устали друг от друга, и появление нового, свежего человека, да еще из Москвы, должно было взбодрить их и добавить в программу отдыха новую струю. Точнее сказать, придать общим отношениям новое качество. Ирина поняла свою задачу и туг же принялась за ее исполнение. Она тут же засверкала, заблистала остроумием светской беседы — в пустом словоблудии она имела гигантский московский опыт.
По ходу выпивки, танцев, хорового пения всем залом Ирина приглядывалась к мужчинам своей компании. Оказалось, что Валерий хотя и самый настойчивый, однако не самый интересный. А Ирина давно усвоила, что секс — это, конечно, хорошо, но надо же и паузы заполнять чем-то полезным для интеллектуального развития. В этом плане ее заинтересовал мужчина за тридцать лет, молчаливый, с внимательными темными глазами. Улыбка у него была сдержанной, а на танцплощадку он не выходил.
Как бы не так! Уже через полчаса танцевал с Ириной как миленький! Ирина прижималась к нему голыми плечами, а он, смущаясь, бормотал, что снимает на «Ленфильме» очередной свой фильм про экзотическую любовь гомосексуалистов.
— Так вы режиссер? — в ухо ему прошептала Ирина.
— Милостью божией.
— А сам тоже гомосексуалист?
— Ну что вы?! Нет, конечно.
— Так почему снимаете про гомосеков?
— Искусство — это одно дело, а личная жизнь совершенно другое. Она отстранена от творчества.
— А меня вы можете снять? Хотя бы на втором плане, без слов, то есть диалога.
— Нужно провести пробы. Может быть, я вам и пол-. неценную роль поручу.
Такие обещания Ирина получала по дюжине на год, но, не проявляя к ним никакого доверия, на пробы не ходила, хотя, конечно, для удовлетворения тщеславия не мешало бы запечатлеть свою физиономию на кино или телеэкране. Тем не менее она прижалась к режиссеру еще плотней.
Однако и Валерий не собирался уступать своих позиций, так что очень скоро создалась та миленькая ситуация интриги и флирта, в которой Ирина купалась как поросенок в клевере.
Слава те, господи! Наконец-то во всем этом идиотском путешествий на Канары появился хоть какой-то смысл!
Эрика улетала в Мюнхен двенадцатого, в полдень, и Владимир отвез ее в аэропорт. Когда объявили посадку, Эрика обняла его и неожиданно расплакалась, по-детски, со всхлипываниями и крупными слезами. У Владимира словно сердце оборвалось.
— Я прилечу в Мюнхен, обязательно, — бормотал он, сам себя не слыша. — Или ты прилетай в Москву. Я оплачу и дорогу, и все остальное.
Он оставил ее в очереди к контролю, быстренько нашел ларек и купил там дорогой тяжелый и красивый серебряный браслет. Успел к Эрике, когда она уже ставила свою сумку на ленту, отправляющую багаж на контроль. Он торопливо надел ей на руку браслет и дрогнувшим голосом проговорил:
— Мы обязательно увидимся, Эрика. Обязательно.
— Да-да. — И она снова расплакалась.
А потом исчезла за чужими спинами.
Полностью разбитый, а вместе с тем в каком-то просветленном состоянии Владимир вернулся в «Барракуду», расплатился по всем счетам, а потом принялся за завершение намеченной программы.
Бодрствующую и явно повеселевшую Ирину он увидел только пятнадцатого числа, на причале, в день отплытия. К этому времени Хуан уже отмыл яхту от черной грязи — и она снова качалась на волнах белым лебедем.
К назначенным девяти часам Зариковский не явился. В девять тридцать Ирина начала ругаться, обвиняя мужа во всяком потакании этому ничтожеству, которое, наверное, спит сейчас в зале игральных автоматов. В десять часов Хуан заявил, что пора отчаливать.
В десять с четвертью Ирина прыгнула с причала на палубу яхты и нырнула в каюту. Выскочила оттуда через минуту и закричала испуганно:
— Володька, да он же забрал отсюда все свои вещи и кое-что из наших прихватил.
Краткий допрос Хуана подтвердил — Зариковский явился на яхту рано утром и ушел груженный каким-то багажом.
Арендованный автомобиль Владимир уже сдал, а потому в отель сперва побежал, а потом подхватил попутное такси. В отеле он попросил у портье конверт, вложил в него пятьсот долларов, надписал латинским шрифтом «Зариковскому В. В.». Заклеил конверт и отдал его портье.
Таксист его дождался и вернул на причал за десять минут.
— Плывем! — махнул рукой Владимир.
Шкипер аккуратно вывел яхту из бухты, набрал скорость, указал Владимиру направление — между двух темнеющих на горизонте островов — и оставил штурвал. Владимир принял управление на себя, и яхту плавно закачало на пологих волнах океана, а Тенерифе остался за спиной. Когда Владимир бросил на остров прощальный взгляд, Ирина спросила ехидно:
— Ну, натрахался со своей немкой?
Он ничего не ответил, что Ирину не устроило:
— Мне на это наплевать. Я тоже времени даром не теряла.
— Я очень рад.
Океан серебрился под ярким солнцем, и в рубке управления было жарко, хотя Тенерифе славится тем, что там круглый год ровная температура — от 25 до 28 градусов по шкале Цельсия.
Глава 2
Дня за три до Рождества Христова на Горный Алтай обрушились такие трескучие морозы, да еще и с пронзительным ветром, что вороны на лету замерзали, а занятия в школах отменили еще до начала зимних каникул. Потом посыпал безостановочный снег, но температура не повышалась. Поэтому в городе Семенове, что в сотне километров от Бийска, улицы были пусты, словно его чума захлестнула и все жители вымерли. Откровенно говоря, Семенов на ранг настоящего города не тянул. В хрущевские времена, примерно в начале шестидесятых годов, на этом ровном месте какие-то буйные головы собрались построить то ли громадную фабрику-птицеферму, толи свинокомбинат, а может, и кроликов собирались разводить. Согнали людей со всей округи, что-то построили, не достроили, а затем светлая куриносвинокроличья идея сама собой как-то захирела. Но город выжил, в количестве пятнадцати тысяч человек. Людей привлекала сюда дивная природа и возможность выжить, кое-как наладив работу чулочной фабрики. Так что к началу двадцать первого века Семенов стоял наполовину деревянный, частично кирпичный, и кое-где дыбились над окружающей тайгой бетонные уродцы в девять этажей. Построили три школы, открыли сельскохозяйственный техникум, само собой — значительное количество питейных заведений, но все же возвели и два храма.
Так что утром перед Рождеством Даша Муратова проснулась под приглушенный и далекий звон колоколов. Она потянулась под пуховой периной всем своим сильным и гибким телом, сквозь сон услышала, как тетка Антонина Матвеевна подкидывает в печку дровишек, а печка мощно гудит, наполняя всю просторную избу дровяным теплом.
— Тетка! — сонно позвала Даша. — Неужто ты в церкву снарядилась?
— А то! Иль я нехристь, как ты?
— Тетушка, так нынче, говорят, и медведь в берлоге насмерть замерзает!
— А потому,
