— Есть у «Вифлеема» такие деньги? — задал я встречный вопрос.
— Даже если б и были, я не смог бы уговорить внука вложить их в новый автомобиль. А совет директоров у него ручной.
Повисла тяжелая тишина. Я налил себе вторую чашку кофе.
Номер Один обреченно вздохнул.
— Может, забыть нам об этом? Мечта безумца.
Он словно ссохся, признавая свое поражение. И только тут я понял, сколь захватила меня его идея.
— Есть один вариант.
Он вскинул голову.
— Не слишком простой, и на каждом шагу нам будут ставить палки в колеса.
— Я к этому привык.
— Но придется покинуть Детройт.
— Не понял.
— Перебраться в другой штат. Продать отделение бытовой техники. Вы говорили, оно приносит сорок миллионов в год. Следовательно, за него можно выручить как минимум в десять раз больше. Четыреста миллионов. Восемьдесят процентов акций — ваши, это триста двадцать миллионов.
— Я контролирую восемьдесят процентов, — поправил меня Номер Один. — Но принадлежит мне сорок один процент, остальное — собственность «Фонда Хардемана».
— Сорок один процент — это сто шестьдесят четыре миллиона. Остальное мы достанем без особых хлопот. А потом вы переведете автостроительное производство.
— Куда?
— В Калифорнию. В штат Вашингтон. Там большие аэрокосмические заводы, которые будут остановлены в ближайшие несколько лет из-за неизбежного уменьшения ассигнований. В корпусах можно достаточно быстро смонтировать сборочные конвейеры. Места хватит, технический персонал высокой квалификации. Западное побережье этим славится.
Он смотрел на меня.
— Может получиться.
— Я знаю, что получится, — заверил его я.
— Кто купит отделение бытовой техники?
— Желающие найдутся, но в итоге вы получите очень мало наличных и много бумаг. Следует поступить иначе.
Преобразовать отделение в акционерное общество. Продать акции всем желающим, и, возможно, одновременно с этим часть акций автостроительного отделения, чтобы получить недостающие средства.
— То есть идти на Уолл-стрит, — пробурчал старик.
Я кивнул.
— Никогда им не доверял, — все еще упирался он. — Они слишком много говорят.
— Однако у них есть деньги.
— Я не знаю, как вести с ними дела. Мы говорим на разных языках.
— За этим я вам и нужен. Буду вашим переводчиком.
Он погрузился в раздумья, затем улыбнулся.
— Сам не пойму, чего я так заволновался. Начинал я бедняком, и если наша затея лопнет, бедняком мне придется стать на куда более короткий срок, чем в молодости, — он развернул кресло и покатил к двери. Я выбрался из кровати, открыл ему дверь.
Он поднял голову.
— Интересно, каким образом мой внук узнал, что ты здесь?
— Понятия не имею. В вашем поместье народу много.
— Та девушка, с которой ты уехал вчера вечером, откуда она?
— Из бюро проката «Хертц».
— Ума у тебя еще меньше, чем у меня, — и он покатил по коридору.
Глава 6
Самолет приземлился в Детройте в шесть вечера, еще через час я был дома. Джанно открыл дверь и мгновение спустя заключил меня в медвежьи объятья.
— Синьора! Синьора! — закричал он по-итальянски, забыв про английский. — Дотторе! Приехал Анджело!
На лестнице появилась мама. Слезы хлынули у нее из глаз уже на второй ступеньке. Я бросился ей навстречу.
Обнял.
— Мама.
— Анджело! Анджело! У тебя все в порядке? — озабоченно спросила она.
— Конечно, мама. Все хорошо.
— Я видела дым, поднимающийся из твоего автомобиля.
— Пустяковая поломка.
— Ты уверен?
— Уверен, — я поцеловал ее. — Ты, как всегда, прекрасна.
— Анджело, не болтай глупостей. Как может быть прекрасной шестидесятилетняя женщина? — но она заулыбалась.
Я рассмеялся.
— Ты прекрасна и в шестьдесят один. В конце концов, кому знать, как не мне. Лучшая подруга мужчины — его мать.
— Перестань подшучивать надо мной, Анджело. Придет день, когда ты встретишь действительно прекрасную девушку.
— Никогда. Таких девушек, как ты, больше нет.
— Анджело, — из коридорчика, ведущего к кабинету, послышался голос отца.
Я повернулся. Он совсем не изменился, разве что добавилось седых волос. Я сбежал по ступеням.
Он ждал, вытянув руку. Я отвел ее в сторону, обнял отца.
— Папа!
Он прижал меня к груди, мы расцеловались.
— Как ты, Анджело?
Я заглянул ему в глаза. Вид у него был усталый.
— Отлично, папа, отлично. А вот ты слишком много работаешь.
— Да нет. Я сбавил темп после сердечного приступа.
