— Паныч, — снял картуз Гаркуша, — рад бы, но… я возле паровика… не мастак.
— Не мастак? Ты только до кухарки мастак? Тогда цеп бери! Цепом будешь с кухаркой всю ночь молотить!
Ни живы ни мертвы стояли приказчики. Разошелся паныч… Если уж своего любимчика не щадит, то их тоже не помилует. Гаркушу с цепом на всю ночь, а их, наверное, в каменные катки впряжет, всю ночь будет ими, как чертями, молотить…
— А вы чего торчите? — оставив Гаркушу, накинулся паныч на других. — Навертели, натворили дел, а теперь к панычу, пусть паныч расхлебывает? Что я — усмиритель? Что у меня — войско? Марш по таборам! Всех на ноги! Чтоб сейчас же тока стали работать!
Попятились от крыльца приказчики. Отступив немного, опять замялись в нерешительности. Хорошо тебе здесь кричать, пойди там покричи…
— Как же все-таки быть, паныч? Некоторых мы уломаем, а вот машинисты… Не послушают они нас…
— А время дорого… Сушь такая, что от малейшей искры все вспыхнет…
— Что там, Мазуркевич? — обратился Вольдемар через головы приказчиков к сухощавому щеголю в бриджах, который с взволнованным видом торопился прямо к крыльцу (это был первый помощник главного управляющего).
— Стала водокачка, — замогильным голосом сообщил с ходу Мазуркевич. — Прекратили работу кирпичный завод, артель землекопов…
— А им-то что? — выкрикнул на высокой визгливой ноте паныч. — На водокачке воды им не хватает?
— В знак солидарности с токовиками… Я только что из мастерских: там целый митинг Привалов собрал…
— Привалов?
— Он, кажется, тут всему голова…
— Ишь, кто верховодит! — подскочил Гаркуша. — Где гнездо, а на кого валят!..
— Ладно… я ему припомню, — процедил паныч и, пошептавшись с чеченцем-урядником, обратился к приказчикам: — Разъезжайтесь по таборам, нечего вам тут время тратить… Скажете… гм… обещал паныч… Побаламутили, пошумели, мол, и довольно… Машинистам после обмолота — награды. Девушкам — на платки…
— А вода? Из-за нее больше всего…
— Будет и вода… Вернутся из Каховки верблюды, на верблюдах будем доставлять отсюда, с артезианов. Слыхали? Так и передайте!
Понурившись, разъезжались приказчики от конторы. Улюлюканьем провожали их неуловимые хористы, проклятиями осыпали женщины из казарм. События в степи всколыхнули все имение. Асканийские казармы не переставали клокотать в эти дни: еще не утихло возбуждение, вызванное среда рабочего люда трагической свадьбой Яшки-негра и Ганны-горничной, как уже забурунило все кругом, и стар и мал заговорил о водяной забастовке в степи, горячо сочувствуя забастовщикам.
Гаркуша выбрался за околицу в скверном настроении. На куски разорвал бы он этих неуловимых хористов, которые улюлюканьем провожали его за Асканию, указывая каждому на холуя-молотильщика, что должен будет цепом вымолачивать панские стога всю ночь…
Однако не угроз паныча боялся Гаркуша, другое сейчас грызло его. Очень не хотелось ему возвращаться на ток к возмущенным сезонникам, туда, где ненавидели его смертельной ненавистью, где каждая сезонница готова была выцарапать ему глаза… Набрал земляков на свою голову!
Пусть бы терпел уже за свое кровное, а то за чье? За панское. И до каких пор будет это тянуться, до каких пор бегать ему в казачках? Когда уж поедет он в Каховку набирать сезонников не для кого-нибудь, а для себя? Или, может, все это враки? Может, попусту чешут языками в «просвитах»? Бунтарей с каждым годом становится все больше. Кричат, что нарочно он поит сезонников плохой водой, чтоб чаще болели, чтобы больше высчитывать за нерабочие дни… А разве в других таборах не так? Разве на Бекире и на Камышевом лучше? Что ж это будет за приказчик, если у него за лето никто не заболеет, с кем он тогда осенью останется, когда людям выйдет срок и все разойдутся по домам? Разве тогда уже рабочие не нужны? Последнему подгоняльщику известно, что кто летом с животом промаялся, тот на осень только и работник, потому что некуда ему отсюда податься… Надо только угадать, когда и как, — на то ты и приказчик. В самую горячую пору у хорошего приказчика найдется и свежая вода и свежая еда, никто не будет валяться с животом, а как только легче стало немного с работой, — так, смотри и лазарет!.. Разве паныч этого не понимает? Дурачка из себя корчит, он, мол, добрый, он только милует, приказчики всему виной. А останься после Покрова без людей, — тебя же первого прогонит!.. Легко ему чужими руками жар загребать. Приказал ехать, всех поднимать на ноги… Попробуй их поднять панычевыми цацками-обещанками! Не тем, кажется, духом они дышат!..
Все свалилось на Гаркушу как снег на голову. Еще вчера ничего не было заметно. Перетащили в темноте паровик с Кураевого на другой степной ток, с утра начали было молотить на новом месте… А как привезли воду, — тут все и поднялось!.. Девушки хотели его самого илом напоить, а Бронников в это время стал свистком прищелкивать на какой-то особый манер.
Надо же было так случиться, чтобы именно с его, с Гаркушиного, тока пошел сигнал! Кто мог подумать, что как раз его машинист у них главный сигнальщик? Пригрел змею за пазухой… Вроде и не головорез, из-за мелочей с Гаркушей никогда не грызется, а когда наступил момент, — доказал себя. Недаром он часто бывал на водокачке у того механика. Бронникову и его подголоскам — вот кому прежде всего надо шею свернуть! Не раскусил Гаркуша его во-время, зато и попало ему сегодня… Что ж, не дремли, приказчик, не лови ворон!
Как побитый, трясся приказчик в седле, озираясь вокруг. Не пылят тока. Ни малейшего движения в степи. Сами себе сезонники устроили праздник!
Чабаны стоят с бурдюками у пустых колодцев, уставились зачем-то на Асканию. Что они там увидели?
Гаркуша оглянулся и похолодел: красное полотнище полыхало над асканийскими парками, на самом верху водонапорной башни. Кто мог туда добраться? Не иначе, как те висельники-хористы!.. Направить есть кому, а им только свистни: вскарабкаются хоть на небо!..
— И вы, Мануйло, туда заглядываетесь? — укоризненно бросил Гаркуша, труся мимо колодца и узнав среди чабанов чаплинского атагаса. — Не стыдно вам на старости лет?
— Какой я старик, — браво ответил атагас. — Глаз еще далеко достает!..
— Диво нашли…
— Да так, что давненько и не видели такого: после девятьсот пятого, считай, это первый раз…
— Радуйтесь!
Атагас вместо ответа приставил еще и руку козырьком ко лбу, стоя лицом к радостному стягу, пламеневшему под солнцем за сухими далями, над башней, самой высокой в степи.
XLII
На Гаркушином току в это время бушевала необычайная сходка. Сюда прибыли посланцы других таборов, чтоб сообща выработать требование бастующих к главной конторе. Это был настоящий праздник сезонного люда, который вдруг почувствовал себя хозяином положения на токах.
До сих пор батраки не выступали так единодушно.
То, что они, наперекор панским подпевалам, впервые открыто и свободно собрались на свою горячую степную сходку, что они не просто жалуются или ругаются с приказчиками у бочек, а черным по белому на бумаге записали: «Свежей воды вволю и никаких водяных пайков!»— уже одно это поднимало людей в собственных глазах и придавало их борьбе новую окраску. Воинственное, радостно-грозное настроение охватило всех. Разбуженное ощущение собственной силы некоторых почти опьяняло, а то что посланцев других таборов, обшарпанных, босых, с тыквочками воды на веревочках, матрос величал «делегатами», только усиливало новизну и торжественность момента. Не забитой, безвольной массой, а людьми, которые сами могут решать свои дела, стояли они на току, внимательно слушая оратора.
Выступал Бронников.
— Наше собрание приближается к концу, — говорил матрос, стоя на высоком ворохе зерна, по колена в пшенице. — Вас, уважаемые делегаты, уже ждут люди на токах. Идите передайте им, что мы не одиноки, что нас поддерживают рабочие асканийской водокачки, мастерских, кирпичного завода… Итак, если мы будем действовать организованно, дисциплинированно, без анархии, мы обязательно выиграем забастовку! Здесь сегодня звучала некоторые не в меру горячие голоса, что хорошо было бы, дескать, пустить по токам красного петуха… От имени стачечного комитета я хочу предостеречь против этого: слепой бунт может только повредить нашему сознательному делу.
— Верно! — кинул из толпы Мокеич, который тоже был в числе делегатов. После Каховки борода у него еще больше отросла, лицо сделалось бронзовым. — Хлеб не виноват!
— Да. Ни хлеб, ни паровики не виноваты. Незачем машины ломать — не от них беда идет… Виновники — там! — протянул Бронников руку в направлении главного имения. — Они, кровопийцы, превратили эту степь в каторгу для тысяч и тысяч сезонников! Они не считают нас за людей, они хотят поить нас илом, который остается после скота. Но мы их проучим! Если они уже успели забыть о броненосце «Потемкин», мы им напомним. Пусть знают, что сейчас не один он с моря, — десятки таких броненосцев дымят уже и на суше, вокруг нашей Таврии. Мощные заводы Юга — вот наша опора, вот самые грозные наши броненосцы, товарищи. Стойкий, организованный заводский люд — вот на кого мы, степные пролетарии, будем равняться. Оттуда будем черпать энергию, оттуда будем перенимать великую и суровую науку борьбы!..
