После второго урока всех отпустили домой. Ася шла с Вовкой. Он опирался на костыль и что-то рассказывал Асе. А Лёнька с Гошкой шли сзади. Около дома Лёнька решился спросить у Гошки, знает ли он что-нибудь про казарменное положение. Гошка поскреб в затылке и предложил спросить про казарменное положение у бабушки. Когда Вовка распрощался с Асей и поковылял к третьей парадной, они отправились к бабушке.
Конечно, Гошкина бабушка знала про казарменное положение только то, что из казармы нельзя уходить в самоволку. Это значит без разрешения.
Нельзя, потому что за такую самоволку Гошкиного дедушку посадили на гауптвахту. Это было, когда он служил в армии и ушел без разрешения на свидание с бабушкой. Такая у них была сильная любовь.
Лёнька ушел от Гошки с твердым решением спросить у мамы, за что же его хотела обидеть Ася, услышав про казарменное положение. Он рассказал маме о плачущей Асе, о гибели ее отца на фронте, о вопросе о папе и своем ответе про казарменное положение, а также про Асину косу.
Мама выслушала Лёньку и долго молчала. Наконец она сказала:
– Ася – хорошая девочка, ты на нее не обижайся. И запомни: на войне есть фронт и есть тыл. Тыл – это там, где нет войны. Мы с тобой и с папой не в тылу, а на фронте. Каждый из нас может погибнуть. Город окружен фашистами, они бомбят и обстреливают город. Твой папа – начальник штаба МПВО завода, который фашисты хотят уничтожить, потому что на нем делают военную технику. Понял? А если понял, то не обижайся на Асю, она тоже все поймет.
И Лёнька понял главное: что мама у него – замечательная.
БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Первым перестал ходить в бомбоубежище на занятия Вовка. Он сказал, что у него болит вывихнутая нога. Потом не пришла Ася: у нее заболела мама. А когда простудилась учительница, весь класс перестал ходить в бомбоубежище.
Лёнька с Гошкой ходили на пляж за дровами для плиты. Лазили на крышу во время тревоги. На топчане Гошкиной бабушки листали Библию.
Однажды бабушка, собираясь на Смоленское кладбище, спросила Лёньку:
– Скажи-ка, друг любезный, а бывал ли ты в храме?
– Это где? – не понял Лёнька.
– Это не где, а в церкви, – поправила его Гошкина бабушка. – А ну-ка пошли!
И они пошли на Смоленское кладбище: пешком вдоль трамвайной линии, в сторону реки Смоленки, мимо огородов. И вдруг Лёнька увидел большую канаву. Длинную, почти до вала на берегу Смоленки. В начале канавы стояла машина, из которой выгружали людей. Люди были мертвые, голые, их из кузова сбрасывали в эту канаву.
– Смотрите, это что? – спросил бабушку Лёнька.
– Эта траншея – братская могила, в ней хоронят погибших при бомбежках и обстрелах, – ответила Гошкина бабушка и перекрестилась.
– А нашу бабушку хоронили в гробу и в отдельную могилу, а не в общую канаву. Или, как ее, траншею, – сказал Лёнька.
Гошкина бабушка посмотрела на Лёньку, вытерла слезы и грустно сказала:
– Если каждого убитого на войне хоронить в отдельной могиле, на земле не останется места для живых, вся земля будет кладбищем. Ну, пошли, не надо вам на это смотреть.
И они пошли на Смоленское кладбище. В церковь.
Лёнька был в церкви только один раз. Он не любил вспоминать об этом. Давно когда-то он ушел из детского сада, не дождавшись прихода мамы. Пошел прямо куда глаза глядят и увидел дом. Широкие двери были открыты, внутри горел яркий свет и кто-то пел. Лёнька зашел в дом и стоял разинув рот.
– Ты что тут делаешь? – услышал он.
Это была соседка тети Мани, у которой они тогда жили. Соседка привела Лёньку домой. А там плакала мама, ее успокаивала тетя Маня. Лёньку хотели наказать, но соседка просила этого не делать, потому что малыш ушел из детсада не куда попало, а в церковь. К Богу. За это наказывать грех.
После этого случая Лёнька в церкви не бывал.
Гошкина бабушка в церкви поставила их перед иконой и шепнула:
– Просите Бога о милости.
И пошла к распятию.
Лёнька просил Бога, чтобы у Аси поправилась мама, чтобы на папин завод и мамин институт не падали бомбы и чтобы все фашисты подохли. И все. Больше ему ничего не надо.
БУРЖУЙКА
Лёнька не любил осень. Холодно и сыро. То ли дело зима! Можно на лыжах через огороды дойти до вала на берегу Смоленки и съезжать с горки со свистом. А осенью что? Топай в галошах по лужам и скучай.
Раньше, то есть до войны, в это время уже работала кочегарка, и ее движок уютно ворчал под полом дворца имени Романыча. А этой осенью батареи холодные, потому что, как сказали Лёнькиной маме в ЖАКТе, угля нет, а кочегары на фронте. Поэтому в квартире произошло переселение. Соседки с детьми и бабушкой перебрались на кухню. На кухне топили плиту, и там было тепло. Дети спали на столах, соседки – на матрасах на полу, а бабушка – как раньше, на плите.
