— Помнишь, каким ты был?
Друг Толя прикинул, будто вспоминая. Улыбнулся — усмехнулся.
— Что было — помню, а каким был — нет. Много времени прошло. Много событий.
— Много. А «Бригантину» поешь, как раньше?
— «Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза…»
Таня сидела напротив них, и они не замечали ее, они спорили о своем, они пели свою песню.
Толя пел, обхватив голову руками и закрыв глаза. Потом он замолчал, и Володя пел один.
Друг заснул, и Володя долго и удивленно смотрел на него.
— Заснул, старичок?
Ответа не было.
— Поспи. Иди, Танюша.
Он хотел приласкать, но девушка отстранилась.
— Не надо, Володя.
Она вышла из комнаты на кухню. Он прошел за ней. Обнял.
— Если б ты знала, как я хочу, чтоб у нас был ребенок — твой и мой… наш.
Она сказала:
— Ты много сегодня выпил.
— Почему? Не-много!.. Немного.
— У нас могли быть, — сказала она.
— Извини, я не хотел…
— Прости меня тоже… Я хотела поговорить с тобой.
— Давай. — Он выпил воды из-под крана.
— Понимаешь, Володя, я не могу так больше. Ты уходишь, я умираю. Ты всегда спешишь, и мне страшно, я никогда не знаю, в какой момент ты сорвешься и уйдешь. Это стало мукой. Я боюсь.
— Ты же знаешь, что я не один. — Он сразу стал раздражительным.
— Я думала об этом. Тебе тоже плохо должно быть. Наверное, даже хуже. Мне иногда кажется, что ты на меня злишься за это.
— Тебе кажется.
— Но тебе должно быть плохо — это же ненормально. Ты уходишь, и я не знаю, когда ты будешь снова. Я жду, тебя нет. Я устаю ждать. Знаешь, я иногда ненавижу себя. И нашу любовь…
— Даже так?
— Да, Володя. Потом ты появляешься, когда хочешь, и все начинается сначала. И каждый раз кончается одним и тем же, ты снова уходишь и неизвестно на сколько… Я ведь тоже человек.
— Понятно. Хочешь расстаться? — Таких разговоров он не любил.
— Мне просто тяжело. — Она опустила голову.
— Мне тоже, — сказал он и прошел в комнату. Наклонился над другом. — Надо его поднять.
Друг не соображал.
— Сколько времени? — спросил Володя.
— Тебе пора идти.
— Да, пора, — согласился он, — а то опять крик будет. А с ним что делать?
— Он приезжий?
— Приезжий.
— Пусть останется. Подруги сегодня не будет.
— Ты не волнуйся, он нормальный парень. — Он раздел друга и уложил на диван.
Потом он прошел в ванную, умылся, намочил волосы.
Вернулся в комнату и стоя залпом выпил кофе.
— Спасибо. Ты не волнуйся за него.
— Я не волнуюсь. — Она смотрела, как он надевает плащ.
— Пока, — кивнул он.
— Пока.
Дверь закрылась.
Таня распахнула окно, укрыла одеялом Толика, собрала посуду, стала убирать комнату.
Утром по городу побежали трамваи. Зашумели прямо под окнами.
Друг Володи Толя открыл глаза и долго не мог понять, где он.
Потом он и Таня завтракали. Молчали.
— Вы учитесь? — наконец спросил Толя.
— Да.
— На каком курсе?
— На третьем.
— У вас родители, семья?
— Папа, мама, брат.
— А Володю вы давно знаете?
— Давно.
— Вы знаете, что у Володи семья?
— Конечно. — И она подняла глаза и посмотрела на друга Володи.
Он не отвел взгляда.
— Вас это не смущает?
— Володя особенный человек. Редкий. — Она подумала и еще добавила: — Все только о себе думают. Многие, — поправилась она, — а у него за все душа болит.
— М-да, — сказал приятель Володи Толя. — Хорошо устроился.
— Внешне он, конечно, резок… Вы знаете его биографию?.. Впрочем, вы его друг.
— Про биографию слышал. А друзей у него много?
— Наверное… Просто он меня ни с кем не знакомил.
— А вы не переживайте и не обижайтесь, — утешил Толя, друг Володи. — Потому что не с кем.
Таня усмехнулась.
— А вы, «лучший друг»?
— Я ему не друг.
— Как же так? Жили с ним два с половиной года, делили кусок…
— Два с половиной года делили кусок, а потом он… как это выразиться, «сменил»… и не только меня… Себя! Идею!..
— ?..
— Он вам не рассказывал, как он поменял профессию инженера?
— Его всегда интересовали общественные вопросы. — Она подумала и добавила: — За это я его уважаю. — Еще подумала: — И люблю.
