Еще одно удивительное свойство моих обновленных мозгов обнаружилось, когда я подумал о навестивших Лигуна типах. Мысли шли своим чередом, а параллельно память стала подбрасывать мне детальные, во всех мельчайших подробностях, картинки увиденного. Вспомнились не только лица, но и номера автомобилей, которые я вроде бы и не пытался запоминать. У вездехода — ТХ 8047, а у голубого полуфургона — КА 5332. Словно бы серия стоп-кадров прокрутилась у меня в голове, и я, разглядывая их заново, отмечал детали, на которые сперва не обратил внимания. Ну скажем, у парня, который хладнокровно назвался сестренкой Лигуна, были массивные часы какой-то заковыристой марки, со множеством всяких кнопочек, наверняка привозные, с южного континента. Или другая мелочь: тот мужик, что приехал на вездеходе, носил обувку не по погоде, высокие шнурованные ботинки на толстенной рубчатой подошве. Словом, память у меня стала невероятно цепкой.
Долго ли, коротко ли, добрался я до дому на утренней заре и, донельзя усталый, завалился вздремнуть, покуда солнца не взошли, не накалили крышу и не превратили мою каморку в духовую печь.
Впрочем, вскоре меня разбудили самым варварским и наглым образом. Причем не полиция и не бандиты, их я еще худо-бедно мог бы понять, а пресловутая сушеная стерва из жилкомендатуры, которая нажала кнопку дверного звонка и садистски не отпускала до тех пор, пока я, встрепанный, в наспех накинутом драном халате, не отворил ей дверь.
— Долгонько спите, — вместо приветствия заметила она с гаденькой улыбочкой.
— Как умею, — огрызнулся я.
— Гуляете где-то. Вчера вас ни утром, ни вечером дома не было, — элегически продолжала она.
— Это никого не касается.
Стерва прямо-таки сияла от удовольствия, наверняка припасла для меня новую гадость.
— Гуляете, значит. А за жилье не плочено.
— Вот получу пенсию и рассчитаюсь, — я хотел было захлопнуть дверь, но сволочная сушеная баба многозначительно воздела палец в знак того, что разговор далеко не окончен.
— Эти песенки мы уже слышали. И перед прошлой пенсией, и перед позапрошлой. Долгу-то на вас уже сто восемьдесят с полтиной набежало.
Я промолчал. Выплатить долг мне и впрямь будет непросто.
— Ну вот что, дорогуша…
— Я вам не дорогуша, а боевой офицер, — оборвал я ее.
— Может, и так, только для нас вы злостный неплательщик. Подписывайте-ка бумагу, — она вытащила из папки листок и ткнула мне в руки вместе с грошовой авторучкой, обгрызанной и замусоленной так, словно стерва на ней вымещала всю свою женскую ущербность.
— Это еще что такое?
— А вы читайте. Там написано.
Бумага была напечатана от моего имени на хромой канцелярской машинке, дескать, обязуюсь погасить задолженность до конца сего месяца, в противном случае буду выселен с занимаемой жилплощади без предупреждения, о чем извещен официально. В общем, дожил защитник отечества до светлого праздничка.
— И число поставьте, — присовокупила стерва.
— Сегодня седьмое? — машинально спросил я, расчеркиваясь внизу бумажонки.
— Восьмое, дорогуша. Хорошо же вы гуляете, дням счет потеряли.
Не может быть. Что угодно, только вот сбиться со счета, сколько осталось до пенсии, я никак не мог. Вчера, шестого, я ходил к Лигуну…
— А вы ничего не путаете?
— Я ничего не путаю, — презрительно фыркнула она. — Это вы, видать, напозволялись до беспамятства. Соседи говорят, как ушли позавчера спозаранку, так дома и не появлялись. До свидания… гос-по-дин боевой офицер.
Ядовито подковырнув меня последней фразой, она забрала бумаженцию и ручку, сделала налево кругом марш, застучала башмаками по лестнице, умудряясь всей спиной выражать презрение к беспутному гуляке, злостному неплательщику, гадкому несносному мужчине. А я запер дверь и уселся на тахту, над которой висел табель-календарь с исправно вычеркиваемыми датами. Седьмое… Восьмое… Лигуна убили шестого. Сегодня восьмое. Выходит, я пробыл у него на квартире в отключке не пять часов, а сутки с лишним. Ну и лекарство.
Понадобилось несколько мгновений, чтобы взвесить и осмыслить мое положение.
