– Я не разбираюсь в оружии.
– Письмо пришло по почте или его принесли?
– По почте. В театр.
– Когда?
– Неделю назад.
– Она заявляла в полицию?
– Нет.
– Почему?
– Вы видели «Гремучую змею»? – спросила вдруг Лоуис.
– То есть?
– "Гремучую змею". Мюзикл. Шоу. В нем играла Мерси.
– Нет, не видел.
– Тогда слышали?
– Нет.
– Вы что, на луне живете?
– Простите, но у меня...
– Извините, ради Бога, – тут же вставила она. – Я не... Я просто... Извините, пожалуйста.
– Ничего-ничего.
– Ну, в общем-то... Сейчас это гвоздь сезона, но... вначале были неприятности, потому что... Вы уверены, что не слышали? Это было во всех газетах.
– Я, наверное, не обратил внимания, – объяснил Карелла. – Что там были за неприятности?
– Вы тоже ничего не знаете? – обратилась она к Хейзу.
– Нет, увы.
– О танцах Мерси?
– Нет.
– В одной сцене Мерси танцевала без одежды. Потому что идея была... Черт с ней, с идеей! Но только танец был совсем не похотливый, даже не сексуальный! Но полиция этого не поняла и запретила шоу через два дня после премьеры. Администрации пришлось добиваться судебного разбирательства, чтобы снова открыть спектакль.
– Да, припоминаю, – кивнул Карелла.
– Я это к тому, что из театральных никто не пошел бы в полицию. Даже из-за угрожающего письма.
– Она купила пистолет, – вставил Хейз, – значит, ей все равно пришлось обращаться в полицию за разрешением.
– У нее не было разрешения.
– Тогда как она достала пистолет?. Чтобы купить оружие, надо сначала...
– У одного знакомого.
– Как зовут этого знакомого?
– Гарри Донателло.
– Импортер, – сухо заметил Карелла.
– Сувенирными пепельницами, – добавил Хейз.
– Я не знаю, чем он зарабатывает, – пожала плечами Лоуис. – Но он достал для нее оружие.
– Когда это было?
– Через несколько дней после письма.
– Что было в письме? – спросил Карелла.
– Сейчас я его принесу.
Лоуис ушла в спальню. Они слышали, как девушка выдвинула ящик, зашуршала бельем, потом как будто открыла жестянку из-под леденцов и с конвертом вернулась в комнату.
– Вот.
Не было смысла сохранять возможные отпечатки пальцев. Письмо побывало в руках Мерси Хауэлл, Лоуис Каплан и еще Бог знает скольких людей. Но, тем не менее, Карелла принял письмо на носовой платок, развернутый на ладони, потом взглянул на конверт.
– Ей нужно было сразу принести письмо нам, – сказал он. – Оно написано на гостиничном бланке, мы бы через минуту нашли отправителя.
Письмо действительно было написано на гостиничном бланке «Эддисона», одного из неприметных городских клоповников, находившегося всего в двух кварталах к северу от театра на Одиннадцатой улице, где работала Мерси Хауэлл. В конверте был один листок. Карелла развернул его. Карандашом было написано:
Где ваша одежа, мисс?
Ангел Мести
* * *
Торшер погас, комната погрузилась в темноту.
Сначала было слышно только прерывистое дыхание Адель Горман. Потом неясные, глухие, как будто принесенные курящимся туманом с сырого пустынного берега, послышались звуки искаженных голосов, и в комнате вдруг потянуло холодом. Голоса будто бы выделялись из безостановочно гудящей толпы, взмывая и опадая в каком-то какофоническом ритме. Смесь языков резала слух. Слышно было, как взвыл ветер, словно кто-то резко и неожиданно распахнул дверь в некий запретный мир (какой холод в комнате!), обнажив толпы мятущихся теней, занятых бессмысленным разговором. Голоса стали громче, несомые этим ледяным пронизывающим ветром, яснее, ближе, и вот они заполнили комнату, будто требуя освободить их из адового, неземного склепа. А затем два, только два из бестелесных голосов оторвались от массы невидимых теней неся с собой порыв замогильного холода из неведомого мира. Послышался шепот. Сначала мужской, гортанно, с сильным иностранным акцентом выговаривавший только одно слово: «Ральф!». Затем добавился женский: «Адель!» – так же странно, прерывисто, потом снова: «Ральф!». Голоса перекрывались, но были явно чужеземными назойливыми, нарастающими, пока шепот не превратился в агонизирующий стон. Имена растаяли, став эхом в порывах ветра.
С глазами Мейера делалось что-то странное в темноте. Видения, которых, конечно, на самом деле не было, казалось, всплывали вместе с нарастанием звуков, наполнивших комнату. Под глухой рык мужского голоса и отчаянные стенания женского едва различимая мебель принимала расплывчатые, аморфные очертания. Затем в комнату опять вторглось бормотание других голосов, как бы призывая этих двоих назад, в угрюмый мшистый склеп, откуда те на мгновение вырвались. Вой ветра стал еще пронзительнее, а голоса бесчисленных теней ослабли, отзываясь эхом, и – исчезли.
