например при пальпации или перкуссии, и рекомендовали для них схожее лечение: сначала – тепло или холод, лекарства, кровопускание, массаж, ванны, специальные движения, даже музыкальную терапию (пение и вокальные упражнения), прогулки на свежем воздухе, изменения высоты и другие традиционные средства; затем – применение хирургических вмешательств, таких как трахеотомия. Какими бы упрощенными ни казались их методы, некоторые врачи этой школы достигли превосходного уровня компетенции. Так, труды Сорана Эфесского первой половины II в. оставались главным пособием по гинекологии и акушерству вплоть до эпохи Возрождения.
Врачи-методики не отрицали верность некоторых медицинских теорий, и, по всей видимости, существенное влияние на них оказал атомизм Демокрита, переосмысленный в конце II в. до н. э. Демокрит полагал, что человеческое тело состоит из атомов, разделенных пустым пространством («порами»); если они увеличиваются в размерах, это вызывает чрезмерное расширение тканей, а если сужаются, то происходит воспаление. Однако методики, по-видимому, считали атомизм лишь гипотезой еще и потому, что иначе их оценка Секстом не была бы оправданна: в «Положениях» он утверждает, что учение методиков – «единственное из медицинских учений»[15] того времени, которое не торопится в безрассудных суждениях о неочевидном (ненаблюдаемых причинах болезней), – как в положительном смысле, как рационалисты, так и в отрицательном, как эмпирики.
С этой точки зрения Секст оказывается ближе к методикам, чем к эмпирикам. Медицинская эмпирия, пишет он, «не одно и то же, что пирронизм, поскольку «эта эмпирия утверждает невоспринимаемость невидимого»[16]. А пирроник не может этого утверждать, если не хочет противоречить самому себе: он не может исключить, что некоторые вещи подлежат познанию. «Скорее, – предполагает Секст, – как мне кажется, пирроник мог бы принять участие в так называемом методе»: подобно скептику-пирронику, врач-методик «следует явлению и берет от него то, что кажется помогающим»[17].
И продолжает:
Благодаря необходимости ощущений скептик приводится жаждой к питью и голодом – к пище и подобным же образом – к чему-нибудь другому; точно так же врач-методик приводится болезненными состояниями к соответствующему им: например, сгущением к разрежению, подобно тому как кто-нибудь от сгущения в сильный холод бежит к теплу, а истечением – к его задержке, подобно тому как облитые сильным потом и истощенные в бане стремятся к прекращению этого состояния и в силу этого бегут на холодный воздух[18].
Общим для методиков и пирроников также было использование языка, лишенного, как мы бы сегодня сказали, онтологического измерения:
Скептик употребляет выражения: «ничего не определяю» и «ничего не воспринимаю» […], точно так же методик без точного различения говорит про «общность» […] и тому подобное. Таким образом, он употребляет, не высказывая мнения, выражение «указание» вместо приведения от видимых состояний, естественных и противоестественных, к тому, что кажется соответствующим, как я указал это в отношении голода, жажды и другого. Вследствие этого […] нужно сказать, что способ рассуждения методиков в медицине имеет больше известного родства со скепсисом, чем другие медицинские учения[19].
Очевидно, что новые веяния в сфере медицинского эмпиризма казались Сексту сомнительными. Однако, несмотря на столь обстоятельное введение в учение методиков (скептик дистанцируется от эмпиризма, поскольку «эмпирия […] не одно и то же, что скепсис, […] скептику не может приличествовать принятие этого учения…»[20]), наш врач по имени Секст вошел в историю именно как эмпирик. Во множестве пассажей он предстает именно в этом качестве, вновь и вновь показывая себя сторонником практического знания как первоисточника для разработки норм и правил, основанных на повторении наблюдений, признавая обоснованность рассуждений о временно ненаблюдаемых причинах, определяя подлинно пирроновский образ жизни как эмпирический и одобряя деятельность некоторых астрономов-эмпириков, на чем мы подробнее остановимся в следующей лекции. При ближайшем рассмотрении эти взгляды на самом деле не противоречат принципам методической медицины, если не вдаваться в детали полемики между школами. Уделяя особое внимание практике, а не теории, методическая медицина, безусловно, была ближе к эмпирической, нежели к рационалистической.
