– Ну, на аншлаге-то…
– Да если бы это по нашим билетам был аншлаг! Там же половина фальшивых было! Как всегда – тридцать процентов халявы, тридцать процентов – по липовым проходкам, посчитай. Сколько осталось?
– Сорок процентов.
– Вот тебе отчет о проданных билетах. О проданных через кассу. Сорок процентов заполняемости. И я тебе плачу, Гена, с этих сорока процентов всю сумму, на которую мы договаривались, понял?
– А-а… Что ты хочешь сказать? Что свои бабки мне платишь?
– Да. Потому что для меня моя репутация важнее этих долбаных трех с половиной штук, на которые я попал.
– Ну, Боря, три с полтиной – не пролет, если честно.
– Конечно, не пролет, а все равно как-то неприятно.
– Согласен. Приятного мало.
– Так вот, Гена. Мы вчерашний концерт сняли на видео.
– Ну?
– Хорошо сняли. Давай выпустим кассетку, а? "Концерт в Питере"? Как ты?
– Да я что – ради бога. Только, Боря, ты же знаешь: нет договора – нет разговора.
– Договор подпишем.
Гольцман поднял телефонную трубку.
– Катя? Принеси-ка мне бланки договоров. Да, стандартные.
– Так, – сказал Борис Дмитриевич, когда секретарша Катя вышла из кабинета, оставив на столе несколько листков, густо покрытых мелким печатным текстом. – Так… На роялти только, Ген, да? Я так понимаю?
– А аванс? Нет аванса – нет романса…
– Аванс… Давай мы таким образом покроем наши вчерашние убытки. А роялти – один хрен будешь получать. Чего нам с тобой париться? Я тебе еще концерт сделаю, или два. Публика пока хавает группу, надо крутить… Давай через месяц?
– Ну, давай. Ладно. Только с концертами железно. Два, на гарантии.
– Забились. Подписывай.
Гольцман уже успел заполнить несколько пунктов договора – те, где речь шла о предмете, то есть о выпуске видеокассеты с записью концерта "Города N", об авансовых обязательствах (прочерк), об авторских отчислениях (десять процентов), – подписал и двинул бумаги к Корнееву.
– Так-так-так…
Менеджер быстро пробежал глазами три страницы договора.
– Ладно. Только из уважения к тебе.
Корнеев достал из кармана пиджака ручку и подмахнул два экземпляра.
– И, значит, два концерта гарантийных? Я тебе верю на слово, Боря.
– Конечно. Кому же нам верить, если не друг другу. А на самом деле я тебе вот что хочу сказать, Гена – ситуация с производством сейчас настолько хуевая, что я уж и не знаю, кто бы еще стал выпускать нынче видео "Города". После кризиса народ еще не очухался.
– А ты очухался?
– А у меня это рентабельно, потому что свое производство, свой монтаж, своя полиграфия. Тут хоть как-то можно вытянуть. Правда, материалы все равно за зеленые покупать, никуда не денешься…
– Ладно. – Корнеев поднялся со стула. – Поехал я. Спасибо, Боря.
– На связи. – Гольцман пожал протянутую потную руку. – На связи, Гена. Всего. Вы, кстати, куда сейчас едете?
– В Харьков.
– Палычу привет. Он вам устраивает?
– Он.
– Хороший мужик, – улыбнулся Гольцман. – Надежный.
– Да, – кивнул Корнеев. – нас еще не кидал. Его только все кидают, а он артистов бережет.
– Это точно. Ну, пока.
Когда повеселевший менеджер покинул кабинет, Гольцман взял договор, еще раз просмотрел, улыбнулся и бросил на стол.
– А на фига нам этот фильм? – спросил Митя.
– А он нам на хер не нужен, – ответил Гольцман.
– Тогда зачем?
Борис Дмитриевич поднял телефонную трубку, набрал номер.
– Але? Сергей? Вези бабки. Да, все подписал. Жду.
– Вот так, Митя. – Гольцман положил трубку на аппарат и потянулся. – Вот так надо. Учись, сынок, пока я жив.
Митя подошел поближе к столу.
– Я не понял… Мы продаем их, что ли?
– Конечно. Слушай. Все очень просто.
Телефонный звонок прервал объяснение.
– Извини.
Гольцман поднял трубку.
– Але. Да, Миша. Да, говори, что у тебя… Что?! Когда? А-а… Как? Ну ничего себе… Понял, понял… А тело… Короче. С телом все дела бери на себя. Да, мы оплатим все. Бери автобус, короче. Тело вези в Питер. Он как там вообще, лицо хоть осталось? А-а, не видел… Ну давай, дуй в больницу, короче. И, Миша, я тебя прошу, шустрей. Все расходы, скажи, берет на себя "Норд". На связи. Как только что-то будет происходить, звони мне на трубу. Будет, будет, не волнуйся. Не волнуешься? Ну, ты молодец у меня… Давай, работай. Это будет наша тема, ты понял? Никого на дух не подпускай. Все, жду информации.
Гольцман положил трубку.
– Что-то случилось?
