Но не только праздничной благодатью лучатся села и деревни в этот «праздник праздников». Силой русской меряются люди. Ходят «стенка на стенку», улица на улицу, край на край. Нередко такие состязания кончаются драками, которые вспыхивают то в одном, то в другом конце села. С треском рвутся праздничные сатиновые рубахи, с хрустом выламываются из плетней колья, леденя душу, свистят над головами оглобли. Дерутся с упоением, ломают друг другу ребра, руки, кровавят лица. На влажной, парящей под щедрым весенним солнцем земле подолгу потом темнеют бордовые пятна крови. Так велось испокон.
Даже в этот смутный девятнадцатый год по баням и заимкам курились самодельные аппараты, перегоняя на самогон последнее крестьянское зерно — все одно Колчак заберет. Люди старались забыть обо всем: и о вынутом недавно из петли Кузьме Полушине, и об угнанном скоте, и выгребенном хлебе. Пили, заливали свою горькую жизнь неочищенной, пахнущей гарью мутной жидкостью. Так праздновала пасху большая часть села…
На третий день пасхи отец Евгений проснулся чуть свет. Он со стоном оторвал голову от подушки, сел на высокой деревянной кровати, свесив чуть не до пола мосластые ноги в бязевых кальсонах. Голова разламывалась.
— О господи, — простонал он, — прости мою душу грешную.
Длинные черные волосы были взлохмачены и торчали в разные стороны, в свалявшейся бороде запутались кусочки квашеной капусты, огуречные семечки.
— Мать? — хриплым голосом позвал он попадью и сморщился от страшной головной боли.
Из кухни показалась матушка, молодая полная женщина с черными грустными глазами.
— Дай-ка, голубушка, рассолу, а то совсем помираю, — взмолился отец Евгений, растирая под рубахой волосатую грудь.
Огуречный рассол пил долго, громко сопя. Оторвался от расписной деревянной чашки, перевел дух. Все это время матушка смотрела на него укоризненно, а потом покачала головой:
— Ну зачем же ты, батюшка, так напиваешься? Ведь обещал же мне…
Стаскивая за порточину с вешалки широкие черные шаровары, отец Евгений не без лукавства покосился на попадью.
— Зарекалась, голубушка, свинья чегой-то есть, бежит, а оно лежит… Во!.. В святой праздник никому не возбраняется выпить за Отца нашего.
Он натянул штаны и, бороздя по полу распущенными подтяжками, босой пошел в сени.
— Надел бы хоть шлепанцы.
Отец Евгений ничего не ответил, вышел на крыльцо, перекрестился на церковь: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа…» Потом потянулся, заломив руки за голову, зевнул и, ступая по холодному, влажному песку босыми ногами, направился в пригон. Вышел он оттуда нескоро. На ходу застегивая штаны и по-прежнему волоча за собой подтяжки, побрел к сеням. Едва дошел до середины двора, как в калитке звякнула накидушка и в ограде появился Никулин, владелец большого магазина в селе.
— Христос воскрес, батюшка.
— Воистину воскрес, — пропитым басом ответил поп. — Проходи, Василий Осипович, в комнаты, опохмелимся. У тебя, чай, тоже голова трещит?
Никулин умолчал о голове, засеменил в прихожую, снял шапку, размашисто перекрестился на образа, потом обернулся к остановившемуся на пороге хозяину.
— Я забежал позвать вас с матушкой в гости.
— Спаси Бог, Василий Осипович, — прогудел священник, — проходи-ко в горницу. — Он взял щуплого купца за плечи и, подтолкнув к двери, позвал матушку.
— Подай-ка, голубушка, нам что-нибудь покрепче, больные мы с Василием Осиповичем оба. А, как говорят мужики, клин вышибают клином.
Матушка печально смотрела на супруга.
— Ты бы, батюшка, хоть привел бы себя в порядок — лица не омыл, службу не отвел, а уже за стол садишься.
— Господь милостив. Во славу сына божьего пьем — этот грех невелик.
Но все-таки пошел, наспех ополоснул лицо. Выпили по большому стакану хлебного первача — дух захватило. И сразу почувствовали облегчение. Голова начала очищаться, как звездное небо от низких грязных туч.
— Вот это хорошо! — поглаживал тучный живот отец Евгений.
На церкви ударили в колокол. Над селом поплыл пасхальный звон. Пономарь — видимо, уже под хмельком — выделывал чудеса: медный колокольный перезвон лился захватывающей музыкой, переходя чуть ли не в плясовую.
— Эх, стервец, что выделывает! — улыбнулся поп.