Давая дозу в долг, Лигун демонстративно записал на бумажке, что с меня причитаются две монеты. Искать этот клочок там, в квартире, было безнадежным делом. Впрочем, полиция наверняка его доищется. И если я там значусь не по имени, а по фамилии, не миновать мне серьезных неприятных разговоров: где я ошивался ночью с седьмого на восьмое и потом весь день, почему не ночевал дома, согласно показаниям соседей. Автоматически я попадаю в разряд подозреваемых, и версия убийства выстраивается прямо сама собой: шпырь в ожиданке замочил толкача, у которого был в долгу, потом зверски надругался над трупом. А то, что я всерьез шпырялся, установит любой эксперт, достаточно посмотреть на мои исколотые вены, там живого места не осталось. Алиби нету, мотив налицо. Сверху начальство жучит, мол, когда раскроете кошмарное убийство на радость общественности? Сейчас раскроем, ваше превосходительство, мы это мигом, убийцу поймали уже, только он отпирается, мерзавец, ну да ничего, вытряхнем из него чистосердечное собственноручное признание вместе с зубами и потрохами. Пожалте бриться, взводный Трандийяар…
Так что угроза выселения — сущий пустяк по сравнению со всем прочим. И не требуется особо мощных мозгов, чтобы найти наилучший, для начала единственно возможный выход. Надо сматываться отсюда подобру-поздорову. А что денег в кармане всего четыре монеты, не беда. Подамся в горы, в родную деревушку, оттуда меня никакая полиция не выцарапает. Доберусь денька за два на попутках, вот и вся недолга. Давно мне следовало туда махнуть и обосноваться на покое в отчих краях, да только зелье меня держало на крючке. Но теперь никаких проблем нет.
Быстренько достал я из комода смену исподнего, две чистые рубашки, полотенце и всякую мелочевку вроде носков и платков. Поколебался, брать ли бритвенный прибор, посмотрел в зеркало и махнул рукой. Моя щетина вошла аккурат в промежуточную стадию между небритостью и бородой. Пускай растет. Непривычно для офицера, но какой уж теперь из меня, к ляду, военный. А что сам на себя не похож, так это, ввиду возможных розысков, даже к лучшему.
Отправляясь в бега, щеголять в мундире с орденами на груди тоже ни к чему, слишком приметно. Я переоделся в легкую куртку и брюки дудочкой, которые носил, помнится, еще до войны. Флакон с порошком переложил во внутренний карман куртки и застегнул пуговичку. На случай холодных ночей, которые в горах не редкость, откопал в комоде свитер двойной вязки, присовокупил к кучке собранных в дорогу шмоток и полез под тахту за чемоданом. Там меня ожидал сюрприз.
На пыльном полу, рядом с моим видавшим виды чемоданом, лежал щегольский плоский чемоданчик из натуральной кожи, с какими ходят деляги. Он пропахал широкую борозду в серых клочьях пыли, когда его крепким тычком отправили вглубь под тахту. И случилось это, судя по следу, совсем недавно. Вот так номер.
Вытащив находку, я помедлил, собираясь с духом, потом отщелкнул крышку. Даже не будь я крайне любознателен от природы, все-таки интересно, что за улики не поленились мне подбросить.
Чемоданчик оказался набит пачками денег. А поверх них лежал длинноствольный пистолет с глушителем. Полуавтоматический «Мидур» тридцать третьего калибра, типичная бандитская пушка. Безо всякой там баллистической экспертизы нетрудно понять, из какого именно ствола замочили бедолагу Лигуна. Из этого самого. Иначе зачем бы он оказался в чемоданчике под моей тахтой.
Денег было много. Очень много. Столько, что одуреть впору. Едва я кинул на них взгляд, некий безошибочный счетчик у меня в голове отчеканил: «Триста шестьдесят тысяч.» Ну да, верно, два ряда по шесть пачек в три слоя, по тысяче десятками в каждой пачке, аккуратненько обандероленной крест-накрест самодельными бумажными полосками. Прямиком из наркобанка, надо полагать. Между прочим, это три тысячи семьсот восемьдесят девять моих пенсий, то есть, на двести пятьдесят два года вперед, что моментально вычислили мои безупречные неугомонные мозги.
Ну и как насчет того, чтобы прожить эти двести пятьдесят два года, по пятнадцать месяцев каждый, на девяносто пять хухриков ежемесячно, уважаемый пенсионер Трандийяар? Бред какой-то. Я даже начал проникаться повышенным уважением к своей скромной персоне, ведь кто-то же ухнул такую прорву денег ради того, чтобы меня подставить. Хотя в качестве неопровержимой улики вполне хватило бы пистолета. Загадочная щедрость, прямо скажем.
В обойме осталось четыре патрона, пятый в стволе, два потрачены на Лигуна. Ствол нечищенный, со свеженьким пороховым нагаром.
По логике событий следовало ожидать, что скоро нагрянут полицейские. Но предпочтительнее все-таки смотаться отсюда прежде, чем они заявятся.
