испытывает иногда холод и жажду и другое тому подобное. Но обыкновенные люди охвачены при этом двояким состоянием: самим ощущением и не меньше еще тем, что они считают эти состояния по природе дурными. Скептик же, отказываясь от предположения, что каждая из этих вещей дурна по самой природе, отстраняет их от себя с большим спокойствием, [чем другие][10].
Даже смерть, утверждает Секст, не может считаться абсолютным злом, потому что в некоторых ситуациях, например в случае серьезного заболевания, она способна стать освобождением. Мы можем сделать аналогичный вывод о том, что даже если вы подвергаетесь насилию или угнетению, стремление не поддаваться страху и гневу, как бы тяжело это ни было, может помочь им противостоять. Точно так же приятные ощущения и эмоции (например, вызванные вкусной едой или влюбленностью) являются «неизбежными привязанностями», но вкусная еда может приносить вред, если становится целью всей жизни, а одержимость любовью способна приводить к трагическим последствиям.
Напротив, состояний растерянности и тревоги, порожденных множественностью и противоречивостью нашего восприятия вещей, как мы убедились, вполне можно избежать. От «смутности» вещей, то есть от неясной природы вещей как таковых, которую Секст называет «неоднозначной» в качестве предмета исследования, мы способны добиться отстранения, которое, по мнению нашего врача, может быть полным: в этом и состоит смысл невозмутимости или отсутствия тревог, о которых он говорит. Такое состояние оказывает существенное влияние на нашу жизнь, поскольку среди «смутных» и неоднозначных вещей есть не только природа меда как такового или природа добра и зла, но и ценности, которые одухотворяют наше повседневное существование, такие как, по мнению некоторых, богатство и слава. Многие люди считают их благами, к которым необходимо стремиться во что бы то ни стало, для других же они становятся источником бед или портят характер. Оба эти убеждения, по мнению Секста, усложняют жизнь:
Ибо кто высказывает мнение, что нечто само по своей природе прекрасно или дурно, постоянно смущается; и когда нет налицо того, что ему кажется прекрасным, он считает, что его терзает то, что по своей природе дурно, и он гонится за тем, что ему кажется хорошим. Овладев же им, он приходит в состояние еще большего смущения как от того, что безрассудно и неумеренно превозносится, так и от того, что, опасаясь перемены, он делает все, чтобы не потерять то, что ему кажется хорошим. Тот же, кто не имеет определенного суждения о том, что хорошо или дурно по природе, как не бежит от него, так и не гонится за ним напряженно, почему и остается невозмутимым[11].
Секст здесь вовсе не отрицает того, что нам нужна определенная доля везения, а ценить его в какой-то степени – одна из наших «неизбежных привязанностей». Но для того, чтобы его постигло везение, пирроник никогда не станет отрекаться от самого себя.
Кому-то может показаться, что такая отстраненность, уравновешенность и умеренность не могут сделать человека счастливым. По их мнению, для счастья крайне желательна, к примеру, романтическая влюбленность, самоистязание ради достижения успеха приводит к бесценному приливу адреналина, а жить стоит только «на полную катушку». Другие же могут с этим не согласиться: как считал Энесидем, многие находят удовлетворение в том, чтобы не поддаваться страстям и тем более не страдать от внутренних противоречий вроде тех, что вызваны трудностью суждения о природе той или иной вещи или желанием добиться того или иного «блага». Более того, именно в этом заключалось наиболее распространенное представление о счастье в греческом мире, где термин эвдемония (εὐδαιμονία) означал «хорошо» (εὐ) ладить со своим «демоном»[12] (δαίμων), то есть со своей внутренней сущностью и собственной судьбой. А значит, для наших древних предков счастье состояло в том, чтобы жить в гармонии не с окружающим миром, а с самим собой и с тем, что нам уготовила судьба.
В заключение отметим, что сохранение спокойствия и безмятежности в отношении «неоднозначных» вещей и сдерживание деструктивного потенциала ощущений и эмоций не мешает нам жить благополучно, в разной степени ощущая влечение к вещам, людям или ситуациям (или, наоборот, отвращение от них). Более того, в следующей лекции мы убедимся, что такие «неизбежные привязанности» являются одним из аспектов «обычной жизни» и Секст рекомендует поддерживать их, не давая им выйти из-под контроля, и признает их важную роль как в частной жизни, так и в общественной, социальной и политической сфере.