А к Лёньке наконец-то приехал папа. Он поцеловал маму и Лёньку, спросил:
– Ну признавайтесь: замерзли небось?
– Небось мерзнем понемножку, – осторожно пошутил Лёнька, – не лето небось.
Тогда папа затащил в комнату мешок, из которого торчали две трубы.
– А что это? – удивился Лёнька.
– Это буржуйка, – опередила папу мама, а папа достал из мешка две трубы и маленькую печурку на четырех ножках, с дверцей и короткой трубой, на которую папа надел одну трубу. Потом папа достал из мешка четыре кирпича, поставил на них печку, соединил трубы и высунул трубу в форточку.
– Мы так и будем жить с открытой форточкой? – спросила мама. – Зачем тогда буржуйка?
Папа вышел на улицу, и вдруг Лёнька увидел его в окне. Папа надел на торчащую из форточки трубу лист железа и приколотил его к раме.
– Вот и все, – объявил он, входя в комнату. – Топите на здоровье, а я пошел. Дела у меня, сын.
– А ты ушел в самоволку? – испуганно спросил Лёнька. – Без разрешения? Тебя не посадят на гауптвахту?
Папа рассмеялся, потрепал Лёнькину челку и сказал:
– У нас без разрешения только мухи летают, да и то летом.
Папа поцеловал маму, чмокнул Лёньку в щеку и уехал на свое казарменное положение. А Лёнька решил, что папа у него тоже замечательный.
Лёнька внимательно осмотрел буржуйку. Открыл и закрыл дверцу, похлопал по трубе и спросил маму:
– А почему она буржуйка?
– Это я знаю, – улыбнулась мама. – Называют буржуйкой, потому что она много берет и мало дает.
– Это как? – не понял Лёнька. – Что берет и что дает?
– Берет много дров и дает мало тепла, да еще и остывает быстро, – пояснила мама и добавила: – Поэтому поищи-ка ты на дворе пару кирпичей и тащи их сюда.
– Зачем? – удивился Лёнька. – Вон целых четыре штуки.
– А затем, что она будет быстро остывать, а мы положим кирпичи на буржуйку, кирпичи нагреются и будут хранить тепло.
«Ай да мама, – подумал Лёнька, – сразу видно, что ученая».
Лёнька сбегал за кирпичами, потом принес с пляжа выброшенные водой щепки и куски древесины. А потом они затопили буржуйку. Но буржуйка сразу показала свой скверный характер. Весь дым почему-то пошел не по трубе на улицу, а в комнату. Мама открыла дверь в коридор. Тогда дым из комнаты повалил в коридор. Пришлось открыть дверь на лестницу. Весь дым улетел на лестницу, а дрова в буржуйке вдруг разгорелись – и дыма как не было. Остался только запах.
Не успели Лёнька с мамой порадоваться, как в коридор вышла соседка Полина и возмутилась:
– Вы что, с ума сошли, что ли? На кухне маленькие дети, а вы двери на улицу разинули. Они же простудятся!
Мама объяснила соседке, что если они закроют дверь, то дым пойдет в комнату, потом в коридор, потом в кухню. Как только буржуйка прогорит, дверь будет закрыта.
Когда соседка Полина ушла на кухню, мама сказала:
– Ну, Романыч, тебя спасает только твое казарменное положение!
– А почему она дымит? – спросил Лёнька.
– Потому что тяги нет! – сердито ответила мама и велела Лёньке завтра выкупить хлеб и пойти к тете Мане, потому что на карточки ничего не дали.
КОТЛЕТКИ ДЕ-ВОЛЯЙ
Тетя Маня встретила Лёньку словами:
– А, это ты. Проходи.
В большой-большой тетиманиной комнате Лёнька сразу подошел к комоду, заглянул в зеркало, потрогал знаменитые дедовские часы и сел за стол.
– Это что у тебя? – спросила тетя Маня.
– Хлеб, – ответил Лёнька, – мама велела.
– Прошлый раз ты нарочно забыл хлеб, потому что Юраша пришел? – спросила она с грустной улыбкой. – Помнится, его было в два раза больше.
Врать Лёнька не захотел, поэтому сказал:
– Опять норму урезали.
– Я знаю, – тетя Маня стала разжигать керосинку, – всем урезали. А Юраша прислал письмо: пишет, что все хорошо и чтобы мы с отцом не волновались. Буду тебя кормить как в парижском ресторане: на первое – суп картофляй из последних трех картошин, а на второе – котлетки де-воляй.
Когда Лёнька все съел: и суп, и котлетки – он поинтересовался, а почему котлетки де-воляй.
Тетя Маня рассмеялась:
– А потому, дорогой ты мой, что я их сваляла из картофельных очисток, пропущенных через мясорубку, и кофейной гущи от выпитого вчера последнего кофе. Все, больше кофе нет, картошки нет, и если на карточки ничего не дадут…
