IV
Время текло размеренно, вращаясь, словно волчок: за одними танцами следовали другие; за субботой воскресенье; за воскресеньем – суббота следующей недели. И казалось, что этому не будет конца, что время тоже, как и волчок, погружается в спячку. Но в начале августа внезапно произошло некое странное движение, и я оказался свидетелем ссоры между Адрианом и девушками, которые были нашими соученицами по занятиям на лесопильне. Ничего особенного не произошло, но стало совершенно очевидным, что мир и покой суть неотъемлемые свойства неба и гор, но никак не человеческого сердца и разума. Это был знак: будут и другие странные изменения, другие финты, и с каждым разом они будут все хуже, все серьезнее. И в какой-то момент чья-нибудь жизнь – еще один волчок – покатится по земле.
Была суббота. Я закончил свое выступление и пошел на террасу кафе посидеть с Адрианом, Хосебой и Лубисом. «Почему ты заканчиваешь танцы этой пьесой, Казачком? – сказал мне Лубис. – Здесь, в Обабе, это немного странно». Он смотрел на меня своими большими глазами. Я не знал, что ответить, я не понимал его замечания. «Лубис хочет сказать, что мы не в России, – пояснил Хосеба другим, более ироничным тоном. – То есть, что ты предатель, раз принес сюда этот танец с Волги, и заслуживаешь нашего полного презрения».
Он затянулся своей папироской, наклонился ко мне и пустил мне в лицо облако дыма. «Поосторожней, думай, что делаешь», – возмутилась Виктория, разгоняя дым рукой. Она сидела как раз за мной вместе с Паулиной, Нико – дочерью директора банковского филиала, открытого в Обабе, – и четырьмя французскими юношами, проводившими в гостинице каникулы. Тут же, за столом позади Адриана, сидела Сусанна со своим другом – Мартин называл его Маркизиком.
Виктория выглядела раздраженной. «Прости мне эту ужасную ошибку, – галантно сказал Хосеба. – Я сейчас же сверну тебе папироску, чтобы ты на меня не сердилась». – «У меня нет никакого желания курить», – ответила Виктория. «Ну так скажи мне, что я должен сделать, чтобы ты меня простила. Я в твоем распоряжении». С Хосебой трудно было поссориться. Так же трудно, как понять, каков его истинный нрав.
«Лубис прав, Давид. Это тебе не Россия! – торжественно вещал Адриан. – По крайней мере, таково мое мнение. Я не вижу снега, не вижу большевиков и, главное, не вижу ни одной бутылки водки. – Он встал со стула и указал на столы на террасе. – Ни одной! – крикнул он. Потом поднял свой бокал, что бы произнести тост. – Но я вовсе не собираюсь жаловаться. Джин-тоник просто замечательный!» – »Что касается того, что здесь нет большевиков, это еще как посмотреть», – сказал Хосеба. Лубис наклонился ко мне: «Я только хотел высказать тебе свое мнение, Давид. Но если ты хочешь играть этого Казачка, у тебя для этого полная автономия». Автономия: в устах Лубиса это слово было неожиданным «А что бы ты сам сыграл в конце танцев?» – «Мне нравится пьеса, которую называют Пагочуэта. Здесь ее все время играли». Он говорил о пассакалье, которой завершались многие народные праздники. «Хорошо, Лубис. Порепетирую ее на этой неделе и включу в репертуар».
Адриан вновь поднялся. «Это не Россия, друзья. Это Франция!» – крикнул он, показывая на стол, за которым Паулина, Виктория и Нико беседовали с французскими юношами. Нико на это тихонько что-то сказала, нам удалось расслышать только «джин-тоник». «А ведь правда! Я как-то не подумал! – вновь закричал Адриан. – Джин-тоник! Это не Франция! Это Англия!»
«Ты нам преподал настоящий урок географии», – сказал Маркизик, приятель Сусанны. Ему было лет двадцать пять, и он казался прямой противоположностью Хосебе. Одевался очень опрятно и носил ухоженную бородку. На нас он смотрел с антипатией. «Ах, как неблагородно, господин маркиз! – сделал ему замечание Адриан. – Вы нападаете на меня со спины, словно какой-нибудь негодяй». – «Ради бога, Адриан. Не будь выродком», – сказала Сусанна. Выродком. Это слово тоже оказалось для меня неожиданным. Оно совсем не подходило ей, несмотря на то, что она жила в Мадриде, заканчивая медицинское образование, которое начала в Сарагосе. В конце концов, она ведь была дочерью врача Обабы, человека, который выразил мне молчаливое восхищение, увидев, что я читаю книгу Лисарди. «Извините, пожалуйста, госпожа маркиза», – ответил ей Адриан, пристально взглянув на нее.
Бывало, глаза Адриана внезапно утрачивали свой блеск и становились будто деревянными, словно глаза фигурок, которые он выпиливал в своей мастерской. Сусанна, зная этот взгляд и то, что он означает, – в такие мгновения Адриан был способен сказать какую угодно гадость, – повернула голову в другую сторону и стала смотреть на долину. Но там она обнаружила лишь темноту и беспокойно заерзала на стуле.