Торшер вспыхнул снова, разбрасывая скудное освещение. В комнате ощутимо потеплело, но Мейер Мейер был покрыт липким холодным потом.
– Ну, теперь вы верите? – спросила Адель Горман.
* * *
Детектив Боб О'Брайен выходил из туалета, когда увидел сидящую перед дежурной на скамейке женщину. Он уже собрался шмыгнуть обратно, но на долю секунды опоздал – она его увидела. Сбежать не удалось.
– Здравствуйте, мистер О'Брайен, – обратилась к нему женщина, неловко пытаясь встать, как будто не зная, встретить ли полицейского стоя или продолжать сидеть, сохраняя женское достоинство. Часы на стене в дежурке показывали 3.02 ночи, но женщина была одета, как для короткой послеобеденной прогулки в парке – коричневые брюки, туфли на низком каблуке, укороченное бежевое пальто, на голове шарф. Выглядела она лет на пятьдесят – пятьдесят пять. Лицо когда-то, должно быть, было хорошеньким, зеленые глаза, выступающие скулы и благородный рот. Правда, ее несколько портил слишком длинный нос. Она все-таки встала и пошла рядом с О'Брайеном, сопровождая его в дежурку.
– Поздновато уже, миссис Блэйр, обратился к ней О'Брайен. – Что же вы не дома?
Он не считал себя бесчувственным бревном, но его манеры были сейчас подчеркнуто резкими и отталкивающими. Встречаясь с миссис Блэйр, наверное, уже в семнадцатый раз за месяц, детектив старался не заостряться на ее горе, потому что, откровенно говоря, ничем не мог ей помочь, и это бесило его.
– Вы видели ее? – спросила миссис Блэйр.
– Нет. Увы, не видел, миссис Блэйр.
– Я принесла другую фотографию, может, она поможет?
– Может быть, поможет.
Зазвонил телефон. Он взял трубку: «87-й участок. О'Брайен слушает».
– Боб, это Берт Клинг, взрыв в церкви на Калвер-авеню.
– Да, Берт.
– По-моему, этот красный «фольксваген» есть в оперативке по угнанным машинам. В той, что вчера получили. Откопай-ка ее и скажи, где его сперли.
– Сейчас, секунду. – О'Брайен принялся просматривать лист у себя на столе.
– Вот новая фотография, – продолжала миссис Блэйр, – я знаю, вы умеете разыскивать беглецов. Дети вам верят и все рассказывают. Если увидите Пенелопу, только скажите ей, что я ее люблю и что я очень сожалею о том, что случилось.
– Да, обязательно, – пообещал О'Брайен. В трубку он сказал:
– Здесь два «фольксвагена», Берт, модели 64-го года и 66-го. Тебе оба?
– Давай.
– Тот, что 64-го года, угнан у некоего Арта Хаузера. Он был припаркован на Уэст Меридиэм, 861.
– А 66-й?
– Владелец женщина, Элис Клири. Машину угнали со стоянки на Четырнадцатой улице.
– На Южной Четырнадцатой или на Северной Четырнадцатой?
– Южной. Южная, 303.
– Понял. Спасибо, Боб. – Клинг повесил трубку.
– И попросите ее прийти домой, – добавила миссис Блэйр.
– Обязательно, – кивнул О'Брайен. – Если увижу, обязательно скажу.
– Здесь Пенни хорошо выглядит, правда? – спросила миссис Блэйр. – Это было в прошлую Пасху. Это самая поздняя ее фотография. Я подумала, она вам пригодится.
О'Брайен посмотрел на девушку на фотографии, потом взглянул в зеленые глаза миссис Блэйр, затуманенные сейчас слезами. Ему вдруг захотелось перегнуться через стол и успокаивающе погладить женщину, чего он никак не мог сделать, не кривя душой. Несмотря на то, что он действительно был лучшим в отделе по поискам пропавших и всегда ходил с пухлым блокнотом, где было не меньше пятидесяти снимков подростков, мальчишек и девчонок, и несмотря на то, что на его счету было больше найденных беглецов, чем у любого другого полицейского в городе, О'Брайен совсем ничем не мог помочь матери Пенелопы Блэйр, сбежавшей из дому в прошлом июне.
– Видите ли... – начал было он.
– Я не хочу этого слышать, – бросила миссис Блэйр, быстро направляясь к выходу из дежурки. – Скажите ей, пусть идет домой. Скажите, я люблю ее, – и убежала по окованной железом лестнице.
О'Брайен вздохнул и сунул новый снимок Пенелопы в блокнот. Миссис Блэйр не захотела слушать, но ее сбежавшей дочери Пенни уже исполнился 21 год, и не было на белом свете детектива, полицейского или кого другого, кто мог бы заставить ее вернуться домой, если она того не желала.
