Михаль, как всегда, пришла в спальню вскоре после этого. Она разложила на кровати пижаму, разделась на глазах у мужа и, глядя, как он читает, стала медленно надевать пижаму. Зеев не отводил глаз от книги. Когда женщина сняла лифчик, в комнате повеяло чем-то непристойным. Она раздевалась перед чужим человеком, которого еще не знает.
– Думаешь про Офера? – спросила Михаль, и он ответил:
– Да.
– И что думаешь?
– Что, может, мы поучаствуем в поисках. Если они будут проводиться в уик-энд. Оставим Эли у твоей мамы или возьмем его с собой в кенгурушнике.
– Думаешь, Офер сбежал из дому?
– Не знаю. У меня такое впечатление, что он не такой уж самостоятельный и сильный мальчишка. Чтобы так вот сбежать, нужна смелость. Уже вторая ночь с тех пор, как он исчез. И где-то же он должен ночевать…
Эти слова вызвали у Михали дрожь.
– Настоящая опасность, – сказала она. – Я вообще не могу себе представить, что она сейчас чувствует. Две ночи, когда ты понятия не имеешь, где твой сын… Ужасно!
Зеев задремал еще раньше – он внезапно нырнул в сон. Только что бодрствовал – а через секунду его глаза сомкнулись. Жена поглядела, как он тихо дышит, и пошла в детскую, проверить, накрыт ли Эли. Когда она укутывала его одеялком, малыш вздохнул, протянул к ней ручонки и пролепетал во сне что-то невнятное.
3
В пятницу утром его разбудил длинный звонок в домофон. Было поздно, гораздо позже, чем он обычно просыпался.
– Посылка для Ави Авраама, – послышалось из-за двери, и он отпер ее.
Во рту у него было сухо и прогоркло оттого, что он мало спал после длиннющего дня, в течение которого выкурил почти три пачки «Тайма». Курьер цветочного магазина был в шлеме. Он спрятался за букетом цветов в розовых, сиреневых и белых тонах – лилии, лизиантус, герберы и множество зеленых листьев – и, отцепив поздравительную открытку, прочел:
Дорогой Ави,
Поздравляем тебя с твоим тридцативосьмилетием. Желаем здоровья, счастья и дальнейших успехов в жизни – всех, каких ты только пожелаешь.
Любящие тебя папа и мама.Авраам не стал перезванить, чтобы поблагодарить за цветы, и положил букет на кухонный стол, пока без воды. Слишком яркий дневной свет бил в подсобный балкон. Инспектор поставил на конфорку турку с водой и турецким кофе на два стакана и пошел в ванную смыть остатки тяжелого сна. От тарахтенья стоящего у дома грузовика трясся пол. Это так отличалось от обычной тишины, в которой он привык просыпаться! Обычно инспектор вставал без всякого будильника раньше шести утра, чистил зубы, прохаживаясь по квартире, в которую проникал лишь слабый свет, включал в кухне чайник, переходил в гостиную, открывал жалюзи и, не прерывая чистки зубов, глядел на темную улицу, где не было почти никакого движения – только ряды машин, застывших вдоль тротуаров. Иногда пройдет человек, спешащий до света на работу, а то вдруг защебечет какая заблудшая птица…
А может, шум шел и не снаружи. Может, он был в нем самом. Авраам проснулся с чувством страшного беспокойства, будто услышал звонок домофона – и тут же некий внутренний самосвал вывалил на него весь вчерашний день. Все картины, все разговоры. Эту сумятицу, Хану Шараби, увиденную сквозь заляпанную стеклянную дверь, бесконечные звонки по мобильнику, разговоры с участком, ощущение, что все вышло из-под контроля, Игоря Кинтаева, соседей, пялящихся с балконов на улице Гистадрут, ночную езду по городским улицам, одинокую, бесцельную…
* * *
Накануне Авраам тоже как проснулся – сразу подумал про Хану Шараби. Было без десяти шесть. Он проверил мобильник и увидел, что за всю ночь не пришло никаких сообщений. И нельзя было понять, плохой это знак или хороший.
Инспектор отказался от пешей прогулки и поехал на машине, чтобы, если что, быть за рулем. Еще до половины восьмого он вошел в почти пустой участок. Дежурный сказал, что ночью сообщений по поводу пропавшего мальчишки не поступало, и утром тоже никто не просил связаться с матерью или узнать, не вернулся ли тот домой.
Следующие два часа были жуткими. Пустота. Авраам посылал электронные письма, заполнил бланк с личными данными, который нужно было передать в отдел кадров для поездки в Брюссель, почитал заголовки на сайте газеты «ХаАрец» и просмотрел дело Кинтаева, чтобы потом продолжить расследование. Сложенный вчетверо листок с краткой записью вчерашней беседы с матерью Офера лежал у него на столе, там, где Авраам его забыл.
