— Женщину беречь надо и холить, если любить, конечно, по-настоящему. У нас из женщины все кухарку норовят сделать, домработницу, а потом удивляются, откуда такие заезженные женщины. Лариса тебе двоих детей подарила, ты ей руки должен целовать.
Тетеньки дружно и одобрительно закивали.
— Правильно, правильно…
Зять коротко посмотрел на тещу, но ничего не сказал.
— На эту тему анекдот есть, — сказал дедушка. — Приходит один еврей…
— Перестань, — возмутилась бабушка, — перестань рассказывать эту похабщину.
А дедушка наклонился к зятю, зашептал и сам разразился хохотом. Зять тоже посмеялся. Бабушка улыбнулась. Заулыбались тетеньки. Всем стало опять хорошо и весело.
Никита лукаво улыбнулся.
— Приходит один еврей, а дальше?
Опять все посмеялись.
— Нельзя так, внучек, нельзя…
Дедушка встал.
— Пойдем поговорим. Мы пошли футбол смотреть, сегодня кубок…
Мужчины уединились. Смотрели по телевизору матч.
— Какие у вас новости? — спросил тесть.
— Почти никаких.
— А что слышно?
— Поговаривали насчет перемен, но это уже второй год говорят, я думаю, что это надолго.
Тесть усмехнулся. Когда-то он был «большой человек» и знал дело крепко. Руководил — командовал сотнями людей, и Новиков не мог забыть этого обстоятельства, не мог не уважать и не восхищаться. Сейчас был на пенсии. Отдыхал.
— Тебя в командировку посылают?
Зять удивился — он в доме не говорил, значит, тесть знал из своих источников.
— Да, — сказал Новиков.
— Будь осторожен, там дело скользкое, поскользнуться можно… Не горячись, — не отрываясь от телевизора, сказал тесть. — Есть там Белов такой… Его не трогай, он человек Руднева… — И сразу без перехода: — У тебя что, баба завелась?
— Что вы!
— Ларка матери жаловалась. Ты смотри!.. — И даже улыбнулся. — Что, не отгулял свое?
— Выдумывает она.
— Я тоже думаю, выдумывает, — согласился тесть. — Хотя были мне звонки, видели тебя.
— Кто видел?
— Не важно.
— Так мало ли с кем я мог идти, с сослуживцами…
— Ясное дело. Всякое бывает — с сослуживцами в обнимку. Смотри, попадешься — я тебе помогать не буду. Я хоть все понимаю, но тоже — отец. Помнишь того парня, сына латышского стрелка?
— Который в Казани попался?
— Тот самый. Знаешь, чем это закончилось?
— Слыхал. Так он, вроде, в порядке, процветает.
— Так вот ты так процветать не будешь, — и тесть улыбнулся. — Помнят твои шалости. Да и сейчас ты не всегда выдержан, значит, не уважаешь место, которое занимаешь.
— Кто помнит?
— Я всегда тебя считал умным парнем, хотя и был против брака. И работать ты умеешь. Можешь. Ну, это наш мужской разговор, — он приобнял зятя. — Я тебя прошу только, будь осторожен, люди завистливые. Тебе уже тридцать три. Пора быть мудрее.
— Спасибо, Михаил Иванович.
— За что спасибо-то? Родственники — не чужие. А Стрелец хорош!
— Хорош.
— Столько лет потерял, не ценим мы людей.
Вечером на веранде снова собрались за столом. Пели нестройными, но дружными голосами.
