И если допустить даже, что все эти многие сотни людей присоединятся: к нам, живущим здесь, на стройплощадке, и сделают метро, как. и мы, тем единственным делом, которым они отныне будут жить, сделают метро своей жизнью, — как нам всем прокормиться? Что говорить, так, как кормились мы до сих пор, прокормиться двум с половиной десяткам человек, — это возможно. Но прокормиться таким же образом двум с половиной тысячам — нереально.
Нужно было что-то предпринимать…
2
Наш ответный удар был нанесен три дня спустя.
Моей группе было выделено три легковые машины, одну из них я добыл сам, взяв у отца.
Мы прибыли к булочной минут за пять до закрытия. По разработанному заранее плану в магазины нужно было войти перед самым концом их работы, дождаться, когда уйдут все покупатели, и после этого уже приступить к операции. В эту пору подсобки с товарами еще открыты и еще не включена сигнализация, а деньги, как правило, сданы инкассаторам, и и и кто с улицы не должен нам помешать.
— А вы там что ковыряетесь, эй! — крикнула кассирша, выбираясь из деревянного загончика кассы на волю. — Время уже, все, уйду сейчас — не оплатите!
Уборщица в синем халате, лязгнув щеколдой, выпустила в дверь последнего покупателя.
— Начали! — дал я команду.
Трое из группы тотчас рванулись к двери — оттеснить от нее уборщицу и встать там на страже, а я и другие трое бросились в подсобное помещение — перекрыть рабочий вход и собрать всех магазинных работников в одном месте.
Не очень весело все это было, хотя, конечно, со стороны выглядело довольно комично. Кассирша решила, что ее собираются грабить, и, забыв о том, что денег у нее в кассе три с половиной копейки, рвалась обратно в свой дощатый загон, чтобы нажать сигнальную кнопку, ее не пускали туда, подхватив вдвоем под руки, а она все рвалась. Уборщица, наоборот, попыталась выскочить на улицу, и пришлось втаскивать ее обратно, она раскорячилась в открытых дверях, вцепилась в косяк и все приговаривала с ужасом: «Я ж старая!.. Старая!.. Старая я ведь!..»
Мы перекидали хлеб с лотков в привезенные с собой чистые мешки, взяли десяток деревянных поддонов с кульками сахарного песка, набили пару мешков сухарями вперемешку с конфетами, и, когда все это было загружено в машины, я написал директорше бумагу, короткий текст которой мы во главе с Волхвом отработали накануне до последнего слова: «Реквизировано силой в пользу строителей метро, лишенных властями средств к существованию…» Дальше шел полный перечень реквизированных продуктов, моя подпись — «От имени Инициативной группы» — и дата.
— Что мне с ней делать, с этой бумажкой? — закричала директорша, когда я отдал ей лист. — Вы, что ли, материально ответственное лицо? Пропади оно пропадом, ваше метро!
Я не стал ничего отвечать ей. На улице уже поуркивали моторами готовые уезжать машины, и мне нужно было спешить.
В тот вечер мы «взяли» четыре магазина. Кроме булочной — два продуктовых и один промтоварный. Для продуктовых, чтобы погрузить все эти мясные туши, коробки с маслом, ящики с крупами, понадобились грузовые машины, и пришлось угнать два пустых грузовика, неосторожно оставленных какими-то водителями на улице без присмотра. В промтоварном нам нужны были самые обиходные вещи — мыло, одеколон, полотенца, материя для тряпок, некоторая хозяйственная утварь, — и там мы обошлись, как и в булочной, лишь легковыми автомобилями.
…Мы еще не успели перетаскать с улицы в надземное здание метро добытые продукты и вещи — на дороге за вагончиками проревели, подкатывая, засветили фарами, выедая тьму, мощные тягачи, смолкли, и из их кузовов посыпались на землю одна за другой, взметывая длинные полы шинелей, темные фигуры. В правой руке на отлете каждая из них держала тонконосый, длиннотелый предмет, и как-то не сразу, не вдруг до нас до всех дошло, что предмет этот — автомат.
Не более чем через пять минут вся территория стройки была взята в оцепление. Мы ждали, бросив свою работу, что будет дальше, но дальше ничего не последовало.
Однако некоторое время спустя, когда все наконец было перетаскано под крышу и те, кто принимал участие в нынешней операции, но не жил на стройке, попытались выйти наружу, чтобы ехать домой, солдаты их но выпустили. «Стой, не подходи! Стрелять буду!» — звучали то тут, то там команды, и в чистом, морозном ночном воздухе сухо и страшно клацали передергиваемое затворы.