Он поднялся и стал собираться в церковь. Торговец, еще раз пригласив в гости священника с женой, ушел.
Народ нынче не так бодро шел в церковь. Отец Евгений это заметил с первого дня пасхи — не праздничные были лица у сельчан. Шли больше по привычке, нежели из религиозных побуждений. Но священник не придавал этому особого значения. Облачившись в черную рясу и в такую же шляпу, он направился в церковную ограду. Толпившиеся на паперти и около нее сельчане расступались и поспешно стаскивали с расчесанных намасленных голов картузы, склоняли под благословение головы. Достойно неся свой грузный живот, под благостный звон колоколов поп легко поднялся на паперть, прошел в церковь. Потянулись туда и стоявшие в ограде люди.
Минут через пять отец Евгений вышел из царских врат в белой сверкающей ризе с дымящимся кадилом в руке. Несколько секунд осматривал поднятые к нему лица. Все они знакомы уже много лет. Вот впереди стоит Василий Осипович Никулин с высокой дородной супругой (успел-таки он в церковь!), дальше кучка сельской интеллигенции: Виктор Михайлович Ширпак, полногрудая игривая учительница Маргарита Марковна. Вон у своего железного ларчика торжественно выпрямился ктитор старик Хворостов, а из-за его плеча выглядывает тупая морда его сынка Кирюшки; здесь же жмется заполошный Юдин с красавицей дочкой, еще дальше хмурые братья Катуновы, около них чахоточный Борков; вон стоит высокий, по-мужски красивый уполномоченный по заготовкам для армии Верховного правителя Дмитрий Иванович Антонов. А за ним виднелись холщовые рубахи мужиков. Но даже их всех, всех до одного знал отец Евгений. Всегда в этот день крестьяне были праздничны и приветливы. А нынче нет. Нынче незримо между первыми рядами и последними пролегла борозда.
Служба шла торжественно, певчие старательно выводили мелодию, регент, высокий и сухой, как хвощ, старик из бывших учителей, изогнувшись вопросительным знаком, дирижировал хором…
2
После молебна к священнику подошел церковный староста Хворостов.
— На какую улицу ноне, батюшка, пойдем?
— На любую.
— Черед — на нашу улицу.
— Пойдем на вашу.
За оградой стояла лошадь, запряженная в телегу. Вокруг нее похаживал псаломщик. Вынесли иконы. Тронулись. Батюшка вышагивал впереди процессии, по-солдатски размахивая широченными рукавами. За ним едва поспевали добровольные певчие — все, кто желал развлечься… Около первого же двора отца Евгения встретил причесанный, празднично одетый хозяин — волостной писарь Василий Дементьев.
— Христос воскрес, батюшка.
— Воистину воскрес, — ответил поп и поднес для целования крест.
Хозяин настежь распахнул ворота.
В избу внесли иконы. Сделав два шага от порога, батюшка остановился. Высокий, грузный, он чуть не доставал головой до полатей. Сзади и сбоку его поместилось еще четыре-пять человек. Остальные теснились в сенях, во дворе.
— Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ… — скороговоркой начал отец Евгений.
Певчие подхватили разноголосо — еще не спелись. В окна заглядывали любопытные.
— …Прийдите, пиво пием новое… — затянул священник.
Певчие подпевали ему.
Потом батюшка освятил углы комнаты, допустил хозяина, хозяйку и домочадцев к целованию креста и руки своей.
Обряд окончен. Хозяин, поклонившись, предложил священнику:
— Может, отведаете, батюшка, рюмочку настоечки на клюкве. Добрая штука. Не побрезгуйте.
— Поднеси, Василий, попробуем. — Отец Евгений разгладил усы, присел к столу. Хозяин, заранее предусмотревший все, обернулся к шкафу и через секунду уже держал в руках графинчик и поднос с граненой рюмкой. Тягучая пунцовая жидкость медленно полилась из узкого горлышка графина. Батюшка перекрестился.
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу… — и одним глотком опорожнил рюмку. Крякнул. — Аминь. — Поднялся. — Спаси Бог, Василий, хороша.
В каждой избе ждали священника. Глава семьи встречал его у ворот. Выносили и клали на подводу яйца, куличи. Процессия двигалась медленно. К обеду едва добрались до середины улицы. У ворот большого пятистенного дома подвыпившего батюшку никто не встречал. Он остановился. Хворостов услужливо зашептал на ухо:
— Тут Тищенки живут… неверующие они.
— Знаю. — У отца Евгения в глазах сверкнула озорная искорка. — Пойди вызови.
Церковный староста смутился, опасаясь какой-нибудь непристойности со стороны богохульников.
