Бойцы внимательно приглядывались к новому командиру: каков он, откуда, что за человек? Тревожились напрасно: Иван Николаевич Рогачев оказался человеком что надо. Молодой, но уже с боевым опытом. Окончил пехотное военное училище. Воевал. С боями отходил до самых Кавказских перевалов.
Рогачев тоже, в свою очередь, присматривался к бойцам. Особенно его интересовал Полянский: выдержит ли? Ведь подросток еще совсем, а выполняет работу как взрослый. Иван Николаевич даже пытался как-то облегчить жизнь Коли, перевести ка склад, но встретил со стороны мальчика решительное противодействие.
Тяжело было Коле, может, вдвойне тяжелее, чем другим солдатам, но он ни за что не хотел уходить из своей группы.
Горы не терпят малодушных. За те месяцы, которые мальчик провел здесь, он окреп физически, понял, что такое настоящая мужская дружба: если даже сам погибаешь, все равно должен выручать товарища.
Не раз пришлось мальчику лицом к лицу встречаться со смертью.
…Группе бойцов в двенадцать человек было дано задание доставить боеприпасы и продовольствие защитникам вершины под названием «Паук». Вытянувшись цепочкой, солдаты двинулись в путь. Не прошли и половину пути, как попали под снежный обвал. Лавина унесла в пропасть десять человек.
Двум посчастливилось. Один из них — Коля Полянский.
На возвратившихся на командный пункт полка было страшно смотреть: обмундирование изорвано в клочья, лица сплошь в ссадинах. Но прошло немного дней, поджили раны, и вновь Коля и его товарищ несли защитникам перевалов патроны.
До января 1943 года участвовал Николай Полянский в высокогорной войне. Врагу не удалось перевалить через Главный Кавказский хребет. Советские полки в январских боях разбили отборные немецкие части и прогнали их с Кавказа.
394-я стрелковая дивизия была отведена с перевалов и после кратковременного отдыха, приняв пополнение, двинулась форсированным маршем в сторону франта вдоль Черноморского побережья.
С ходу полки дивизии вступили в бой с гитлеровцами на кубанской земле. В ожесточенных схватках под Горячими Ключами, Абинской, Береговым, Культурным и другими станицами и хуторами Кубани сложили свои головы многие защитники перевалов…
Под Миллерово И. Н. Рогачева назначили начальником штаба второго стрелкового батальона 808-го полка.
Иван Николаевич взял к себе Колю ординарцем. Капитан Рогачев стал для Полянского не только командиром, но и старшим товарищем. Не один месяц шагали они рядом по суровым дорогам войны, участвовали во многих боях, поровну делили тяготы фронтовой жизни. В каких бы переделках ни пришлось быть Рогачеву, всегда рядом с ним был его верный ординарец. Ничто не может быть крепче фронтовой дружбы. И воронежский паренек доказал это. Ценой своей жизни…
394-я стрелковая дивизия с тяжелыми боями прорывалась к Днепру. К знаменитой реке ока вышла севернее Днепропетровска в районе поселка Карнауховка.
Гитлеровское командование решило остановить советские войска на этой водной преграде. Правый берег Днепра, изрезанный многочисленными траншеями, укрепленный дотами и дзотами, был превращен в мощный оборонительный вал.
Но уже ничто не могло остановить наступательного порыва наших войск. Форсирование Днепра было вопросом времени. Для этого были созданы штурмовые группы. Командовать одной из них было приказано Рогачеву. В его группе семьдесят пять человек: автоматчики, саперы, связисты. Бойцы бывалые, испытанные во многих сражениях.
В ночь с 28 на 29 сентября от левого берега Днепра отвалила целая эскадра всевозможных лодок. В одной из первых — капитан Рогачев, рядом с ним Коля. Лодки плавно скользят по свинцовой глади реки, пробиваясь сквозь легкую дымку тумана. Тихо поскрипывают весла. Молча сидят бойцы. Крепко сжимая автоматы, они всматриваются в занятый врагом берег. Пока тихо, но в любую минуту вражеские наблюдатели могут заметить флотилию, осветить реку ракетами, и тогда нетрудно себе представить, что произойдет.
Вот и берег. Звучит команда: «Вперед!». Бойцы бросаются в воду, устремляются к берегу.
— Ура! За Родину! — несется над широким Днепром.
Захват самого берега прошел сравнительно легко, группа почти не имела потерь, но, когда бойцы ворвались в траншеи, здесь разгорелась ожесточенная рукопашная схватка.