Хосеба поставил мне на колени аккордеон. «Так как, ты говоришь, называется пьеса, которую посоветовал тебе исполнять Лубис?» – «Пагочуэта». Адриан снова закричал: «Что за новое преступление ты планируешь, Мэнсон?» Хосеба несколько раз хлопнул в ладоши. «Адриан, друзья, подруги: пожалуйста, немного тишины. Давид исполнит нам сейчас Пагочуэту». – «Если вспомню», – сказал я. «Это совсем не важно, Давид, – улыбнулся Хосеба. – Публика на этой террасе в любом случае будет тебе аплодировать». Сусанна с Маркизиком уже встали, собираясь уходить. «Хорошего сна господам маркизам!» – сказал им на прощание Адриан.
V
По существовавшему обычаю, аккордеонист ужинал в кафе после того, как посетители танцев расходились по домам. Так всегда делал Анхель, так в то лето 1970 года делал и я, приглашая к тому же своих Друзей, Хосебу с Адрианом, а время от времени и Лубиса, который обычно приводил с собой Панчо – «чтобы тот не удрал от него к француженкам», говорил Адриан. Посещал эти вечеринки и Мартин, хотя он допоздна работал в своем клубе на побережье и возвращался в гостиницу, когда мы уже принимались за десерт или пили кофе.
Мы обычно задерживались на террасе до самой ночи, поскольку было очень приятно сидеть там, внимая истине и лжи, что приносил нам южный ветер после долгого дня: «Лучше не принимать жизнь всерьез. Лучше радоваться. Лучше беззаботно есть и пить, вести дурацкие беседы и курить с единственной целью выпускать дым». Мы следовали этому совету и ели рыбу и салат, пили пиво и вино, курили папироски Хосебы с медовым ароматом или американские сигареты, которые нам приносил Мартин, и все это мы делали лениво, погасив почти все огни на террасе, чтобы не привлекать насекомых.
Однажды августовской, ночью – скорее всего, это было третье воскресенье месяца, ночь была особенно теплой, – несмотря на то, что огни почти не горели, нас вдруг окружили насекомые, похожие на стрекоз, но такие медлительные и тяжеловесные, что казалось, они не в состоянии держаться в воздухе. Когда какое-нибудь из них садилось на стол, Адриан накрывал его широкой пивной кружкой: он накрывал его, держал довольно долго взаперти и наконец, когда казалось, что насекомому начинает не хватать воздуха, поднимал кружку и выпускал его наружу. Панчо вскоре стал делать то же самое, но он слишком долго держал их в заточении: насекомые под кружкой погибали.
«Хватит, Панчо!» – закричал на него Лубис С ним происходило то же, что и со мной: он ощущал удушье насекомого, словно сам находился под кружкой. Я решил, что следует что-то придумать, чтобы изменить настроение; в противном случае Адриан с Панчо так и будут продолжать развлекаться. «Кому бы вы дали титул Мисс Обаба?» – сказал я, беря в руки газету, забытую кем-то на стуле. На последней странице большими буквами был набран заголовок, возвещавший: «Соледад Эррацурис. Басконка по происхождению может стать Мисс Вселенной».
Все уставились на меня. «Решение не такое уж простое. Нам следовало бы обсудить это», – сказал Хосеба, догадываясь о моем намерении. «Пусть крокодильчики скажут свое слово», – вмешался Адриан, беря мою шляпу от Хотсона и отгоняя ею насекомых, по-прежнему вившихся вокруг стола. «А я знаю», – сказал Панчо. «Что это ты знаешь?» – спросил его Адриан. «Я знаю, какие девушки хороши». – «Хороши для чего?» Лубис поднял перед Адрианом руку. «Если мы оставим Панчо в покое, нам всем будет лучше», – сказал он. Хосеба изобразил на лице усталость: «Лубис прав. Ты слишком повторяешься». Адриан прикрыл лицо шляпой: «Простите, друзья. Как гласит одна очень мудрая поговорка, горбатого могила исправит. У нас это в крови». – «Пожалуйста, оставьте споры для другого раза. Давайте обсудим вопрос о Мисс Обаба», – сказал я.
Грегорио подошел, к нам спросить, не хотим ли мы чего-нибудь еще, поскольку было уже поздно и он собирался закрывать кафе. Он обратился не ко мне, хотя аккордеонистом и хозяином стола был я, а к Хосебе с Адрианом. Он все еще не простил мне встречи с Терезой здесь, в гостинице, четыре года назад. «Всем джин-тоник», – сказал Адриан. «Мне и Панчо два сока, – поправил его Лубис. – Панчо принимает таблетки, и ему нельзя алкоголь». Грегорио направился внутрь кафе. «Принеси бумагу и ручку пожалуйста», – попросил его Хосеба, когда он уже скрывался в дверях.