— Так и надо. Да есть ли другой доктор, живущий в Грос-Пойнт, выезжающий к пациентам в любое время суток?
— Это уже позади. У меня теперь молодой помощник, который ходит по ночным вызовам.
Мы помолчали. Я знал, о чем он думает.
Этим помощником должен был стать я. Отец мечтал, что я пойду по его стопам и унаследую пациентов, которых он пользовал многие годы. Но получилось иначе. Мои устремления не имели ничего общего с медициной. Отец ничем не выказывал своего разочарования, но оно не составляло для меня тайны.
— Тебе следовало предупредить нас о приезде, Анджело, — упрекнула меня мама. — Мы бы приготовили обед.
— Ты хочешь сказать, что в доме нечего есть? — я рассмеялся.
— Чего-нибудь да найдем, — ответила она.
За обеденным столом я сообщил им о грядущих изменениях в моей жизни. Джанно как раз подавал кофе. Горячий, крепкий, густой. Я добавил две ложки сахара, пригубил, посмотрел на них.
— Я завязываю с гонками.
На мгновение они застыли, потом мама заплакала.
— Почему ты плачешь? — удивился я. — Я думал, ты будешь счастлива. Вы с самого начала не хотели, чтобы я садился за руль гоночного автомобиля.
— Поэтому я и плачу.
Отца больше интересовала практическая сторона.
— Что же ты собираешься делать?
— Начну работать в «Вифлеем моторс». Номер Один хочет, чтобы я стал вице-президентом и вел специальные проекты.
— И что это означает? — спросила мама.
— Обычная работа. Утрясать неувязки. Принимать решения. Давать указания.
— То есть ты будешь жить в Детройте? — уточнила она.
— Какое-то время. Мне придется много ездить.
— Тогда мне надо отремонтировать твою комнату.
— Не торопись, мама, — вмешался отец. — Может, Анджело хочет жить отдельно. Он уже не мальчик.
— Ты хочешь жить отдельно, Анджело?
Под ее умоляющим взглядом ответить иначе я не мог.
— Зачем мне жить где-то еще, если здесь мой дом.
Мама просияла.
— Завтра же вызову маляра. Только скажи, какой цвет тебе больше нравится, Анджело.
— Цвет выбери сама, мама, — я повернулся к отцу. — Я должен сделать пластическую операцию. Мне предстоит постоянно встречаться с людьми, и я не хочу, чтобы они всякий раз отводили взгляд, посмотрев на мои ожоги. Помнится, ты говорил, что знаешь отличного специалиста.
Отец кивнул.
— Эрнест Ганс. Из Швейцарии.
— Вот-вот. Ты думаешь, он сможет мне помочь?
Отец пристально всмотрелся в меня.
— Это будет непросто. Но он сделает все, что возможно.
Я понимал, что он имеет в виду. Сломанный в нескольких местах нос, расплющенная левая скула, белые пятна ожогов на щеках и лбу.
— Ты сможешь обо всем договориться?
— Когда ты хочешь поехать?
— Как можно скорее.
Два дня спустя я уже летел в Женеву.
Доктор Ганс снял последнюю накладку со щеки и положил ее на поднос. Наклонился и начал внимательно разглядывать мое лицо.
— Поверните голову направо» налево.
Я выполнял указания.
— Улыбнитесь.
Я улыбнулся. Почувствовал, как натянулась кожа.
— Неплохо. В конце концов все получилось совсем неплохо.
— Поздравляю.
— Благодарю, — без тени иронии ответил он. Поднялся со стула, на котором сидел напротив меня.
— Вы задержитесь здесь еще на неделю, пока не исчезнет краснота. Беспокоиться тут не о чем. Это нормально. Мне пришлось растянуть оставшуюся кожу лица, чтобы она лучше срослась с пересаженной.
Я кивнул. После четырех операций в течение десяти недель еще семь — десять дней не имели никакого значения.
Он двинулся к двери, затем обернулся.
— Между прочим, если хотите, можете посмотреться в зеркало.
— Обязательно, благодарю вас, — но я не шевельнулся. Странно, конечно, но смотреть на себя я не спешил.
Он еще постоял, а потом, увидев, что я и не думаю подниматься, вышел из палаты в сопровождении шестерых то ли студентов, то ли ординаторов.
А я наблюдал, как медицинская сестра-англичанка перекладывает с подноса в контейнер для мусора использованные бинты, тампоны, прокладки. Она ни разу не повернулась ко мне, но я замечал бросаемые на меня короткие взгляды.
— Что скажете, сестра? Ужасно?
— Отнюдь, мистер Перино. Просто я не видела вас до той аварии. А вот по сравнению с тем, что было до операции, изменения разительные. Теперь у вас интересное лицо, даже красивое.
Я рассмеялся.
— Меня никогда не считали красивым.