IV
Повседневная жизнь
Как же следует жить, научившись проявлять скепсис, воздерживаться от суждений и достигать невозмутимости в отношении природы вещей? Не введет ли это нас в ступор? И не рискуем ли мы потерять ориентиры и причинить вред другим из-за неумения отличить добро от зла? Или впасть в нерешительность по самым элементарным вопросам вроде того, куда отправиться в путешествие: в Рим или во Флоренцию? Такие обвинения, в том числе довольно парадоксальные, на протяжении многих веков нередко адресовались скептикам самого разного толка. Что касается пирронизма, то обвинения в его адрес не учитывают более конструктивные стороны этого образа мышления и жизни. Если на теоретическом уровне пирроник воздерживается от суждений о природе вещей как таковых, то на практическом уровне он ведет себя в соответствии с тем, какими они являются ему в восприятии, помня о том, что другие могут воспринимать их по-иному. По мнению Секста, приведенному ранее, мы можем жить и действовать активно и конструктивно для себя и для других, опираясь на «феномены» (от φαίνομαι, что означает «быть явленным, являться») и следуя велениям «обычной жизни» «недогматическим» способом. Точнее, наш врач по имени Секст рекомендует руководствоваться четырьмя моделями поведения:
1. Ориентироваться на непосредственную и видимую природу вещей (которая, например, заставляет нас от боли отдергивать руку от огня, при том что мы не можем определить природу самого огня, которая является «смутной»);
2. Принимать «привязанности, которых невозможно избежать», включая такие ощущения, как холод, голод и жажда, такие эмоции, как любовь, и такие реакции, как негодование;
3. Уважать законы и обычаи мест, в которых мы живем (несмотря на то что, согласно десятому тропу Энесидема, они могут отличаться от обычаев других мест);
4. Следовать учению τέχναι – термина, который, как уже было сказано, во времена Секста обозначал любую совместную практическую деятельность, включая искусство и науку в сегодняшнем понимании.
Для начала можно задаться вопросом, является ли этот рецепт реалистичным, выполнимым и целесообразным; достаточно ли, чтобы жить и поступать разумно, просто опираться на указания природы, какой она явлена нам в восприятии, не имея мнения о ее истинной сущности; достаточно ли и желательно ли не только для нас самих, но и для других предаваться воздействию, которое производят на нас вещи, то есть ощущениям, эмоциям и реакциям на вещи, не осуждая их и не позволяя им управлять нами; достаточно ли и всегда ли целесообразно следовать законам и обычаям гражданского сосуществования; можем ли мы довольствоваться практикой τέχναι, возникшей на основе проб и ошибок прошлого, независимо от каких-либо лежащих в ее основе теорий, а просто на основе эмпирических обобщений, ограниченных четко определенными областями.
Ответ заключается в том, что по отдельности этих рекомендаций может оказаться недостаточно, но в совокупности они могут позволить нам жить и действовать так, чтобы приносить удовлетворение самим себе и окружающим.
Что касается повседневной жизни человека как одного из животных видов, мы с раннего возраста обнаруживаем, утверждает Секст, что «огонь, будучи по природе горячим, кажется всем согревающим»[13], даже если нам неизвестно, что он может и гореть, и плавить в зависимости от того, с чем он соприкоснется: с веткой дерева или куском воска; однако мы, люди, в любом случае чувствуем, что огонь горячий, и отдергиваем руку.
Огонь действительно согревает всех, у кого по тем или иным причинам не «нарушено» восприятие, в частности при некоторых состояниях, описываемых в тропах. Точно так же мы скорее предпочтем мед касторовому маслу, даже если не знаем, какова истинная природа первого. Жар огня и сладость меда – это «обычные» феноменальные формы проявления вещей, то есть общие для всех, кто находится в одном и том же физическом и психическом состоянии. Они могут служить нам ориентиром, несмотря на различность воздействий, которые могут оказывать огонь и мед