За период с ночи между средой и четвергом в полицейских записях не было ничего, связанного с Офером Шараби. Случился пожар в страховом агентстве на первом этаже здания на улице Эйлат – у бригады пожарных возникло подозрение, что это поджог. На улице Гиват ХаТахмошет, в нескольких сотнях метров от его дома, украден мотороллер… Авраам мог бы позвонить Хане, развеять эту неопределенность, но у него было смутное ощущение, что судьбу лучше не теребить. Если она не позвонила сама, значит, всё в порядке, и желательно не ворошить этот порядок телефонными разговорами. А если это не так, если грядет беда, так лучше переждать, не подгонять события.
Он вышел из кабинета – приготовить себе стакан кофе и скопировать на ксероксе, стоявшем за стойкой дежурного, один документ из папки Игоря Кинтаева. В участке уже царила утренняя атмосфера. Перед стойкой толпились ведущие разговоры посетители. Две девицы из транспортного отдела стояли и трепались у входной двери. И тут Авраам увидел ее. Она стояла за дверью, и он заметил ее сквозь заляпанное стекло. Как и думал инспектор, на ней была та же одежда, что и накануне вечером. Та же потертая кожаная сумка на тонком ремешке висела через плечо, тот же самый мобильный телефон в руке, словно она не расставалась с ним с тех пор, как они распрощались.
Боль, которую испытал инспектор, увидев ее, поразила его самого.
Офер не вернулся.
Авраам Авраам на минуту застыл, а потом отошел от ксерокса и быстро двинулся к Хане. Он хотел положить руку ей на плечо, но, заметив, что она не одна, посмотрел на стоявшего рядом с ней мужчину и тихо спросил:
– Еще не вернулся?
– Я – дядя Офера, – сказал этот мужчина. – Брат позвонил мне в шесть утра и рассказал, что случилось. Вы – тот полицейский, с которым она вчера говорила?
Авраам не ответил. Он повернулся к Хане Шараби и спросил:
– Ничего от него не слышали?
Но женщина продолжала молчать, будто присутствие деверя превращало ее в полную ненужность.
– Ничего, – сказал тот. – Вы сказали ей, что утром объявите его в розыск.
Полицейский быстро провел их в свой кабинет – так, чтобы никто не заметил.
* * *
Они пробыли в участке до позднего утра. Авраам почти не выпускал из рук трубку – обзванивал приемные покои больниц, просматривал по Интернету все, что случилось за ночь, проверял данные во всех центрах информации. Каждые несколько минут он выходил из кабинета, пытаясь поймать по телефону Илану. Но ее мобильник был отключен, и секретарша из сыскного отдела сказала, что она в центральном управлении, на заседании. Ему надо было с ней посоветоваться. А главное – быть первым, кто все ей доложит.
Хана Шараби была еще тише, чем накануне. Инспектор спросил ее, не хочет ли она чего-нибудь попить, и женщина отрицательно покачала головой. А когда он задавал вопросы про Офера непосредственно ей, отвечал этот самый ее родственник. Один раз Авраам спросил про рост мальчика, и его дядя сказал:
– Метр шестьдесят пять.
Тогда мать вмешалась и поправила его:
– Метр семьдесят.
Весил Офер примерно шестьдесят килограммов. Инспектор попытался сделать с помощью его родных короткое объявление о подростке, получил их согласие вывесить его на сайте полиции и на страничке «Фейсбука» и объяснил, что в такой же форме объявление будет передано в СМИ. Мать пропавшего положила на стол полиэтиленовый пакетик, в какие кладут бутерброды, и вынула из него шесть фотокарточек Офера. Этот миг не выходил потом у Авраама из головы всю ночь, пока он не заснул. У него не было времени рассматривать эти фотокарточки, и ночью он понял, что свалял дурака. Увидел бы он в них хоть что-то? Может, и да, но даже если нет, матери хотелось, чтобы он посмотрел на Офера. Чтобы что-то сказал о нем. Он спросил, какая фотокарточка самая последняя, и отнес их все на сканирование, а по дороге назад вспомнил, что в час из камеры предварительного заключения в Абу-Кабире должны привезти Игоря Кинтаева, и позвонил, чтобы это отменили. У него в запасе еще четыре дня – есть время. Авраама поражало, что в течение всего утра ему не предъявляли никаких претензий. Ни дядя, ни мать мальчика. Они не кидались на него за то, что он не начал розыск прямо тут же, и не упомянули, что предыдущей ночью ни один израильский полицейский, кроме него самого, не был извещен об исчезновении Офера. То, что на него не кидаются, только все усугубляло – так ему казалось. Ближе к обеду инспектор смог организовать временную группу из пяти полицейских, среди которых были молодая девица из транспортного отдела, вызвавшаяся после смены поработать еще, и следователь из вычислительного отдела, присоединившийся к нему для короткой поездки с участка на улицу Гистадрут.
