Бежит-Орёт мигом прискакал к хозяину и принялся бешено путаться под ногами.
— Надо же, а я про него и забыл! — признался тот.
Так мы ему и поверили. Этого мохнатого гада, даже если захочешь, не забудешь. За то время, пока Мира мучилась с капсулой, опоссум умудрился слопать у нас на участке всех мышей, подчистую извести улиток и обратить в бегство местных достопочтенных пауков.
Пока он скакал вокруг Фараона, во двор аккуратненько просочился незваный гость под номером два — Иридиус Младший. Его лихо закрученные усы свидетельствовали о самоуважении и твердости духа, клетчатый костюмчик сидел, как влитой, а отутюженные модные брюки, казалось, только и ждут какой-нибудь вечеринки, чтобы станцевать танго.
Жаль было такого мочить.
Но что поделаешь? От меня требовалось развести сырость, чтобы протестировать капсулу. И я немного перестаралась. С водой у нас всегда были сложные отношения. Что ни эксперимент в ментальной лаборатории — то непременно потоп в масштабах загородного дома. И почему я сейчас об этом забыла?
С моей лёгкой подачи небосвод треснул, и вместо скромного контрольного дождика, на капсулу (и на всех нас) низверглись потоки образцового водопада. Капсула испытание выдержала достойно. Как только начался ливень, мы с Мирой забрались внутрь, завели мотор — и воспарили над грешной землёй, светя всеми фарами сразу.
Куда менее достойно испытание прошел ректор. По прогнозу осадков не ожидалось, и зонта он с собой не брал. Ректора скукожило. Он прикрыл голову руками и хотел было отойти к воротам, где имелось какое-никакое укрытие. Но споткнулся об У-Ворюгу, который приполз поглазеть, чем мы тут занимаемся.
Енот отскочил, Иридиус Младший шлёпнулся на траву, и Фараон, который за всем этим наблюдал, согнулся от хохота. Лично ему — что в дождь, что в солнце — хохоталось одинаково беззаботно.
— А что у вас за дракон в подземелье ворочается? — спросил он у ректора, помогая тому встать.
— Дракон? В подземелье?? — вытаращился Иридиус Младший.
Он знать не знал ни о каком драконе.
Дождь кончился, небо расчистилось от внезапно набежавших туч, и Мира посадила капсулу, как заправская лётчица. После чего отправилась инструктировать Фараона. Он даже не догадывался, какой удивительный аппарат изобрёл.
— Материя межпространства, — сказала Мира, — принимает рецепторы на капсуле за часть себя. Ее "иммунитет" на них не реагирует, поэтому материя легко с ними соединяется и не пытается проникнуть внутрь.
— Ондатра сутулая! — выругался Фараон. — Это что ж, я гений, выходит? Да якорь вам в глотку!
— А вы, между прочим, мою гениальную капсулу украли, — попенял он ректору. — Украли и спрятали.
— Да не крал я ничего! — возмутился тот. — Напраслину возводите, уважаемый!
"Уважаемый" забрал опоссума и слёзно попросил нас принять капсулу на хранение, ибо у него в гостиничном номере и даже в обоих барах вместе взятых далеко не так просторно, как в нашем восхитительном замке. А потом плёлся за ректором по пятам, до самой академии и всю дорогу поражался тому, как можно ничегошеньки не помнить о своих коварных злодеяниях.
По-хорошему, Фараону стоило бы брать почасовую оплату за услугу "заговариваю зубы". Ректор ведь наверняка не просто так к нам наведался, а по какому-нибудь щепетильному вопросу. Например, чтобы отчитать нас, тунеядцев, за то, что мы сачкуем без веской причины, и припугнуть отчислением.
А причина была. Причем настолько веская, что и врагу не пожелаешь.
Глава 33. Зовите экзорциста
Дворец иллюзий вытворял, что ему вздумается. Бесстыдник! Как только ночь опустилась нам на плечи, он взял и без спросу зарастил разбитый витраж, будто рану какую. Узор поменялся: вместо осенних кленовых листьев — пламя костра.
Мне хотелось разбить все окна в этом спрутовом замке, чтобы у нас круглосуточно гуляли сквозняки. Пока я спала, это желание загрузили в меня, как перфокарту в разностную машину. Воздуха катастрофически не хватало.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В предрассветный час я резко распахнула глаза и ощутила, как вскипает в жилах кровь. Меня больше не существовало — был кто-то другой. Дерзкий, амбициозный, отчаянно-сумасбродный. Это он заставил меня проснуться, взлетел, управляя моим телом, и тут же запутался в балдахине. Но быстро овладел ситуацией и сорвал атласные занавеси, швырнув их в Тай Фуна, который уже был на ногах.
