Смятение нарастало. Меня колотила паническая дрожь. Я нервно топталась на пассажирской платформе, и мысли постоянно сворачивали к одному и тому же: "Ты поврежденный человек. Ты опасна для тех, кто тебе дорог. Сбежать. Надо сбежать и спрятаться".
Поезд скоро будет здесь. Он заберет меня, как забрал Непостижимых. В этой игре на выбывание больше не должно быть проигравших.
В груди билась безотчетная тревога. Впереди простиралась туманная даль. А если оглянуться… Ох, не стоило мне оглядываться. Там, среди океана зеленых волнующихся трав, как вестник гибели, мчался в черной мантии Тай Фун.
Я мечтала, чтобы он не успел. Я боялась, что он не успеет.
Справа от станции раздался оглушительный гудок. Затряслась земля. Загремели по рельсам колёса. Поезд в бесконечность прибыл с оглушительным грохотом и застелил перрон клубами сизого дыма. Укрыл меня от Тай Фуна и от всего мира.
Я перестала что-либо различать и закашлялась. И тут на моей талии защёлкнулся капкан сильных рук. Он всё-таки успел. Какое облегчение.
Тай Фун порывисто прижал меня спиной к своей груди, и на голову мне обрушилась пронзительная симфония чувств. Дым унесло ветром. Поезд тронулся. Я тоже была близка к тому, чтобы тронуться. Умом.
— Никуда тебя не отпущу! Слышишь? — крикнул мне на ухо мистер Смерть. И выпустил из объятий лишь затем, чтобы поймать поудобнее и стиснуть в обруче рук еще крепче.
Теперь я стояла к нему лицом и медленно теряла остатки разума. От Тай Фуна исходила гремучая смесь — одуряющий коктейль силы и нежности, который пробивал панцирь моей отравленной души подобно штурмовому тарану.
И чем дольше в меня перетекало его тепло, тем очевиднее становилось: не выдержу, разревусь.
Сама не заметила, как из глаз потекли слёзы. Плакса, что с меня возьмешь!
— Тай Фун! — Кажется, я впервые за долгое время назвала его по имени, и это имя у меня на языке тотчас пропиталось горечью. — Я люблю тебя. Очень люблю. Но пойми, я опасна! Я же весь город переправила прямо межпространству в лапы! Они не умерли, они спят. Но всё же… Ведь я и вас с Мирой могу туда же упечь. И кто вам тогда поможет? Я не смогу себя сдерживать. Не смогу бороться…
— Если ты сбегаешь, это не любовь. Если ты готова отказаться от всех, кто тебе дорог, то осознай уже, это вовсе не любовь. А какая-то дрянь, которая под нее маскируется, — вскипел он. — И вот еще что: все твои "не смогу" — чистейший вздор и самообман.
— Вместе, — уже тише проговорил Тай Фун, — мы что-нибудь придумаем. Я найду способ. Обязательно… Сафро, неужели после всего, что мы пережили, ты вот так возьмешь и бросишь нас? Бросишь меня… — упавшим голосом конкретизировал он.
Я уткнулась лбом ему в грудь, спрятав руки в складках шуршащей мантии.
"Да. Не знаю. Нет". Вероятно, это значило "нет".
Сколько мы так стояли, оценить не берусь. Прошла без малого вечность, когда он отодвинулся, обхватил ладонями моё лицо и оцарапал меня хмурым взглядом.
— Ты когда в последний раз ела?
Хороший вопрос. Если бы его задали на собеседовании при приеме на работу, провал был бы обеспечен. Я не нашла, что ответить. Но неожиданно обнаружила, что готова съесть двух енотов и целого зубастого опоссума. Без предварительной обработки.
Мы вернулись в замок, и Тай Фун отдал распоряжения невидимым прислужникам. Для нас накрыли на стол с поистине королевской помпой.
— Сразу много не ешь. Пей по чуть-чуть, — давал указания он и с негодованием заботливого опекуна качал головой. — Несчастье ходячее! Кожа да кости. Скажи мне, Сафро, как можно было довести себя до такого истощения?!
Я не ответила, потому что вдумчиво жевала курочку. Ни вкуса, ни запаха этой курочки не ощущалось. Вся пища стала какой-то пресной. То же самое касалось и клюквенного морса. Кислый он? Сладкий? Для меня он был безвкусным, как водичка.
