путешествие было ему не по плечу. Ему не хватало ни сил ни подготовки для сражения с демонами и очевидно предстоящих перемещения в другой мир и битвы с магом смерти. Но как Диеш мог теперь отступиться? Он не имел на это права.
У него в запасе оставалось еще одно заклинание. Его не надо было заготавливать и заряжать, оно было самым сильным и самым ненавистным. Диеш изучил его, чтобы дать себе шанс в сражении с Великим магом и меньше всего ему хотелось использовать его снова.
— С тех пор как я получил задание убить ее, — сказал Диеш птице, хотя очевидно, что она не способна была его понять, — я только и делаю, что нарушаю приказы и правила.
По велению его руки прямо в воздухе перед ними открылась трещина в пространстве. Из зияющей вечной тьмой, еще более непроглядной чем демоническая кровь, раны вырвались тонкие щупальца. Они вонзились в тело монстра, отбрасывая в стороны его куски, закапываясь все глубже в поисках настоящего тела демона. Своими ложными крыльями он пытался вырвать их из себя, но это было невозможно, для него они были прочнее чем стальные прутья для рук ребенка. Магия смерти существовала специально для борьбы с такими созданиями, которые находились за гранью жизни. Наконец тонкие щупальца созданные черным магом достигли своей цели и вытащили наружу гигантское глазное яблоко. Диеш призвал свой меч и разрубил его пополам. Оно обратилось такой же черной жижей как и защищавшая его оболочка. Птица таяла, растекаясь озером между поваленных деревьев, на толстом стволе одного из которых стоял Диеш. Демоническая кровь обратилась белым светом, впитываясь в землю, заставляя сиять все чего она коснулась. В центре этого безумия стоял Корнан, ослепительно белый. Только его глаза стали черными, но не как у черных магов, тьма покрыла даже белки, создавая неприятное ощущение опустевших глазниц.
— Тарлова мать, — устало вздохнул Диеш.
Наполненный демонической силой белый маг, сотворил для себя такой же ослепительно яркий меч и, взявшись за его рукоять, неестественно низким голосом сказал:
— Ты украл у меня сестру!
В измученное и израненное тело Тилли проникает тьма. Ее разум пронзает болезненная тоска, сопротивляться которой у нее просто нет сил и все что она может делать, так это искать ее источник. Тилли могла бы сказать, что жалеет об украденной у нее жизни, но не может сделать этого. Ей никогда не хотелось скучного деревенского счастья. Может быть друзья могли скрасить ее одиночество? Но никто из тех, кто ей встречался не был способен действительно понять, что твориться в ее мятежном сердце. Почему ей не достаточно просто жить спокойной сытой жизнью, растить детей, обнимать мужа? Или радоваться солнцу, которого она не видела пять лет. Может быть Тилли ненавидит мага, за то что он лишил ее этого? Но вот они падающие на нее теплые лучи, но это не сделает ее счастливой. В душе она очень жадная и ей всего этого ужасно мало. Так о чем жалеет Тилли стоя на коленях у входа в Парящий замок, запуская пальцы в покрытую мягкой травой землю? В мире куда ее насильно переместил очередной человек для которого ее жалкая жизнь была лишь разменной монетой. Боится ли она того, что все вокруг хотят ее убить? Все те кто смотрит на нее свысока. Ненавидит ли она их? Ненавидит ли она весь мир? Нет. Тилли не чувствует ничего из этого. Все что заполняет ее — это разочарование за невыполненное обещание.
“Ты говорил, — шепчет она и на глаза наворачиваются слезы, — что со мной ничего не случится”.
Пропитанные горькой обидой и ядом демонической крови слезы падают на землю. Они проникают в нее, отравляя все вокруг. Растения желтеют и вянут. Клонятся вниз омертвевшие полевые цветы. Тилли уверена, что никогда больше не увидит человека, в котором последние пять лет заключался весь ее мир, и эта боль расходится от нее в разные стороны, уничтожая все на своем пути.
Леан ходил за своим отцом по пятам, всеми силами стараясь изменить его мнение. Регар упрямо держал оборону, хоть и прекрасно понимал, что это неизбежно: его одаренный одержимый магией сын так или иначе начнет ее практиковать и если не под его строгим контролем, то каким-нибудь другим сомнительным способом, и решил попробовать переубедить его, а если не получится, то хотя бы испытать.
— Тебе в этой жизни все дается слишком легко, — сказал Регар. — Но когда ты станешь магом тебе придется делать много скучной работы, заниматься тем, чем ты не хочешь и к чему не привык.
— Я готов к этому, — твердо заявил Леан.
— Ладно, — ответил Регар и отправил сына жить с обычными смертными людьми.
Сначала Леан попал в крестьянскую семью, где с раннего утра целыми днями гнул спину в поле. Потом когда он почти привык к этому и научился всему, что нужно было для этой тяжелой работы, отец отправил его работать в кузницу. В проникающей до костей жаре, методичными ударами молота Лиан выковал свое крепкое тело. Регар перетаскивал его с места на место, с каждым разом пытаясь придумать ему работу тяжелее, грязнее и скучнее. Парень работал гончаром, плотником и пекарем. Он стоял дозорным у ворот и убирал конюшни. Работал писарем в ратуше, целый день записывая жалобы бесконечной очереди недовольных жителей. Леан был казначеем, стараясь уследить за тем, куда уйдет каждая монета городской казны, чтобы ее не смог присвоить себе какой-нибудь скользкий чиновник. Однажды ему пришлось ухаживать за смертельно больными людьми. Это была очень грязная и неприятная работа, но не поэтому она оставила на нем такой сильный отпечаток. Наблюдая за тем, как жизнь покидает тело человека, которого не излечили магией, потому что этой болезни не было в Кодексе, потому что это не эпидемия, а значит вмешиваться в чужую судьбу считалось неуместным, Леан почувствовал, как в его душе что-то зародилось. Кто решает, кого спасать, а кого нет? Почему жизнь большинства важнее одной единственной жизни? Разве жизнь можно измерить количеством? Усилием воли он подавил в себе эти бунтарские мысли, но так или иначе они остались где-то в глубине его сознания болезненной картиной остекленевших глаз мертвых людей.
Шли года. Чтобы ни делал Леан, он никогда не жаловался. Все, на кого ему пришлось работать, были им довольны. Регар придумал другую причину:
— Ты думаешь, что тебе будет легко учиться? — сказал Великий маг. — Думаешь, я буду давать тебе поблажки потому, что ты мой сын?
— Надеюсь, что нет, — ответил Леан. —