Тай Фун уклонился. Впопыхах вбежала в комнату Мира.
"Какие замечательные экземпляры! — подумалось мне. — Берём!"
Я отрастила из-под ногтей желейные тяжи, как паук выделяет паутину. Взмахнула рукой — и тяжи поделились на фрагменты. Не-совсем-живые. Кажется, глупые людишки зовут их именно так. Они тратят слишком много времени на слова. Дают имена вещам, которые их не касаются. Строят теории, сочиняют небылицы. И бесконечно чешут языком.
Наше правило: меньше слов — больше дела. Весь мир должен принадлежать нам!
— Нам — это кому? — робко подала голос малышка Сафро. В последний момент она успела схорониться под диафрагмой, и оттуда ее было нипочём не выманить. — Оставь в покое мою подругу, слышишь? Не трогай Миру! И Тай Фуна не трогай!
— Ты ведь любишь его, не так ли? — глумливо прозвучали в голове скользкие шепотки. — Как тебе идея — уничтожить любовь всей твоей жизни?
Малышка Сафро сопротивлялась изо всех сил, но тот, кто подчинил меня своей воле, оказался стократ сильнее. Дикое, необузданное счастье затмевало остатки разума, перекрывая человеческое. Переиначивая меня. По ложке выскабливая мою личность, как выскабливают мякоть из спелых плодов.
Когда я направила сгустки материи к Тай Фуну и Мире, во мне уже расцветало что-то яркое и сияющее, бескомпромиссное. Чудовищное.
Кажется, Мира прибегла к помощи прибора Каролины — не того, который ломается после первого использования, а улучшенного. На меня понеслась резонансная волна, и мне бы тут, по идее, отрубиться. Но ультразвуковые частоты лишь ненадолго вывели потустороннего интервента из равновесия. Сгустки материи полопались, а я, как искусно управляемая марионетка, боком, на всех парах влетела в витраж с костром.
Посыпалось стекло, по виску потекла струйка — пота? Крови? Боли не было совсем, будто мне лошадиную дозу анестетика ввели.
Был чистый восторг.
В дымке на горизонте красным угольком тлело солнце, высокие перистые облака розовели, озаряясь лучами рассвета. Сердце гремело в груди, выстукивая завоевательный марш.
Инкубационный период только теперь кончился по-настоящему. Тогда, на башне, межпространственный вирус меня всё же настиг. Я претендовала на роль телохранителя для Миры, пыталась вылечить Гликерию, но не уберегла саму себя.
Что, Сафро, говоришь, твоя душа — монолит? Ха! Какое безосновательное заявление! Трещины, шероховатости, дыры — всего этого добра там оказалось навалом.
Прямо сейчас межпространство внутри меня ликовало. Мне безумно нравился этот мир: и светлеющее небо, и ветер, который несется навстречу, словно пылкий возлюбленный спустя годы разлуки. Во рту блуждал терпкий привкус свободы. От крошечной земли далеко внизу занимался дух. Во власти новой силы я чувствовала себя невероятно наполненной и счастливой. И я смеялась, смеялась, смеялась.
Нет, не так. Во мне смеялось межпространство. Именно оно растягивало мои губы. Оно вызывало спазмы и конвульсии, насыщая организм кислородом. Покинуть моё тело? Нет, что ты! Умоляю, оставайся навсегда!
Как только до меня дошло, во что я вляпалась, захотелось умереть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Но кто же мне позволит?
Ты сам не осознаёшь, насколько ты драгоценен, пока не потеряешь себя — в липкой трясине чужих желаний и честолюбия. В чужой реальности, которая способна укорениться в душе, точно ядовитый сорняк.
Я летела по бескрайнему небу, в обнимку с ветром, и чувствовала, как по губам змеится не моя улыбка, как сверкают самоцветами не мои глаза. Как бежит по артериям и зажигает щёки поток чужеродного жара. А из черепной коробки ураганом выдувает все заботы и посторонние мысли. Они уносятся прочь, радужно блестят маслянистой плёнкой и лопаются, как мыльные пузыри. И эйфория — ничем не мотивированная, возмутительная эйфория — согревает стылый осенний воздух вокруг меня.