— Я вижу, что вы его любите. Вы хорошая девушка. Правда. Да, он всегда интересовался общественными вопросами, мы все… Мода была такая. Время. Эпоха. Вот мы и сговорились — держаться вместе до конца. Тем более, считали себя правыми.
— Кто «вы»?
— Ребята… Студенты, члены комитета комсомола. А нам говорили, чтоб мы приняли другое решение. Пришел такой симпатичный парень, почти наш ровесник, улыбнулся нам, сказал: «Ребята, мы все свои. Родина у нас одна, партия — одна, дело общее, выкладывай, у кого что накипело». А мы же все советские люди, а не подзаборники… и раскрыли рты. Сердце-то горит. Равнодушие презирали. А проблем, как вы понимаете, полно было нерешенных. А потом нам сказали: «Не то вы говорите и не так». И не стали доказывать. А просто предложили: или — или.
— Как?
— Так.
— Разве так бывает?..
Друг Володи посмотрел на нее. Опустил чашку.
— Спасибо. Очень вкусно. К сожалению, бывает.
— И вы поменяли свои взгляды?
— Мы — нет.
— А при чем тут Володя?
«Лучший друг Володи в студенческие годы» помолчал.
— Видите ли, мы молодые были, наивные, начитались разных книжек: «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия» и считали, что нельзя отходить от принципов, не по-комсомольски это, не по-советски. Вот мы и уперлись как бараны. А нас за это метлой. Чтоб не засоряли ряды. Некоторых — без права поступления. А Володя, он старше нас был, он и на заводе поработал, и на флоте побывал, он перестроился. И благополучно защитил диплом.
— Вы приехали с ним, вместе пили, обнимались, пели «Бригантину». Он вас привез ко мне. Он никого никогда не привозил! Я видела, как он к вам относится! А вы мне сейчас о нем такое говорите! Это неприлично. Это…
Друг Володи выслушал все спокойно, спокойно.
— Я закурю, можно?
Не дожидаясь разрешения, закурил.
— Привез он меня для себя — подобрал и привез: тут иллюзии нет ни у него, ни у меня. Мы ему десять лет, не все, правда, руки не подавали, но жизнь перемолола, конечно, сделала коррективы. А ему важно, чтоб мы ему руку подали и признали его предательство за разумное поведение. Вот он меня и подобрал пьяного и душу мне открывал, и целовался со мной, и к вам привез, чтоб себя оправдать.
— А вы?
— Я слабый человек, пью много. Меня хватило на пару поступков, а дальше у меня сил нет, — он усмехнулся устало, и Таня увидела, что он действительно какой-то усталый и погасший. — От меня и жена ушла, человек я действительно неудачный. Это — обо мне.
— «Слабый человек» — какое трогательное оправдание. Поэтому все можно? Какое вы имеете право о нем так говорить?
Толя, который назывался другом Володи, устало согласился.
— Права не имею, верно… Все, конечно, дико: я сижу здесь, пью кофе, вспоминаю, пусть даже факты… — он усмехнулся. — Ничего… Хорошая помойка. Кто здесь прав? Где здесь истина?.. — Он не смотрел на Таню, говорил сам с собой. Рассуждал, будто в привокзальной пивной со случайным собеседником о чужой, не о своей судьбе и жизни. — Я могу, конечно, сказать, если я даже отрицательный… Но в чем смысл?.. Вы его любите — значит, жизнь за него. — Он поднял на нее взгляд. И сообщил свое открытие: — За него! Может, он опомнился, одумался, оправился, распря-мился — встретил вас, полюбил, ему открылся подлинный смысл жизни, и он… он опомнился?.. — Он остановился. Подумал о том, что изрек. Засомневался. Покачал головой. — Тогда зачем я это говорю? Помойка… Или на всякий случай… Какой — «всякий»?.. Вдруг он человек?..
Таня встала. Голос ее дрожал.
— Вы знаете, «лучший друг», я не хочу больше об этом говорить.
Гость тоже встал.
— И все же, — сказал гость с тупой занудливостью, — а вдруг я прав?.. — Он испуганно посмотрел на Таню. — Вы выдумали романтика и подвижника, а это одинокий, несчастный человек, неспособный полюбить кого-то, понять, который стесняется своей слабости… — Он даже перестал натягивать плащ. Подумал. Посмотрел на Таню, но она молча ждала, когда он уйдет. — Он не простит вам ваши иллюзии в отношении себя. Они приятны, но… до поры… Это слишком страшно — стыдиться самого себя. Он не захочет и тогда…
Она открыла дверь.
Гость взглянул на дверь с удивлением, будто там кто-то мог появиться.
— Уходите. Я не хочу вас слушать.
Гость согласно покивал.
— Конечно, конечно… — Уже в дверях обернулся. — Права жизнь. А она — за вас. Желаю, чтоб вы были правы, даже он. Но не я. Так будет справедливее…
