Промелькнул пыльный прифронтовой городок Староконстантинов, и за ним зазеленел густой дубовый лес. Долетел гул бомбежки. Усилилась артиллерийская канонада. Над лесом пикировали «юнкерсы». Они штурмовали Шепетовский укрепленный район.
На опушке леса Кирпонос заметил повозки. Ездовые торопливо подхлестывали лошадей. Сигналя, на дорогу вылетали автобусы с красными крестами. В лесу потрескивали сухие, короткие пулеметные очереди. Враг прорвал Шепетовский УР.
По дороге на Житомир Кирпонос спрашивал себя: «Что же дал контрудар? Не лучше ли было держать оборону?» — и находил только один ответ: наступление мехкорпусов закончилось неудачей в тактическом масштабе, но принесло оперативный выигрыш. Контрудар задержал гитлеровцев на семь драгоценных дней. И еще два дня они потеряли на рубеже старых УРов. Врагу не удалось окружить главные силы Юго-Западного фронта. Но все же он наступает, рвется к Днепру. А какой ценой? Пленные показывают: «Опустошены лучшие гренадерские дивизии. Триумфального марша на Киев не вышло!» Нет, господа! Теперь наш Киев превращен народом в крепость, и там вы, фоны-бароны, вместо скоротечного похода получите настоящую затяжную позиционную войну.
Приехав на ВПУ, командующий ознакомился с обстановкой. На окраине Проскурова шел тяжелый бой. Танковая дивизия гитлеровского генерала Мильче двигалась на Бердичев.
«Мильче?.. Мильче? — Кирпонос вспомнил одно донесение, полученное еще в Тернополе. — Знакомый герой…» — И брезгливо поморщился.
Мильче командовал Одиннадцатой танковой дивизией. Под Дубно, находясь на своем КП, он заметил прорвавшиеся тридцатьчетверки и, подобрав полы черного плаща, метнулся вороном к замаскированному в хлебах самолету. Мильче позорно бросил свой штаб. «Шторхе» унес его на запад. И вот этот генерал снова появился под Бердичевом…
Кирпонос, позвонив в штаб фронта, сказал полковнику Баграмяну:
— Враг стремится разрезать наш фронт. Какие приняты меры?
— Силами трех мехкорпусов стараемся отсечь вражеский клин, товарищ командующий.
— Этих сил недостаточно. Мехкорпуса в боях понесли потери. Выдвигайте артиллерию. Я скоро буду на КП в Святошино.
Покидая Житомир, Кирпонос всматривался в каменные особняки. Когда-то они принадлежали зажиточным купцам и знатным дворянам. Владельцы добротных домов бежали с кайзеровскими войсками, а в просторные комнаты с мраморными каминами и лепными потолками вошли бойцы Богунского полка. С испугом поглядывали на них в барских будуарах бронзовые купидоны — приходилось привыкать к махорочному дыму, к зычным голосам дежурных и зуммеру полевых телефонов.
Он задержал взгляд на доме с широким балконом и резной дверью. Вот-вот распахнется она — в кожаной тужурке появится Щорс, а за ним, подобно грозовой туче, выплывет в косматой бурке батько Боженко.
Знакомо нависают над крышей могучие ветви старого тополя. Только тогда под ним били копытами нетерпеливые кони. Как давно это было! А вот все вдруг ожило. Он снова чувствует на своем плече руку Щорса: «Будь начеку со своим полком».
Щорс легко вскакивает в седло. Медленно поднимается на стременах тучный батько Боженко: «Дивись, Михайле».
И только пыль из-под копыт…
— В городской парк, — тихо роняет Кирпонос шоферу.
Поворот руля, и машина послушно идет к реке. В скалистых берегах, словно морская синь, — Тетерев. Кирпонос входит в парк. Тихо. Пустынно. Тенистая аллея напоминает ему далекую пору молодости. Только тогда не шепталась, а по-осеннему шумела желтая листва. Вот и забор летнего театра. И, как в ту тревожную осень, вокруг ни души и настежь распахнуты двери. Сцена перестроена, но она на том же самом месте…
Он взбегает по ступенькам. Гулко звучат шаги. Сейчас он не командующий фронтом, а молодой, чубатый, с запорожскими усами лихой командир Второго Богунского полка — черная бурка, сабля, маузер и на ремне граната.
Та, ради которой он после боя примчался на пулеметной тачанке в парк, была здесь. Он застал ее одну на сцене. Увидев вооруженного человека в бурке, она метнулась белой испуганной птицей.
— Не бойтесь, Софья Андреевна, это я…
— Вы?..
Это был тот самый красный командир, который на каждом концерте дарил ей букеты роз и награждал аплодисментами. Она не знала почему, но все же ей были приятны его букеты роз и громкие хлопки. Она подошла к нему.
— Мне страшно. Я, кажется, слышала выстрелы. Скажите, что происходит? Я пришла на концерт… Но актеры не появляются. Публики нет.
— Сегодня другой концерт… Музыканты — пулеметчики.
— Вы пугаете меня…
— К городу подходят петлюровцы.
— Боже мой… Неужели это правда?
— Правда… — Он выпрямился. — Выслушайте меня, Софья Андреевна. Я пришел к вам… Вернее, за вами… Я люблю вас. Будьте моей женой.
— Женой?!
— Решайте здесь, сразу.
— А как же мои родители? Что они подумают обо мне?
— Когда вернем Житомир… все объясним… Я боюсь потерять вас.
— У меня голова идет кругом.. Давайте на один миг заедем к родителям.
— Поздно. На вашей окраине уже петлюровская разведка.
— Дайте мне хоть минутку подумать, собраться с мыслями.
— Решайте, Софья Андреевна.
И снова она заметалась по сцене.
— Боже мой… Это же как с обрыва…
— Решайте. Она остановилась.
— Я согласна. Навсегда! На всю жизнь вместе!
Летят по улицам Житомира быстрые кони. Подковы и железные шины высекают в сумраке искры. Останавливаются редкие прохожие. С удивлением смотрят вдаль. А там на пулеметной тачанке мелькает в клубах пыли белое платье и черная бурка…
Машина командующего мчалась по той же самой дороге, где когда-то гремела железными шинами его пулеметная тачанка.
В дороге сразу сказались долгие бессонные ночи. В Святошино он приехал усталым. Но отдыхать было некогда. Тихо шумела сосновая роща. Кирпонос быстро зашагал по тропке, спустился в подземное убежище.
Пуркаев оторвался от карты. Блеснув квадратными стеклышками пенсне, он сказал:
— К нам прибыл новый член Военного совета — дивизионный комиссар Евгений Павлович Рыков. Я только что разговаривал с Генштабом, меня отзывают в Москву. Начальником штаба фронта будет назначен генерал-майор Тупиков. — Всегда необычайно суровый и строгий, Пуркаев неожиданно весело рассмеялся: — Везет же вам, Михаил Петрович, на военных атташе. Прямо дипломатический корпус. — И сухо добавил: — Тупиков не только атташе. Он был начальником штаба Харьковского военного округа. Бывалый, опытный человек.
Кирпонос приблизился к Пуркаеву:
— Желаю вам удачи в Москве. Мы еще встретимся и многое вспомним. Ну, а где же ваш Рыков?
— Он в политуправлении, сейчас придет.
На пороге показался коренастый человек с буйным светлым чубом, румяный, сероглазый. Туго стянутый ремнями, дивизионный комиссар выглядел молодо.
Кирпонос протянул ему руку:
— В тяжелую пору вы приехали к нам, Евгений Павлович. Ну что ж. Я рад с вами познакомиться. Будем оборонять Киев. Да, оборона началась. — Он подвел нового члена Военного совета к разложенным на столе картам. — Вот наш Киевский укрепленный район.
Пуркаев пояснил:
— Глубина первой полосы обороны достигает десяти километров. Ее передний край проходит по восточному берегу болотистой реки Ирпень. Семьсот пятьдесят дотов прикрывают Борки, Белгородку, Боярку, Виту-Почтовую, Кременище, Мрыги.
Взгляд Рыкова скользнул по второй полосе — Вышгород, Пуща-Водица, Святошино, Жуляны, Пирогово, Чапаевка. Третья полоса шла по окраине города.
— Юго-запад требует внимания: шоссе и железная дорога. — Кирпонос придвинул карту с последней оперативной обстановкой. Долго и хмуро глядел он на синие стрелы вражеских ударов, потом сказал: — Пятая армия Потапова должна немедленно перейти в контратаку. Наступать с севера на юг, в направлении Бронники — Черница.
Пуркаев нанес на карту распоряжения командующего.
Кирпонос, тяжело вздохнув, повернулся к Рыкову:
— Главное — остановить противника и выяснить обстановку.
3
Как только танки с мотопехотой Штульпнагеля ворвались в Житомир, командующий группой армий «Юг» воспрянул духом. Дорога к Днепру казалась открытой. «Киев взять с ходу, захватить мосты». Эта мысль поднимала настроение. «Мосты, мосты!» — повторял про себя Рундштедт.
Штаб группы армий «Юг» все время двигался за наступающими войсками. Он постоянно находился на колесах. На опушке березовой рощи, поджидая в штабном автобусе Рейхенау и Клейста, фельдмаршал продумывал свой план.
Когда к штабному автобусу подкатили генеральские «мерседесы», Рундштедт, скатав в трубку карту, вышел навстречу Рейхенау и Клейсту. После традиционных приветствий он указал им на пеньки:
