Последний бандит был из числа тех приближенных к Кнуту отбросов, которые примкнули к стае позже, уже после смерти Падре. Разбойник разбойнику рознь — отче бы никогда не допустил среди своих людей подобной низости и самоуправства.
Кнут же сидел в это время на диване, с наслаждением потягивая местное дрянное виски прямо из бутылки и наблюдая бесплатное представление, устроенное членами его кочующей труппы. По обе стороны от него застыли мраморными статуями две молодые девушки, каждая выше Кнута на голову. Обычно живые и громкие, смеющиеся, чтобы завлекать клиентуру, сейчас их сложенные на коленях руки заметно дрожали. Страх насилия породил в девушках целомудрие и сдержанность, даже проститутки сойдут за жеманниц, пригрози им кто-то всерьез отхлестать их плетью.
В углу зала, между стеной и разрушенным прикладами ружей пианино, забился, дрожа от страха и ненависти, паренек лет семнадцати, с виду типичный южанин. Как и все жители юга, он обладал смуглой кожей, приплюснутым носом, мясистыми губами и широкими бровями, курчавыми волосами, был строен, как палочка дирижера. Пожалуй, многие из здешних посетителей предпочли бы его большинству местных женщин, если бы им представился подобный выбор, однако паренек не продавался. Пальцы его правой руки, искалеченные больше, чем пальцы левой, были замотаны в носовой платок и прижаты к груди, а взгляд больших карих глаз неотрывно следил за Кнутом, за каждым его движением, за каждым вздохом. Это был местный пианист, нанятый играть развязные мелодии, чтобы клиенты лучше проводили время и больше тратились. Вернее, он был пианистом ранее, до этого вечера, до того, как лишился пальцев, а вместе с ними заработка и смысла жизни.
— Дай-ка я погляжу, а то что-то ты больно долго возишься! — не вытерпел вдруг коллекционер зубов, пригвоздив руку проститутки за рукав собственным ножом. Его лезвие вошло в столешницу больше чем на половину, этот разбойник был рослым малым, отличался большой физической силой, обладал бычьей шей и размером с добрую пинту кулаками.
Подскочив к заигравшемуся компаньону, он отбросил его от стола одним резким движением руки, достав из-под подола женщины, как акушер достает новорожденного. Этот «младенец» был отнюдь не невинен, обладал густой растительностью на лице и дурным нравом. Упав, он тут же встал на ноги с намерением отстоять свои права на добычу, но почти сразу же слег обратно, подкошенный мощным ударом в челюсть. Его глаза потухли, и он выбыл из игры, на этот раз всерьез и надолго.
Удостоверившись, что соперник усыплен, амбал с ожерельем на шее вернулся к женщине. Увлеченный процессом расправы над противником он не заметил человеческий силуэт, так и застывший на месте с того момента, как в бордель вошел неизвестный посетитель. Его не трудно было пропустить, ведь таинственный незнакомец стоял без движения, и только свет солнца, которое должно было окончательно скрыться за горизонт с минуту на минуту, проникая лучами сквозь щели, создавал красноватый ореол вокруг его широкополой шляпы. Если бы кто-то из людей, находящихся внутри, и вспомнил бы сейчас о нем, то подумал бы, наверное, что бедняга попросту впал в ступор от страха попасть под раздачу. Между тем это было не так, неизвестный выжидал подходящий момент для своего вмешательства. Он отлично знал сброд, с которым разъезжал по прериям, изучил его нрав и повадки, — знал, что делиться, а тем более уступать, разбойничье племя не умеет, и был более чем уверен в том, что непременно завяжется драка. Так оно и вышло.
Госпожу же, казалось, куда больше собственной жизни заботила теперь целостность ее платья, после того, как нож пронзил его рукав. Ее опасения на этот счет ясны: изысканная материя на фронтире стоит дорого, и все же только по-настоящему падшая женщина могла в такой момент подумать о деньгах.
— Берите уж, что хотите, ублюдки, и выметайтесь! Только ткань пощадите! — прорычала она сиплым голосом и, казалось, совершенно расслабилась. Все ее тело вдруг из туго стянутого узла превратилось в прямую нить, словно кто-то вытянул нужную петлю, тем самым узел развязав. Так ведет себя мошка, попавшая в сети паука, окончательно выбившись из сил. Все, что ей остается, — это принять черный рок.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Недоумение отразилось на лицах трех лап этого паука, его почти сразу же сменила дрожь предвкушения, они ослабили хватку, — лицо четвертой лапы, напротив, исказила ярость.
— Э-э-э, нет, дорогуша! Момент ушел, кровь слишком горяча теперь! Только лишь лоном и платьем ты у меня не отделаешься! — пообещал старой проститутке амбал, наклоняясь над ней с адской ухмылкой и разрывая подол драгоценной ее одежды на две ровные половины. Ткань темно-синего платья рвалась с громким треском, будто молния прочертила ночное небо, разделив то надвое. В тот момент, когда яркий росчерк этой молнии погас, когда амбал отпустил края разорванного подола, — грянул гром!
К тому момент вращение колеса рулетки почти завершилось, шарик замер, прильнув к ребру, делящему черное и зеленое, замер со стороны черного. Все были уверены в том, что подобно волне во время отлива, он уступит законам природы, и как в нынешней век суеверия уступают место научному подходу, так и шарик отступит от возникшей на его пути преграды, доказав, что в мире нет ничего непредопределенного свыше. Исход этой истории, однако, принял оборот отличный от того, который каждый из присутствующих в зале предполагал с самого ее начала, и только один человек во всем заведении знал до последнего, чем дело обернется. Этим человек был не Кнут.
Дело в том, что Кавалерия — он-то и есть таинственный незнакомец, замерший у дверного проема — предпочитал другой вариант этой игры. Кавалерия был из тех мужчин, которые держат руку на пульсе: опытный танцор — он не любил выбиваться из общего ритма, во многочисленных переделках с его участием почти никогда не допускал этого. Как жизнь научила его однажды, когда теряешь контроль за ситуацией — оказываешься ее заложником, он же слишком часто играл в карты с дьяволом, чтобы полагаться только на удачу. Леди фортуна, знаете ли, натура слишком ветреная. Она даже, пожалуй, и поизменчивей этой гетеры на столе будет, уж и отчаявшейся ждать поддержки откуда-либо. В такой игре ставки куда выше рулетки, в преисподней в качестве игральных карт в ходу Таро.
Никто не ждал вмешательства, но оно произошло. К тому моменту солнце исчезло за горизонтом, немного не дотерпев к окончанию подзатянувшейся пьесы. С улицы свет внутрь больше не проникал, и только люстры да канделябры, тусклый огонь их свечей освещал импровизированную сцену. Спектакль близился к развязке, актеры вышли в последний раз, большинству из них не суждено было поклониться публике — выстрел прогремел из-за кулис.
Выстрел отнюдь не был бутафорским, в том варианте рулетки, в котором Кавалерия был искушенным игроком, где «чертово колесо», — барабан револьвера, стрелок сам выбирает, кому улыбнется удача.
Щелчок курка и ставка на черное! Вспышка света и запах пороха! Первый выстрел был откровением: все равно что взорвать шашку динамита в закрытом пространстве пещеры. Летучие мыши, доселе взиравшие на происходящее издалека своими красными, как фонари у парадного входа в бордель, глазками, разразились испуганным писком. Их черные тучи метнулись к выходам. Обычные жители городка, проститутки, приезжие и даже несколько бандитов с особо острой формой медвежьей болезни вылетали сквозь окна, вынося ставни вместе с собой. Раздалось несколько глухих ударов, — это перевернулись диваны, из мягкой мебели превратившись в баррикады. Только дула торчали над ними, направленные вертикально вверх, в потолок: нечего тратить пули, пока не выяснена обстановка. Изредка над преградами возникали глаза — это шестерки Кнута, его разменная монета, изучали торг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Между тем азарт захватил игрока — нету в мире заразней болезни. Раз масть пошла, — значит, еще одну ставку на черное! И новый выстрел сотряс своды пещеры. Третьего не понадобилось, к огромному сожалению вошедшего в раж игрока, казино закрылось раньше положенного срока. Видя, что подмога из зала не спешит вмешаться, один из оставшихся в живых насильников повалились на колени, умоляя сохранить ему жизнь. Из оборванного уха мерзавца продолжала сочиться кровь. У него тоже были при себе револьверы, но когда играть в шахматы с новичком садиться гроссмейстер, мат получается детским. Медленно он вложил револьвер в кобуру. Оставаясь у двери, во тьме, Кавалерия, как маститый живописец, осматривал нарисованный им натюрморт. Немедленной расправы Кнута он не страшился — этот трусливый крысиный король и курок взвести побоится, пока не убедится наверняка в том, что его сторона многочисленнее.
