— Это ты не пой… это нельзя громко петь…
Как получилось, что стихи, песни, рассказы об отце, некогда, еще до рождения Агнеш, переплывшем у Комарома Дунай, ящик книг под кроватью, случайно оброненное слово никогда не обретали в ее уме особого смысла? Почему она не догадывалась, что ее отец причастен к событиям, происходившим здесь в девятнадцатом году? «Почему я этого не знала? — спрашивает она у самой себя. — Потому что не хотела знать».
Ей исполнилось десять лет, когда отца лишили права работать в Словакии и семья вернулась в Будапешт. Тогда была весна, она перешла в четвертый класс начальной школы. Осенью записалась в городскую школу. На первом уроке им задали сочинение на тему: «Почему я люблю Будапешт».
Десять минут она в отчаянии грызла ручку. Ей было приятно от сознания, что они могут жить дома, в Венгрии, и ей разрешается посещать венгерскую школу. Но города она не любила. Боялась с шумом проносившихся трамваев, испытывала головокружение на четвертом этаже, а коридорная решетка ей почему-то напоминала тюрьму. Играть во дворе запрещается. Ходить по клумбам и газонам запрещается. Бегать запрещается. Кричать запрещается… О, где вы, ивовые заросли на берегу Нитры, сад бабушки с увитой виноградом беседкой и кустами сирени! Сад, где она в октябре находила под опавшей листвой орехи и прятала свои сокровища в норке возле ограды. Деревья на склоне горы, красивые клумбы в палисаднике, где с ранней весны до поздней осени цветут ландыши, анютины глазки, гвоздики, георгины, хризантемы, сад, где щедрые абрикосы и груши сбрасывали на гравиевую дорожку спелые плоды, где среди колючих веток крыжовника и смородины она с удовольствием отыскивала созревающие кислые плоды.
Она глянула поверх тетради на пыльный школьный двор. Ни деревце, ни зеленый клочок земли не радовали ее глаза. Вокруг высились пятиэтажные хмурые кирпичные здания. Во дворе ученики третьего класса лениво занимались физкультурой, из класса пения доносились отдельные звуки рояля. Мелодия показалась ей печальной. И Агнеш озаглавила свое сочинение «Почему я не люблю Будапешт». Сочинение вызвало шумный скандал. Директор школы Шандор Гендер, усатый мужчина со щетинистыми волосами на голове, не стал требовать длинных объяснений, а поднес к глазам Агнеш тетрадь и спросил:
— Это ты писала?
— Я.
— Послушай, ты, паршивая коммунистка. Раз мы тебя приняли, то веди себя как подобает. Но если ты действительно не любишь Будапешт, если ты чешка, то отправляйся немедленно туда, где тебе больше нравится.
С этими словами он отвесил девочке громкую пощечину.
— А теперь ступай к себе в класс и смотри мне, иначе в два счета вышвырнем отсюда.
Тот год был для нее годом бунтарства и сомнений. С ожесточением и враждой следила она за своими преподавателями. Мне не нравится здесь, то и дело повторяла она про себя и в конце года получила такое пестрое свидетельство, какое только можно себе представить. По венгерскому языку — тройка!
Строптивость первого года прошла бесследно. Сердце ее стало мягким как воск, податливым, доверчивым. Шел урок истории; учитель подходил к доске и рисовал пирамиду. «Так выглядит правильное построение общества, — объяснял он, — в основании рабочие и крестьяне. Середина — более узкая часть — это чиновники, учителя и врачи. Вершина: аристократия и генералитет. А над всеми — мудрый и добрый правитель. А что такое революция? — И учитель тут же чертил пирамиду острием вниз. — Миллионные массы выбивают из рук достойных управлять государством людей власть и пожирают друг друга в борьбе за нее. Стало быть, такой строй не может существовать…» Агнеш записала в тетрадь слова учителя, заучила их наизусть, она твердо поверила в них. На уроке экономики она слышала: «Производство состоит из трех факторов: природы, труда и капитала. Против экономических кризисов весьма успешно борются конъюнктурные институты». Агнеш записала, выучила и поверила. Поверила, что если в начале новой истории испанские завоеватели грабили Южную Америку, то колонизация девятнадцатого века приносила отсталым народам культуру. И с энтузиазмом собирала оловянную фольгу, которую перед уроком сдавала его преподобию, и была счастлива, что этим содействует работе миссионеров, приобщающих с риском для жизни к истинной христианской вере и вечному блаженству язычников Азии и Африки.
Верила?
Сейчас ей становится жутко от сознания, что она никогда не верила в это.