Рогачев внимательно следил за ходом боя. Он заметил, что на левом фланге гитлеровцы начали теснить наших бойцов, и поспешил туда. Двигаясь вдоль траншеи, Рогачев не увидел, как один из гитлеровских солдат бросился с бруствера, целясь штыком ему в спину.
Все решали доли секунды. Находившийся рядом с капитаном Коля прыгнул навстречу гитлеровцу, принял удар немецкого штыка на себя. Рогачев обернулся, выстрелил в вражеского солдата, но тот уже успел вонзить штык в живот мальчика…
Иван Николаевич тяжело переживал смерть своего маленького друга. Многих боевых товарищей потерял он за четыре года войны, но смерть Коли потрясла его.
Почти три десятилетия минуло с того печального дня, но время не стерло для Ивана Николаевича горечи потери.
— Коля погиб, а я продолжал воевать, и сейчас живу на свете только потому, что он без раздумья отдал за меня свою жизнь. Я и сейчас не могу без слез вспоминать этого юного солдата.
Давно отгремели сражения Великой Отечественной войны. Земля излечила свои раны: осыпались, поросли травами окопы и траншеи, на месте разрушенных зданий высятся новые, и только в памяти людской война навсегда оставила свой след.
Люди помнят тех, кто отдал свои жизни за их будущее. Не зарастают тропы к священным местам братским солдатским могилам. Жители поселка Каркауховка свято чтут память воинов, погибших при форсировании Днепра в сентябре сорок третьего года. На братской могиле установлен памятник павшим героям. Ежегодно в День Победы здесь проводятся митинги трудящихся поселка с участием бывших воинов, возлагаются венки.
Вечная вам слава, павшие воины! Вечная тебе слава, маленький солдат Николай Полянский!
Ф. Николаев
Егорка — кавалер Ордена Славы
военкомат к капитану Иванову по-военному четко вошел стройный молодой человек.
— Прошу поставить на учет, — отрапортовал он, подавая военный билет.
Капитан развернул документ и недоверчиво посмотрел на юношу.
— Здесь что, описка? — показал он на графу, где в строчке «воинское звание» стояло: сержант.
— Никак нет, товарищ капитан.
— Не понимаю, — усмехнулся офицер. — Как вы могли быть сержантом, когда вам в сорок четвертом не было еще и одиннадцати лет? Может быть, вы и генералом были?
— Генералом не успел, — серьезно ответил юноша, — а вот сержантом так точно был. У меня и награды есть, и гвардейский значок.
На стол легли орденская книжка кавалера ордена солдатской Славы третьей степени и пять удостоверений на медали. Но и они не убедили сотрудника военкомата.
— Не первый год работаю в военкомате, — ворчал он, разглядывая документы, — сам на фронте был, но чтобы в таком возрасте сержант… Извините.
И черной тушью вычеркнул из военного билета запись о пребывании Егора Смирницкого в армии.
ТРУДНЫЕ ДНИ
В тот день все вокруг казалось черным. И город, дымящийся, скорбный, истерзанный жалами бомб, и небо, страшное, пронзаемое чужими самолетами.
Жорка еще не понимал, за что их выгнали из дома — и его, и маму, и Женьку, братишку. Только одно было очевидным: они уходят из Воронежа. Не будет теперь ни дома на улице Каляева, ни другого дома, самого любимого и интересного на свете — Дворца пионеров, куда Жорка мчался, как будто его там медом кормили. Так говорила мама.
Ночью, неподалеку от города Александрии Кировоградской области, в небольшой деревеньке Старый Дуб их выгнали из вагонов.
Поповых разместили на окраине деревни в белой хатке. Мать забрали работать на свиноферму. Возвращалась она всегда поздно. Приносила кусок черного как уголь хлеба и миску холодной похлебки.
Трудные наступили дни.
Жорик и Женя бродили по деревне в поисках съестного. Однажды Женя не смог подняться. Напрасно Жорик плакал над ним, уговаривал встать. Вялое, худое, горячее тело брата не слушалось.
— Пить, пить, — шептали спекшиеся губы.
Жорик нашел консервную банку из-под немецкой тушенки и бросился к пруду, блестевшему за поворотом в запыленных тополях. Зачерпнул воды, попробовал: теплая, грязная. В отчаянии подбежал к немецкому часовому:
— Дяденька, дай водички! Там Женька наш умирает!
Часовой лениво оттолкнул банку. Появившийся из-за угла офицер поддал ее носком лакированного сапога и спросил у часового, кивая на Жорика:
— Чито желайт, дети?
— Там брат мой, Женька, — с надеждой выпалил Жорик. — Водички бы ему… Тиф…