Митя пристально смотрел Гольцману в лицо, пытаясь угадать, с кем из их общих знакомых случилось несчастье. Сам факт смерти был для него ясен из коротких фраз, которые Гольцман только что произнес, – про тело, про больницу, про автобус в Питер. Только – кто? И какие последствия это событие принесет? Чем обернется для работы "Норда"? За время своей деятельности на ниве шоу-бизнеса Митя уже привык к тому, что любые происшествия в городе, любые политические катаклизмы, пожары, землетрясения, свадьбы и разводы, рождения и смерти, войны и захваты самолетов – все это и еще многое другое может быть с легкостью использовано в работе. Так или иначе, но из всего этого можно извлечь прибыль.
"Бойцы невидимого фронта", – говорил Борис Дмитриевич, когда речь заходила о сотрудниках "Норда". Люди видят внешнюю сторону события, а какие оно вызывает последствия и кто умудряется на этом заработать – для них тайна за семью замками.
– Что случилось? – повторил вопрос Митя.
– Случилось, – с интонацией Штирлица ответил Гольцман. – Максим не знал, смеяться или плакать…
– Какой Максим?
– Не читал?.. Не знаешь ты, Матвеев, современной классики. Это из книжки одной. Митьковской. Но не важно. Короче говоря, Василек наш концы отдал.
– Как это – концы отдал?
– Кеды выставил. Умер, одним словом.
– Умер?
– Слушай, Митя, кончай дурачком прикидываться. Умер. Он же не бог. Он человек. А человек, бывает, умирает.
– Да, случается… А что с ним? Что произошло? Убили, что ли?
– Почему ты так подумал?
Гольцман прищурился и с интересом посмотрел на Матвеева.
– Ну… – Митя пожал плечами. – Ну, не знаю… Время такое. Да и сам он был парень заводной. И здоровый… И торчал вдобавок. Тут все одно к одному.
– Молодец!
– Кто?
– Ты. Не он же… Он уже теперь никто… Хотя, в общем… Время покажет.
– Что?
Лицо Гольцмана приобрело выражение, которое Митя очень не любил. Губы Бориса Дмитриевича сжались в тонкую синусоиду, глаза остановились. Раздражен был Борис Дмитриевич и в этом состоянии опасен для окружающих.
– Какой ты тупой, Митя…
– Извините.
– Да ладно. Горбатого могила исправит. Слушай сюда. Мы, то есть "Норд", занимаемся теперь Васильком. Быстро дуй к его жене. Все расскажи.
– Что?!
Митя вскочил со стула и заходил по кабинету.
– Что – "расскажи"?! Почему я? Что я знаю? Нет… Не-ет!
– Да! Ты сейчас, милый мой, поедешь. И не говори, что у тебя тачка сломана.
– Я и не говорю…
– Чудненько. Сгорел он по пьяни. Курил, наверное, в постели или что-нибудь вроде этого… Как это обычно бывает? Вполне традиционная алкогольная смерть.
– Или под кайфом, – высказал предположение Митя.
– Нет. Никаких "под кайфом". Пьяный был, ты понял?
– Понял.
– Так и скажешь. А она… Ты ее не бойся, Митя. Она баба ушлая. Я ее давно знаю, у них уже несколько лет не все в порядке. Так что истерик не будет. И скажи… – мягко так, сам сообразишь как – скажи, что все расходы по похоронам там, поминкам, всю суету мы берем на себя. Полностью. Ей ничего делать не придется. Понял?
– Ага… Понял. Кажется, я правильно вас понял, Борис Дмитриевич…
– Ну, наконец-то. Смышленый ты все-таки, Митя. Только прикидываешься дуриком. Ты понимаешь, Митенька, что для нас все это значит?
– Ну…
Матвеев смутно догадывался, куда клонит Гольцман, но не решался высказать свои предположения. Слишком уж цинично. Для него, продюсера. А для генерального – что позволено Юпитеру, не позволено быку…
– Вижу, что понимаешь. Главное, чтобы ты правильно это понимал. И языком не болтал.
– Борис Дмитриевич, я что, первый год замужем, что ли?
– Было б так, я бы с тобой это не обсуждал. Все, погнали. Время не ждет. Сейчас каждая секунда на счету.
Гольцман схватился за телефонную трубку и забарабанил по клавишам, набирая очередной номер, а Митя выскочил в коридор и, не обращая внимания на посетителей, как по команде привставших с длинного кожаного дивана и подавшихся к Матвееву в надежде выяснить, когда же Сам их примет, выбежал на лестницу.
2
Матвеев остановил машину возле дома Василька.
"Вот сволочь, – думал Митя, выходя из своего "Опеля". – Нашел время. Взял аванс, понимаешь. Наверное, это его и подкосило. У него давно таких денег в руках не было… Пять штук. Не бог весть что, но для такой воинствующей нищеты, как Василек, это, конечно, сумма. Можно вусмерть упиться. Что он и сделал, сука. Как теперь Ольге все это сказать? Гольцману легко, он подобные вещи никогда на себя не вешает. Небось уже сидит, бабки подсчитывает, которые срубит на Васильке. Ну, собственно, если срубит, то и я без штанов не останусь. Так что пусть его, пусть считает".