А верит ли она в превосходство западной культуры? Они вдохновенно говорили с Тибором о Гёте и Викторе Гюго. Но разве Толстой не такой же великий писатель? А Китай разве ничего не дал человечеству? Продолжает ли она верить, что то, о чем она не знает, вовсе не существует? Верит ли, что Россия такая страна, какой она видела ее в американском фильме «Ниночка» с участием Греты Гарбо? Верит ли еще в то, о чем ежедневно воет радио и кричат подстрекательские плакаты? Нет. Не верит. Ни единому слову не верит. Русские бесчинствуют? Ей известно только то, что венгры устраивали свирепые расправы на украинской земле, что капитаны Петер Декань и Сюч хвастаются фотографиями растерзанных девушек-партизанок, грабят ковры, иконы, самовары, драгоценности. Разве Советский Союз не может поступить по-рыцарски? Разве он не вернул нам знамена сорок восьмого года? Говорят, будто нет советской промышленности. А выставка в сороковом году на Всемирной ярмарке? Агнеш тоже ходила туда, тысячи людей стояли у входа. Столько народу толпилось впереди и позади нее, что она не могла даже остановиться, а, увлекаемая общим потоком, медленно прошла вдоль всего павильона. Ей запомнились тракторы, замечательные ткани, великолепные книги, хлебные злаки. Тогда живший с ними по соседству старый плотник получил работу на строительстве павильона. По его рассказу, он зарабатывал в два раза больше, чем на любой другой стройке.
Нельзя поверить, чтобы люди сражались с таким упорством за свою родину, если им плохо жилось… Кто такие партизаны? Сыны народа, не примирившиеся с фашистскими жестокостями. А из кого состоит армия, которая вот уже две тысячи километров гонит назад крупнейшую в мире военную силу — нацистскую армию? Она состоит из тех, кто образует основание пирамиды, — из рабочих, крестьян и вышедших из их среды генералов. Нацистская армия три года подряд одерживала одну победу за другой. Воевала в Африке, покорила половину Европы, дошла до Москвы и стен Сталинграда. Армия победителей преисполнена энтузиазма. Но откуда русские взяли силы, чтобы через сожженные села и разграбленные города, на многие сотни километров организовать поставку пополнений, предпринять такое мощное контрнаступление, какого еще не знала история? Неужели русские собираются завоевывать чужие земли? А кто объявил войну? Сталин или Хорти?
Все, чему нас учили в школе, что я читала в газетах, во что верила, было сплошной ложью… Но удастся ли мне когда-нибудь узнать правду?
В комнату заглянула Кати Андраш. Она тихо вошла и, обернувшись назад, сказала:
— Заснула.
— Нет, я не сплю, Катина. Только задумалась.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Очень хорошо. Но скажи, Кати, во что ты веришь?
— В то, что люди могут жить без войн, в мире… их только надо научить этому, — ответила Кати, нисколько не удивляясь неожиданному вопросу.
— Да, было бы неплохо, если бы люди жили в мире и согласии.
— Мы еще доживем до этого. Но, пока суд да дело, мама спрашивает, не поела бы ты чего-нибудь, ну, хотя бы хлеба с жиром?
— Самая лучшая еда на свете. Спасибо, принеси, пожалуйста.
Единственная возможность
Эмиль Паланкаи старший позвонил. Стоя у ворот, он любовался двухэтажным красивым зданием виллы в центре огромного парка. Порыжевшие листья дикого винограда качались на ветру, забытая лиловая гроздь, болтаясь из стороны в сторону, купалась в каплях мелкого густого дождя. Выкрашенная в красный цвет садовая скамейка, орех с поредевшей кроной, темно-коричневая и черная скорлупа среди опавшей листвы, поблекшие хризантемы и блестящий от дождя плющ — все это напоминало картину, которую можно было бы назвать «Мир и умирание».
— Неплохой у него вкус, — пробормотал старый Паланкаи. — Что не говорите, мой любимый сынок — моя отрада.
Подняв воротник плаща, он позвонил еще раз. Ждать пришлось минут десять, пока на террасе появилось живое существо. И причем прелестное, женское существо в темно-синем шерстяном платье с красной свежей розой в волосах. Женщина быстро приблизилась по гравиевой дорожке к решетчатым воротам и высунула в окошко один нос.
— Кого изволите искать?
— Эмиля Паланкаи младшего.
— Зачем?
— Об этом я скажу ему лично.
— Говорите мне. Я его жена.
— Вот как? Очень рад. А я его отец.
Молодая женщина покраснела до корней волос. Она торопливо открыла калитку и со смущением в голосе произнесла:
