Проблема соотношения узуса и нормы является одной из наиболее актуальных при исследовании современной языковой ситуации. Динамика нормы – причина культурно-речевых конфликтов в обществе: речевые новации могут приниматься одними носителями языка и вызывать яростное сопротивление у других. Важным при этом представляется следующее замечание В.Н. Телия: «Нарушение узуса вызывает “протесты” типа “так не говорят”, а нарушение нормы – “неправильно, так нельзя сказать”. Таким образом, речевая деятельность имеет как бы два фильтра: узус просеивает сквозь свое сито еще не существующие, но возможные знаки, вводя их в данность языка (langue), а нормативный фильтр корректирует речь, освобождая речевую деятельность (language) и язык (langue) от “порчи”» (Человеческий фактор в языке 1991:39). Так называемые диагностические ошибки фиксируют напряженные места в существующей кодификации литературного языка, сигнализируют о происходящих изменениях в норме (ср.: более серьезнее, очень огромнейший, видели о том, подтвердили о том, обеих собеседников) (Нещименко 2001:126).
Л.А. Вербицкая подчеркивает, что при характеристике языковой нормы необходимо учитывать соотношение позиций говорящего и слушающего: «Если считать, что языковая норма – это совокупность явлений, разрешенных системой языка, отраженных и закрепленных в речи носителей языка и являющихся обязательными для всех владеющих литературным языком в определенный период времени, то для говорящего, если он этой нормой владеет, она как бы устанавливает границы, за которые он не должен выходить. Из этого следует, что в рамках этих границ варьирование возможно <…>. Что же такое норма для слушающего? В первую очередь, это отсутствие помех любого рода. Если говорить о норме произносительной, нет никаких диалектных, просторечных особенностей, каких-то черт, указывающих на принадлежность к определенной социальной группе, нет никаких индивидуальных черт. Ничто не отвлекает от сути, содержания высказывания» (Вербицкая 2001: 63). Это положение представляется очень актуальным в аспекте языкового образования, целью которого является воспитание активного и владеющего всем арсеналом языковых и речевых средств говорящего и «интеллигентного слушателя», умеющего оценивать речевой портрет собеседника и учитывать его в процессе общения. О.А. Лаптева отмечает, что для нашего времени характерно усиленное воздействие культурно-речевых факторов на состояние нормы, на соотношение различных вариантов в устной и письменной речи. «Социальная стратификация речевой жизни общества ведет через все возрастающее число говорящих и пишущих публично к усилению фактора языковой моды на постоянно происходящую борьбу нормативных вариантов одного языкового явления. Стремительно возникают и так же быстро уходят в небытие массовые поветрия в предпочтении варианта, порой ненормативного. В узусе нарастает хаос, разброс в употреблении слова, формы, конструкции, звучания. Задачей нормы остается узаконение варианта, упорядочение хаотичности, но она идет на это неохотно, и большая сфера узуса остается неузаконенной» (Лаптева 2002: 345). «Узус мобилен и подвижен, он легко поддается всем факторам влияния – экономическим, социальным, профессиональным, возрастным, индивидуальным, пространственным; он легко отзывается на речевую моду», – справедливо подчеркивает автор (Лаптева 2002: 346). Обобщая характеристики нормы, И.Т. Вепрева выделяет следующие принципы отбора нормативного образца: «1) верность культурным традициям (самый сильный параметр, поэтому основным признаком нормы считается ее консерватизму, 2) следование законам языка;
3) распространенность языкового факта; 4) авторитетность источника. Учет всей совокупности факторов позволяет ученым выбирать образцовый вариант в качестве нормативного» (Вепрева 2006: 112). Однако, как отмечает Л.П. Крысин, языковая деятельность носителя литературного языка протекает в постоянном – но при этом обычно не осознаваемом – согласовании собственных речевых действий с тем, что предписывают словари и грамматики данного языка, и с реальной повседневной речевой практикой его современников (Крысин 2005). Е.Н. Геккина, давая обобщенную характеристику вопросов, которые поступают в Службу русского языка Института лингвистических исследований РАН, отмечает, что более 90 % материала составляют вопросы, связанные с оценкой нормативности тех или иных языковых явлений. При этом самым заметным и привлекающим внимание в слове является место ударения, затем следуют морфологические нормы (Геккина 2006: 120–127). Ю.С. Степанов в книге «Константы. Словарь русской культуры» выделяет характерную черту русской речи: «Не быть вполне нормативным и не быть неправильным» – в этом диапазоне между нормативностью и неправильностью протекает свободное творчество новых форм русской речи (Степанов 1997: 718). Конкретный языковой материал говорит о возможности двоякого отступления от нормы: одни отступления отражают живую мысль, стремление к выразительности, другие возникают как результат незнания или невнимания к качествам своей речи.
Итак, речевое поведение современника определяют три основные группы употреблений: 1) отвечающие литературной норме; 2) индивидуальные и социально-возрастные случайного, разового характера; 3) ненормативные и при этом широко распространившиеся, закрепившиеся в речи, иногда с признаком социально-профессиональной принадлежности. Говоря о принципиальной возможности освоения нормой новых языковых феноменов, Л.П. Крысин отмечает, что есть основания для введения некоей «шкалы толерантности», на одном полюсе которой располагаются оценки «консерваторов», а на другом – тех, кто легко допускает в собственную речь новшества (Крысин 2003: 64).
Истоки тревожного состояния русской речи, заметного сегодня каждому культурному члену общества, многие лингвисты, писатели, публицисты видят в нашем прошлом, в господствовавшем на протяжении десятилетий тоталитарном языке. «Казенный надзор над словом привел к тому, что в стране с глубочайшими традициями языка, давшей миру сокровища литературы и поэзии, стала вырождаться русская речь. В устах официальных ораторов она превратилась в набор бездуховных фраз, в свалку словесного мусора. <…> Фальшивые мысли порождают фальшивый язык» (Костиков 1989). Несомненно, губительная роль «фальшивого языка» проявлялась не только в политике и в средствах массовой информации: его воздействие ощущалось на всех ступенях образования, и сопротивление ему думающие и образованные педагоги считали одной из важнейших задач воспитания.
К концу XX в. языковая ситуация существенно изменилась. Раскрепощенность говорящих, связанная с объективными и прогрессивными, по существу, процессами демократизации общества, особенно заметная в СМИ, действует на все механизмы языка. Однако при отсутствии общей и речевой культуры эти факторы перерастают в речевую вседозволенность, пагубно воздействующую на языковую среду. В то же время справедливо утверждение Е.А. Земской: «Люди не стали говорить хуже, просто мы услышали, как говорят прежде только читавшие и молчавшие. И обнаружилась давным давно упавшая культура речи» (Русский язык конца XX столетия 2001: 3). Как уже отмечалось, очевидное снижение, «усреднение», «массовизация», «огрубление» речевого стандарта (Нещименко 2001: 99) в последние два десятилетия особенно заметны в средствах массовой информации, возросшее влияние которых на языковую среду сегодня не подвергается сомнению (см., например: Сметанина 2002). Приведем несколько примеров:
Наконец все расселись, и на большом экране запустили киножурнал «Фитиль» № 184. «Чукчи-оленеводы не выполняют план поставок кожсырья», – вещал закадровый голос. Зал респектабельно улюлюкал. Атмосфера волнительного ожидания не покидала партер, даже когда кадры с оленеводами сменились на другие (АиФ. 1997. № 51).
Правительство чешет репу и над следующей президентской установкой – увеличением за три года в 1,5 раза реальной зарплаты бюджетникам (АиФ. 2005. № 16).
Поп-дивы выехали на сцену на гигантском пьедестале и, взявшись за руки, молча простояли под куполом Олимпийского, как Минин и Пожарский под куполами Кремля, пока играл мрачный, траурно-торжественный инструментал, оплакивающий тему «Я сошла с ума». То есть нагонялся и раздувался пафос «возвращения». Потом они слезли с пьедестала (МК в Питере. 2005. 15–22 июня).
За что и как отправлять в отставку, решает президент. Рожа не понравилась – и он отправил в отставку (АиФ. 2005. № 37).
Особый концентрат «меринов» и аглицкой речи наблюдался у Юсуповского дворца… (Комсомольская правда в Санкт-Петербурге. 2005. № 46).
Средства массовой информации стали «речевой средой» многих носителей языка: «Так или иначе, к концу XX в. язык СМИ со всеми своими достоинствами и недостатками, хотим мы того или нет, становится эталонным, нормотворческим фактором, влияющим на формирование нормы современного литературного языка, а также на уровень этнической языковой культуры в целом (Нещименко 2001: 101). «Чтение газет и журналов – часто единственная сфера речевой деятельности, в которой задаются “эталоны”, “нормы”, “эстетика”. Многие массовые болезни языка поэтому объясняются влиянием языковых средств массовой коммуникации на речевой облик общества и многих его представителей» (Граудина и др. 1995: 85). Бурно меняющаяся социокультурная ситуация позволяет утверждать, что пальму первенства по интенсивности воздействия на языковую личность печатные средства массовой информации сейчас уступают телевидению. Особая роль в формировании языковой среды, в которой сегодня «обитает» молодежь, принадлежит Интернету. Двадцать лет назад Д.С. Лихачев впервые использовал достаточно новое в то время понятие «экология» в необычном контексте – «экология культуры», «нравственная экология»: «<…> Экологию нельзя ограничивать только задачами сохранения природной биологической среды. Для жизни человека не менее важна среда, созданная культурой его предков и им самим. Сохранение культурной среды – задача не менее существенная, чем сохранение окружающей природы. Если природа необходима человеку для его биологической жизни, то культурная среда столь же необходима для его “духовной оседлости”, для его привязанности к родным местам, для его нравственной самодисциплины и социальности» (Лихачев 1995: 50). Неотъемлемой составляющей экологии культуры является экология языка, непосредственно связанная со средой бытования и самовыявления каждого человека, его сознанием человека, свойствами его личности (Журавлев 1991; Савельева 1997; Скворцов 1996; Шкатова 2003).