Тай Фун рядом со мной будто поблек, даже его черная мантия стала казаться серой. Выцвел обеденный зал. Сама жизнь утратила яркость, чтобы обрести ее заново, когда межпространство включит во мне свой режим подложного, приторного счастья. Этого колдовского наваждения, в котором я утрачивала подлинную себя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Да уж, межпространство — решительно не та субстанция, которой стоит заполнять дыры в душе.
— Кажется, тебе всё-таки придется посадить меня в клетку, — горько усмехнулась я, разделавшись с едой.
— У меня есть более гуманный метод, — ответили мне и за руку вывели из-за стола.
Мы отошли к витражному окну, откуда в зал струилось свежее дыхание ветра, а солнце бросало на стену невод из разноцветных бликов. И Тай Фун, странно блеснув глазами, пальцем начертил у меня под грудью какой-то замысловатый иероглиф.
— Ай! Ха-ха! Щекотно! — засмеялась я.
— Тихо. Не вертись.
Точно такой же символ он воспроизвел на спине. После чего вдруг крепко вжался в меня, приник к изгибу шеи жарким поцелуем и зарылся лицом в волосы, которые я совсем недавно пыталась выдрать в порыве отчаяния. И где-то в основании моего хлипкого фундамента всколыхнулась нечаянная нежность, чтобы захлестнуть, заполнить меня до отказа.
— Это тоже необходимый этап процедуры? — слабеющим голосом уточнила я.
— Именно так, моя ненаглядная… — шепнул Тай Фун.
Наконец он разомкнул объятия, забирая одолженное тепло, и я обхватила себя за плечи, силясь удержать ускользающее чувство опоры.
— Обезвредил тебя корректирующей энергетической сетью, — уже куда более буднично отчитался он. — У нее, к сожалению, есть недостатки. Кроме того, мера краткосрочная. Долго ты в таком режиме навряд ли выдержишь. Но мы непременно придумаем план.
В связи с этим фактом я испытала немалое огорчение. Краткосрочная мера! Ох, сколько же еще терпеть? Как долго я протяну при оптимистичном раскладе? Мне до умопомрачения хотелось вернуться в прежнюю, полноценную жизнь. Хотелось отмотать мир до той точки на временной шкале, когда я еще могла радоваться по-настоящему, любить в полную силу. И не думать до онемения сердца о том, что хуже самой смерти.
Ради меня кофейня "Паучьи Ноги" нарушила привычный распорядок, выползла из своего дневного убежища и приковыляла на жутких ходулях к воротам дворца иллюзий. С сегодняшнего дня она стала официально зваться нашим командным центром.
— Переоденься, — велел Тай Фун. — Твоё платье просто кошмар.
Я провела рукой по ткани: бархат истёрся и на ощупь напоминал скорее базальт. В некоторых местах материя прохудилась и просвечивала, словно этим платьем не один десяток лет драила полы какая-нибудь остервенелая домработница. Так что пришлось принять от Тай Фуна его сменную мантию, в которой я немедленно утонула. С горем пополам проникнув в ментальную лабораторию, я привела наряд в надлежащий вид, а заодно умылась и причесалась. Правда, это не особо исправило ситуацию. Мне можно было хоть сейчас отправляться на шабаш. Приняли бы за свою.
Жаль, что душу точно так же нельзя переодеть. Жаль, что нельзя причесать и умыть себя изнутри. Вот о чем я думала, когда Тай Фун подсаживал меня, бледную и тощую, на крыльцо передвижной базы.
Мы уходили, и У-Ворюга с подружкой душещипательно глядели нам вслед. Весь их всклокоченный, неприкаянный вид словно бы говорил: "На кого ж вы нас, сиротинушек, покидаете? Кому нам теперь нервы мотать? Ради кого хулиганить? У нас, между прочим, еще целый список пакостей, которые требуется учинить. Вернитесь!"
Начался сезон воздухоплавания. По светло-голубому небу тянулись вдаль вереницы аэростатов. Воздух был напитан той звенящей свежестью и чистотой, когда сердце просится к облакам вслед за птицами, а горизонта вдруг становится мало и тянет улететь. Тянет заблудиться в акварельно-прозрачной вышине, сбросив старую кожу. А вместе с ней — балласт терзаний, забот и грязной тьмы, что зачастую гнездится в мыслях. И вымыть яд из ран, раз и навсегда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В "Паучьих Ногах" контингент ничуть не изменился. Всё те же молодые жизнерадостные лица. Никаких вам скисших физиономий и поползновений пересчитать друг другу рёбра. Никто не порывается смять кулаком загадочную ухмылку соседа или познакомить вышеупомянутого соседа с подошвами своих ботинок. Исключительная доброжелательность.
