– Ну что, проспался, разбойная душа? Проходи, садись, в ногах-то правды нет.
Заметив, что молодой казак слегка смущен таким приемом, он совсем уже по-дружески пригласил:
– Садись-садись, при нынешнем звании полковничьем тебе это дозволено.
– А Емельян что, разве помер, – встревожился Иван.
– Да нет, даже малость на поправку пошел, – пристально глядя на него, ответил Шуйский.
– Тогда нельзя мне быть полковником. Званья атаманского только смерть да круг казачий могут лишить. Пока Чуб жив, он наш предводитель, а я всего лишь первый есаул.
Петр Иванович улыбнулся, но при этом строго изрек:
– Я тебе уже однажды говорил, как угодно себя можешь величать, мне ваши выдумки разбойничьи неинтересны. Только нынче ты за казаков в ответе, а потому не артачься понапрасну, принимай начальство над полком и готовь его к походу.
– Уж не на Варшаву ли? – не удержался от дерзости Иван.
– Да нет, чуток поближе. Поведешь на Дон своих станичников. Это даже не мой, царев приказ.
Трудно было чем-то удивить прошедшего сквозь все огни и воды Княжича, но тут и он едва сдержался, чтоб не разинуть рот от изумления. А Шуйский, видя, что его слова достигли цели, продолжил дуть в медные трубы лести, сладостные звуки которых легко умеют обращать своенравных, отчаянных людей в покорных исполнителей чужой воли.
– Наш царь, отец всего народа православного, и о вас, сынах своих блудных заботится. Был вчера у меня князь Никита Одоевский, самый близкий государю человек, главный его телохранитель. Так вот он вначале справился, как, мол, там донские казачки, которых Новосильцев привел, не озоруют ли. А когда я о геройстве вашем ему поведал, князь и огласил царев указ. Повелевает государь всея Руси Иван Васильевич всех казаков, которые пролили кровь за веру и отечество, щедро наградить да без промедления назад на Дон отправить. Желает он, чтоб были вы ему опорой в вольном воинстве, чтоб призывали своих собратьев не разбойничать, а верой-правдою державе русской служить. За ним же дело не станет, будет вас и впредь хлебом, порохом да прочим воинским припасом жаловать.
Закончив свою напыщенную речь, Шуйский облегченно вздохнул и вновь по-свойски обратился к Княжичу:
– Вот так-то, Ваня, али я тебе не говорил, что служба царская занятие благодатное. Сегодня еще малость похмелитесь, а назавтра отправляйтесь в путь. Ляхи прошлой ночью ушли, здесь вам делать больше нечего.
Довольно быстро преодолев свое смущение, Ванька деловито спросил:
– Раненых у нас много, как с ними быть?
– Можешь здесь оставить, а коль не хочешь, возьми из нашего обоза телеги и до дому вези. Вот только с лекарем, уж извини, ничем помочь не могу, – развел руками Петр Иванович. – На все войско один он у меня.
– Раны я и сам залечивать умею, – как бы между прочим обмолвился Иван.
Теперь настал черед дивиться Шуйскому. Недоверчиво взглянув на есаула, он с легкою издевкой заявил:
– А я-то думал, ты лишь убивать горазд.
– Да нет, мне и от мамы по наследству кой-чего досталось. Она же у меня была знахаркой, на весь Дон своим уменьем славилась, – в тон ему ответил Княжич.
При упоминании Ивана о матери князь глянул на него с особым интересом, видать, хотел еще о чем-то справиться, но передумал и принялся давать последние наставления:
– Награду казакам получишь у Мурашкина, он у нас казною ведает, да скажи ему, чтоб не вздумал плутовать, проверю.
Узрев на Ванькином лице неудовольствие, он догадался, что не любит удалой казак возиться с деньгами, тем более чужими, а потому, махнув рукой, тут же отменил свое распоряжение.
– Не желаешь монеты пересчитывать? Ну и ладно, черт с тобой, пусть этим Митька Новосильцев займется. Надо ж и ему какое-то занятие найти, а то совсем средь вас сопьется.
Помня прописную истину, что от добра добра не ищут, Княжич встал, чтоб попрощаться да поскорей убраться восвояси, но Шуйский вдруг ни с того ни с сего начал посвящать его в свои намерения.
– Хочу я Новосильцева к царю отправить с вестями о наших воинских делах. Не желаешь князя сопровождать?
– Даже и не знаю, что ответить. У меня была задумка довести казаков до станиц да в Турцию податься, – растерянно пожал плечами Ванька.
– Неужели тебе царева жалованья мало, коль прямиком отсюда турок грабить навострился? Вроде ты на жмота не похож.
