А я от этой мысли похолодела, чувствуя легкое головокружение.
Пожалуйста, боги, услышьте меня. Пусть он будет свободен. Я не переживу такого позора.
Сестра запрыгнула на кровать, на весу листая хрустящие, пахнущие чернилами страницы.
Секунда, две…
В воздухе застыло напряжение…
Первым не выдержал отец:
— Главное, чтобы это был кто-то не ниже маркиза. Это же такая удача.
Его голос звучал радостно и как-то гордо, я, шокированная, взглянула в его глаза, в которых горел неподдельный интерес к моей персоне. Как же быстро сменились его эмоции. Буквально несколько секунд назад он рвал и метал, а теперь…
Он ждал, все ждали.
Мама толкнула отца в бок, тот зашипел и удивленно на нее посмотрел:
— Мне кажется, дорогой, что это лишь начало наших бед.
Отец лишь отмахнулся.
— Мы можем потребовать выкуп.
От этих слов я вздрогнула.
Отец всего лишь хочет меня выгодно продать, прикрываясь неожиданной истинностью.
Наблюдая за ловкими пальцами сестры, я молилась про себя, чтобы моим истинным оказался дракон попроще.
Сердце замедлило ход…
И она остановилась на одном из разворотов, где какая-то корреспондент анонсировала будущий бал дебютанток и потенциальных женихов…
Фотографии запестрели у меня перед глазами, я тужилась всматриваться в красивые, холеные лица, пока не остановилась на одной из них.
Видимо, у меня на лице отразилось столько эмоций, что все, кто находился в спальне, нетерпеливо наклонились, смотря на объект моего интереса. И в унисон со мной вскрикнули, когда до них, да и до меня наконец дошло, с кем я, никчемная серая, посмела закрепить истинность!
Глава 6
Узкий коридор возле глухо запертых дверей, ведущих в императорскую приемную, внушал жуткий страх. Эти темные давящие на плечи стены с толстыми портьерами на противоположных окнах и множество портретов, с которых на меня смотрел наш император.
Бр-р!
Его пробирающий строгий взгляд проникал под корку мозга, призывал сознаться во всех своих грехах, даже тех, которые не совершала.
Да, я трусила.
Очень.
От волнения стоять смирно совсем не получалось, поэтому я нервно ходила туда и обратно, считая шаги от одного края до другого.
Семьдесят четыре.
Вот уже час прошел с момента, когда отца пригласили в приемную. А меня оставили здесь одну.
— Главное, не наделай больших глупостей, чем в прошлый раз. У меня не хватит сил и нервов отмывать твою и без того потрепанную репутацию.
Отец шипел, больно раня словами, но я видела в его глазах неподдельный интерес и азарт.
Журил он меня скорее по привычке, а в мыслях уже подсчитывал выгоду от проснувшейся так кстати для него истинности.
И впервые мне было совершенно все равно.
Что думал отец, что скажет мать.
ВСЕ РАВНО!
На кону МОЯ судьба.
И я хотела, нет, не так, я жаждала поскорее поставить точку в этом вопросе. В вопросе, в котором мое желание, мое мнение никто не спросит.
Уже не спросили и переиграли.
И это родные и близкие.
А противостоять императору…
Утром, когда пришел ответ на просьбу отца, я категорически отказалась ехать.
О-о-о!
Мое упрямство восприняли бурно, не ожидая от меня сопротивления.
Родители сначала замолчали, ошарашенно переваривая сказанные ровным ледяным голосом слова, а потом взорвались, бурно негодуя в мой скромный адрес.
— Ты понимаешь, что нас всех подставишь. Императору не отказывают!
Мать грозной фурией летала возле моей кровати, стараясь если не словом, так своей фигурой сломать мою волю.
Но я, несмотря на слабость в теле, как никогда была тверда в принятом решении.
— Поедет как миленькая. Что удумала! Иначе вон из дома и поминай как звали.
Отец кричал, извергая на меня яд из угроз и упреков. Но я давно перестала воспринимать его слова всерьез.
Он довольно часто использовал привычный для меня способ запугивания.
Я все так же жила в его доме. Пускай плохо. В беспросветном одиночестве, в тяготеющей надо мной атмосфере нелюбви.
У меня имелась своя небольшая комната и вкусная еда…
Я никогда не жаловалась и ничего не просила.
Больше не просила. Зная наверняка, что не только откажут, еще и обругают вдобавок.
У меня выработался иммунитет, а взрослея, научилась распознавать и их слабые стороны.
Мать, например, сильно боялась упасть в глазах общественности.
Хотя, казалось, куда еще ниже.
Обнищалый род На’йло, пускай и с выдающейся родословной.
И причиной бедности, которая с каждым годом все сильнее отражалась на нашей семье, был и оставался отец. Заядлый игрок, спустивший все наследство, погрязший в долгах и кредитах.
А еще я…
Мама чуть руки на себя не наложила, когда сразу после моего рождения во мне проявилась «серая магия».
В нас любой кому не лень тыкал пальцем. О нас сплетничали и писали в светских хрониках.
Пережив несмываемый позор, она замкнулась в себе, не уделяя мне особого внимания. Ее совершенно не интересовало, что со мной не хотят общаться сверстники. Их придирки и тумаки на общих праздниках, где юные драконы творили что хотели, оставляли синяки и ссадины на моем теле.
А если я смела ей жаловаться, она еще больше злилась, упрекая и ненавидя меня всем сердцем.
Слава всем богам, родилась сестра, и мне стало не нужно сопровождать родителей на ненавистные для меня мероприятия.
Мое место заняла сестра. Черная драконица.
И меня оставили в покое.
И вот сегодня, когда я наотрез отказалась ехать на прием к императору, они словно впервые меня увидели.
На их лицах я читала безграничное удивление и растерянность…
Я даже, казалось, слышала, что они думали:
«Но не силком же ее волочить во дворец!»
Да, я не уступала. Вцепившись в полы все того же одеяла, категорически отказывалась ехать.
И все потому что…
Боялась снова встретиться с ним. С тем, кто волею судеб стал моим истинным…
Нет! Еще раз нет!
Так уж получилось, что я ни разу не видела его воочию. Даже портрет не рассматривала.
Но зато слышала и читала о нем достаточно.
Жестокий боевой генерал.
Веррион Дагнар.
Он редкий гость на балах и приемах.
Это, видимо, мне так несказанно повезло.
Его стихия, его страсть — сражения и поле боя. Где о его подвигах воспевали песни. Даже император благоволил, выделяя среди остальных драконов, любя и уважая его как равного.
Но каждый очередной подвиг означал одно — чью-то смерть. Пусть и врага, которого он с особой жестокостью карал, не различая, мужчина это или женщина, старец или ребенок!
И в таких страшных, не знающих жалости и пощады руках окажусь я?
Ладони сами собой сжимались в кулаки.
