Что знаем мы?
Что знаем мы, бродя среди могил,О сумрачном глухонемом покоеТех, кто земле земное возвратил?Не их ли вздохи в ветровом прибое,Не их ли тени в длинных прядях мглы?Что знаем мы! Метель заносит плиты…Не им ли пенье вечное хвалы,Не мы ли, здесь живущие, забыты?И ангела чугунного крылоВ снегу легчайшем — райском оперенье —Не дрогнет ли нежданно и светлоНавстречу ветру в радостном паренье?
Карусель
Ходит в звонах изнывая,Пыльным ветром обдувая,Заводная, круговая,Расписная карусель.
Едут звери, едут кониВ размалеванной попоне,В заколдованной погоне,Едут дети, бьют в ладони…
Мимо, мимо, не догонишь,Не приблизишься, не тронешь,Только голову уронишьВ балаганный, мутный хмель.
Едут кони разной масти,Заводной машины части,Машут кисти, пляшут снасти,Мимо, мимо лица, пасти…
Ах, скорее, поскорее,Чтобы ветер был острее,Ты кружи, крути пестрее,Разноцветная метель.
Больше гонки и приманки!Без заминки, без стоянки,Чтоб не слышали шарманки,Чтоб не видели изнанки,
Чтоб любили все живую,Золотую, голубую,Круговую, роковую,Вековую карусель.
В лавке часовщика
…Где сердце — счетчик муки.
Ин. Анненский
Странный стрекот, быстрый, мелкий,Торопливый, ровный бег.А медлительные стрелкиСловно замерли навек.Сух, отрывист, дробен, четокМногих маятников стук,Металлических чечеток,Звонкой стали ломкий звук.Но их тиканье нестройно,Ходят все они не в такт:Тот торопит неспокойно,Тот задерживает шаг.Так и сердце темной кровьюБьется с близким сердцем врозь.Хоть и связаны любовью,Но биенье не слилось.Бьются розно, бьются рядомВ муке колющих синкоп.О, беспомощные взглядыИ рукой закрытый лоб…Лучше сердце заводное,С цепкой поступью колес,Без мечты и перебоев,Без томленья и без слез.
Часовщик в движеньях точен,Краток, сух — во всем расчет.Видно, выверен и проченНестального сердца ход.Но в глазах его так жуток,Черной щелью поперек,К тени и к огню не чуток,Суженный в черту зрачок.Не обычна, не случайнаГлаз прозрачных пустота.В них пугающая тайна,Неотвязная мечта,В них огонь упорной страстиИ безумия печать.О, блаженство высшей властиСоздавать и разрушать!Часовщик — вершитель строгийИм же созданных судеб,Заключивший их тревогиВ узкого футляра склеп,Стережет их бег бесплодный,И в руке его могучМеталлический холодныйК заводному сердцу ключ.
Смотрит пристально, пытливоОстрым взглядом часовщик,Видит сердца все извивы,Слышит сердца каждый сдвиг.Словно плотной паутинойОплетает душу взгляд.И стучит в тоске единойПленных маятников ряд.— Часовщик, чего ты хочешь?Заползает в сердце жуть.— Не мою ли душу прочишьТы в свои часы вдохнуть?Заточить живую душуВ темный стиснутый футлярИ в ночи бессонной слушатьПлачущих часов удар?Чтоб молили и томилиЗвоном, стоном и тоской,Чтобы мучились и жилиЧеловеческой душой.Нет, скорее прочь, на воздух,Где движенье, шум и свет,Над домами небо в звездах,Где часов стучащих нет.
…Но таинственную памятьО себе оставил он.Я одна. Вдвоем с часами.Слушаю их мерный звон.Маятник стучит, как жерновНад сыпучею крупой,И минуты, словно зерна,Мелет медною стопой.Мерит, мерит, мелет, мелетТемной вечности гранит,Не измерит, не разделит,Вечности не раздробит.Время — жизнью измеряем,Вечность — смертью познаем.Ходим, ищем и теряемЧас за часом, день за днем.Может быть, и правда, лучшеСчетчиком бездушным стать,Никого собой не мучитьИ самой не сострадать.Будет сердце заводное,И зазубрины колесПеремелют все больноеБез томленья и без слез.
«Растапливали печь, поддерживали пламя…»
Растапливали печь, поддерживали пламя,Ненужные слова глухими голосамиПытались говорить — о нашем, о земном.И резкий маятник над нами, надо всемиНастойчиво считал, тревожа тихий дом,Всем нам по-разному отмеренное время.
А в смежной комнате — недвижность и молчанье.Тройное пламя свеч. Неясный шорох тканиОт ветра у окна. Такая тишина,Которую вовек ничто прервать не может.И маятник земной, все досчитав сполна,Застывшей вечности уже не потревожит.
ПЛЕННЫЙ ВЕТЕР (Таллинн, 1938)
I
«Нарастает, бьется, стремится…»
Нарастает, бьется, стремитсяКрылья сомкнутые развернуть,Пленным ветром в груди томится,Душным облаком давит грудь.
Как пленительно-роковуюСилу тайную разрешить?Как снести эту тяжесть немую,Этой легкости не расточить?
И в беспомощном недоуменьеСлышу смутный, тоскующий зов,Безымянное, темное пенье,Райский бред неродившихся строф.
1934
Сон
Над головой сомкнулись плотно воды.Не всплыть и волей не преодолетьМучительного сна глухие сводыИ обессиленною — каменеть.
А мир другой, где ветер легкий реет,Где жаркий свет и солнца, и огня,Душа ни вспомнить, ни забыть не смеет,В беспамятстве предчувствие храня.
Но береги глухонемую душу,Живи предчувствиями светлых встреч,Пока прибой не выплеснет на сушу,И черная волна не схлынет с плеч.
1935
«Поразил Господь слепотой…»
Поразил Господь слепотой,Покарал Господь глухотой,И не видит душа и не слышит,Как прозрачный ветер колышетПо холмам полевую траву,По лесам молодую листву.И дубы и трава простая,Из одной земли прорастая,Славят, празднуя свой расцвет,Показавшего свет.
На моих глазах — пелена,И в ушах моих — тишина.Даже камни от солнца теплеют,Облака от лучей розовеют,Даже бледный ручей из болот,Растекаясь, блестит и поет.А на мне — Господняя кара,Мне — ни света, ни пенья, ни жара…За какой, тягчайший из всех,Неискупленный грех?
1935
Проблеск
В одиноком недоуменьеЖить — не радуясь, не дыша.Цепенеющая в забвенье,Спит растерянная душа.
Руки будничные в работе,Мысли будничные темны.Как непомнящей о полетеВспомнить ясность голубизны?
Только музыка, пролетаяНад беспомощною душой,Вдруг обрушивает из раяЛивень радостный, грозовой,
И сквозь мечущиеся звукиВсе пронзительней в вышинеВетер, веющий из разлукиК ветру, скованному во мне.
1933
«Взывай из душной тишины…»
Взывай из душной тишины,Из потрясенной глубиныИ руки к небу подымайИ к небу темному взывай!Быть может, твой смятенный зовКоснется смутных облаков,И тайный ветер пробежит,И тихий лист прошелестит…
Взывай! Быть может, с высоты,Из облаков, из темнотыНе ветер листья шелохнет,А крыльев благостных полет.И дрогнет вся земля до дна,Вся отзовется, как струна,И в небо кинет долгий вздох…
И в небе вспомнит землю Бог.
1934
Легкое дыхание