3
Утром солдаты не пропустили за свою цепь ни одного человека, приехавшего на стройку. Многие из тех, что лишились работы, перестали ходить к нам, но большинство все же ходило, и снаружи, за линией оцепления, собралась целая толпа.
Мы со своей стороны решили жить так, словно ничего не произошло, и после завтрака все, кто находился внутри оцепления, по-обычному спустились в шахту. Наверху осталось только несколько человек. Остался наверху и я. Хотя мы и решили жить, не обращая внимания на цепь солдат, события каким-то образом должны были развиваться…
Они не замедлили с развитием.
Подкатили две черные машины, прохлопали дверцами, и по снежной укатанной дороге, беспрепятственно миновав оцепление, пошли к вагончикам трое мужчин, с неспешной солидной грузноватостью, в добротных, толстого дорогого материала пальто с широкими, серебристо играющими на солнце воротниками из редкого меха.
Все трое приезжали к нам в прошлый раз, сопровождая главу города.
— Бандитизмом занялись? — не дожидаясь, когда мы рассядемся за столом напротив, с властно-суровым выражением лица, в упор глядя на Волхва, сказал тот, что зачитывал в прошлый раз ультиматум. Видимо, он был нынче старшим.
Волхв выдержал паузу, так же в упор глядя ему в глаза, потом сказал:
Всякое действие вызывает противодействие. С какой силой вы будете давить на вас, с такой же силой мы и ответим вам.
— Не позволим! — Ухмылка, вдруг прозмеившаяся по губам этого старшего, была какой-то сардонически-плотоядной. Словно б мы все, незнаемо для нас, были со всеми своими потрохами у него в руках, нет, не в руках даже, а в зубах, как мышь у кошки, и это только нам представлялось, что мы можем в любой момент, чуть лишь зубы приразомкнутся, убежать, но он-то, державший нас в зубах, прекрасно знал, что никакой возможности убежать у нас нет.
— А мы и не будем спрашивать вашего позволения, — спокойно, не обратив ни малейшего внимания на сардоническую ухмылку представителя властей, сказал Волхв. — Вы решили оставить людей без куска хлеба — мы решили дать им его. Только и всего.
— А мы, — сделав ударение на «мы», вновь каменея лицом, ответил тот, — не позволим вам дать его. Никто к вам сюда не пройдет. Для чего, вы думаете, оцепление? Вас охранять? Еще не хватало! Никого к вам не пропустить, вот для чего. Сидите здесь со своими запасами. Ешьте вволю. Надолго хватит!
— Ах, суки! — ругнулся Рослый.
Он только выговорил вслух то, что каждый из нас тем или другим словом проговорил про себя.
— Ну, — вновь выдержав паузу, произнес Волхв, — и что дальше? Мы, в свою очередь, тоже что-нибудь придумаем ответное. Так, значит, и будем заниматься перетягиванием каната?
— Ничего подобного, — сказал все тот же, что был старшим. — Никто вам такой возможности не предоставит. Соглашаетесь на прежнее наше условие — и конфликт исчерпан. Все будут восстановлены на работе, а о вашем бандитизме забыто. Если не соглашаетесь… Во-первых, значит, никого к вам не пропускаем, а во-вторых, не пропускаем транспорт с грузами. Ни сейчас, ни потом. Вообще не пропускаем. Чем хотите, тем и крепите. Чем хотите, тем и бетонируйте.
— Ах, суки! — снова выговорил Рослый.
И снова это было сказано за всех нас.
— Вот вам для первого размышления, — как и в прошлый раз, будто не заметив оскорбления, поднимаясь, сказал представитель властей. — Подумайте, крепко подумайте.
Провожать их никто из нас не пошел. Никто из нас даже не поднялся из-за стола. И когда дверь вагончика захлопнулась, все так и остались сидеть, и все молчали, — что-то невыясненное словно бы висело в воздухе, недоумение какое-то, какой-то вопрос…
Магистр первый сумел нащупать его.
— Странно… — произнес он.
— Что странно? — тут же отозвался Волхв,
— То, что все их санкции не затрагивают нас. Никоим образом. Ведь, казалось бы, можно прижучить и нас каким-то образом, но нет…
— Подвоз материалов они нам блокируют, — сказал Декан, — это что, не против нас санкции?
Магистр отрицательно покачал головой.
— Это все средства давления. Я о другом: чего бы, казалось, им не проучить нас как следует? Чтобы мы на своей шкуре почувствовали: с вами не шутки шутят! Скажем, арестовать нас. Ну, не всех, но пятерых, шестерых, десятерых, наконец… нет, не прибегают к такому! Только давят на нас, и все, гнут, но не ломают.