– Тут не в добыче дело, отец мой на туретчине пропал, разузнать хочу, что с ним стало, а вдруг он еще жив. Так что, князь, не гневайся, сразу дать ответа не могу, подумать надо, – пояснил есаул, направляясь к двери, однако Шуйский, как и в прошлый раз, остановил его.
– Постой-ка.
Подойдя к Ивану, Петр Иванович проникновенно вымолвил:
– Приглянулся ты мне, парень, поэтому желаю напоследок дать совет, не как начальник-воевода, а как старый человек, который много пережил, и плохого и хорошего в избытке видел. Я тут кое-что разузнал о тебе, свет-то не без добрых людей и уж тем более не без доносчиков. И про мать твою боярышню, и про отца, и даже про ногайскую княжну мне ведомо. Так вот, Ваня, брось эту блажь с какими-то там поисками. Никого ты не найдешь, разве только кол на зад свой непоседливый. Отправляйся-ка лучше на Москву. Ведь удача сама в твои руки плывет, так хватай ее покрепче, она девка-то капризная. Дураком не будешь – через годдругой не полковником, атаманом всего донского войска станешь, да не горлопанами избранным, а самим царем назначенным. Ну а теперь ступай.
На следующий день Хоперский полк, забрав с собой всех раненых, двинулся к родным станицам. Его молодой предводитель был задумчив и молчалив. Терзали Княжича сомнения, какой же выбрать путь: собрать ватажку преданных бойцов да двинуться на туретчину иль поехать с Новосильцевым в Москву.
Поначалу есаул разгневался на Шуйского. Не шибко падкий на лесть, Иван без особого труда уразумел, что если внемлет совету воеводы, то тут же станет отступником-предателем, арканом, которым царь и его прихвостни вознамерились стреножить вольное казачье братство. «Про маму, сволочи, прознали. Теперь осталось заманить меня в Москву да в дети боярские определить. А там оглянуться не успею, как поставят во главе стрельцов и отправят приводить станичников царю в покорность. Того ж Кольцо прикажут изловить и повесить. Нет, не удастся вам Иуду сделать из Княжича».
Но сейчас он лишь печально улыбнулся, припомнив мудрый взгляд Петра Ивановича, похоже, тот действительно желал ему добра, хотя, конечно, по-своему, по-княжески. Впрочем, это ничего не значило. «Ну какой с меня боярин? Человеку с совестью нет места среди власть имущих. Вон, Новосильцев – настоящий князь, и все одно, как белая ворона в их клубке змеином, а про меня и речи быть не может. Так что незачем мне ехать к государю на смотрины», – окончательно решил Иван.
Но судьба-злодейка распорядилась иначе.
ГЛАВА II.
ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА
То берег, то море, то солнце, то вьюга,То ласточки, то воронье.Две вечных дороги, любовь и разлука,Проходят сквозь сердце мое.
(Б.Ш. Окуджава)1
– Атаман, дубрава впереди. Давай-ка я поеду, погляжу, не затаилась ли там какая нечисть, – обратился к Княжичу Лунь. Видимо, Андрюхе стало скучно. Не найдя достойных собеседников в задумчивом Иване да дремлющем Игнате, он решил развлечься по-иному. Ванька с укоризною взглянул на баламута, но все же посмотрел вперед и невольно насторожился. Смутила его стайка явно кем-то потревоженных птиц, что взметнулась над кудрявыми верхушками дубов.
– Сейчас проверим, – ответил есаул, загораясь радостным волнением. – Игнат, попридержи братов. Ежели в дубраве впрямь засада, пусть думают, будто нас всего лишь двое, – приказал он враз согнавшему дремоту сотнику.
Как только казаки подъехали к опушке, они услышали воинственные крики и лязг оружия.
– Дуй за подмогой, а я покуда разузнаю, что к чему, – распорядился Иван.
Лунь обиженно насупился, но покорился. Перечить Княжичу в бою себе дороже, в лучшем случае плетью стеганет.
Сам есаул, искусно прячась за могучими дубамиколдунами, двинулся вглубь дубравы. Вскоре его взору представилась поляна, на которой действительно шел бой. Впрочем, бой уже почти закончился. В пожухлой траве лежало около десятка пробитых стрелами мертвых тел, судя по одежде, это были шляхтичи, а ватага татарвы наседала на уцелевших смельчаков, решивших умереть, но не сдаться. Их было двое: высокий седой старик и женоподобный юноша. Встав у опрокинутого возка, они из последних сил отбивались от озверелых ордынцев.
Дрались татары с ляхами, как те, так и другие, православному враги. Однако Княжич перестал бы быть Ванькой Княжичем, если б не вступился за слабого. Уже вынув пистолеты и взводя курки, он вначале услыхал знакомый голос, а затем и увидал своего знакомца – мутноглазого, белесого бородача. На сей раз тот был без волчьей шапки, лишь окровавленная повязка скрывала след, оставленный Ивановым булатом.