Исследование медицины методиков еще продолжается, и в настоящее время мы не располагаем достаточной информацией, чтобы однозначно прояснить ее связь с античным эмпиризмом и лучше понять позицию Секста. Но мы точно можем утверждать, что постоянство критического мышления, приверженность наблюдаемым явлениям и ориентация на терапию, о которых писал наш врач, характеризовали и продолжают характеризовать развитие медицины по сей день. С течением времени медицина вооружилась инструментами и методами наблюдения, позволяющими вводить в научный оборот еще большее количество доказательств, образующих все более сложный массив знаний. В действительности суть скептицизма Секста – это вовсе не рассуждения о том, что можно или нельзя наблюдать в данный момент, а теоретизирование, априори исключающее наблюдаемые свидетельства (пневма невидима) и переводящее фокус внимания с гипотез (например, об атомах, которые со временем станут видимыми, чего во времена Секста никто не мог себе даже представить) на реальность.
VI
Лженаука
В своем труде «Против ученых», особенно в книге пятой, посвященной астрологии, Секст оставил нам несколько подсказок, позволяющих более определенно понять, каким способом, по его мнению, необходимо получать обоснованные и полезные знания. Речь идет об идеях, не теряющих актуальности по сей день и позволяющих отличать науку от лженауки, причем не только в случае астрологии. События последних лет со всей наглядностью продемонстрировали нам, что особенно в периоды серьезных трудностей искушение прислушаться к тем, кто выдает себя за открывателей новых истин, лекарств и чудодейственных средств, может быть особенно сильным.
В начале пятой книги Секст впервые проводит различие между астрономией философов, которые в то время размышляли о божественной природе небесных тел, и эмпирической астрономией: последняя, основанная на наблюдении за звездами и планетами и уже достаточно разработанная, представляется ему сопоставимой с искусством земледелия и мореплавания, состоявшими в наблюдении явлений, «на основании которого можно предсказывать засуху и дождливые периоды, заразные болезни и землетрясения и прочие подобные изменения в атмосфере»[21]. Что касается астрономии философов, Секст, разумеется, утверждает, что не может ею заниматься, но при этом все же различает эмпирическую астрономию и астрологию, которая также считалась на тот момент полезным знанием: астрологи того времени, мало чем отличавшиеся от современных, пытались убедить людей в том, что способны предсказывать будущее и характер человека по положению Солнца и других небесных тел в момент его рождения. Первыми, кто начал составлять персональные гороскопы, были халдеи – древние племена, в IX в. до н. э. поселившиеся на Ближнем Востоке, между реками Тигр и Евфрат на юге Месопотамии. Их сложные и детально проработанные теории впоследствии подхватили в Египте, а оттуда они проникли в эллинистическую культуру и достигли Секста. Однако Секст утверждал, что выводы астрологии по большей части не имеют эмпирической основы и, следовательно, не несут никакой практической пользы. Более того, он считал астрологию вредной.
Кратко изложив основные характеристики системы знаков зодиака, составленной халдеями и доработанной более поздними астрологами (доктрины о делении неба, о «четырех центрах», о склонении и восхождении звезд, о семи главных небесных телах и их разнообразном влиянии и т. д.), Секст сначала приводит общие возражения против идеи, разделяемой также философами-стоиками, о том, что между небом и землей существует некая система соответствий (sympatheia), позволяющая первому влиять на вторую. Критика Секста строится на том, что если всё (или многое) в мире предопределено звездами, то астрология в принципе бесполезна, а если всё (или многое) случайно или зависит от человека, то невозможно делать никакие прогнозы. Секст признает, что это сложная тема, но вновь рассуждает о «смутных» по природе вещах, которые не полагается комментировать скептику. Поэтому дальше он сразу переходит к более частным вопросам, которые касаются метода и фактического подтверждения астрологии, но в определенном смысле также относятся к сфере морали. В самом деле, говорит Секст, если бы утверждения астрологов находили подтверждение, они были бы приемлемы, но они его не находят; более того, предсказания гороскопа не только не работают, но и мешают людям вести себя благоразумно.
Опорные пункты пространных рассуждений Секста недвусмысленно свидетельствуют о его эмпиризме. Прежде всего, он утверждает, что трудно с точностью определить астральные координаты зачатия и рождения человека. На самом деле непонятно, в какой именно
