— Вы подниметесь, отыщите своих знакомых, а я немного подожду у ворот. Если никого не найдете, сможете пойти ко мне.
— Как вы угадали мою мысль?
— Я не угадал… ведь иного выхода нет, теперь я не могу оставить вас.
Они опять остановились передохнуть.
— Кто вы? — спросила Агнеш.
— Я? А вы не узнали? Дед Мороз. Разве не таким вы его себе представляли?
— Серьезно, скажите… — попросила она.
— Зачем это вам?
— А вдруг когда-нибудь я смогу вас отблагодарить.
— Не ломайте над этим голову, за подобные вещи благодарить не полагается. Но как меня звать, я скажу, это не секрет. Балинт Эси.
— А я Агнеш Чаплар.
— Бежали из гетто?
— Нет-нет. С военного завода.
— Можете идти?
— Попробую.
Эси остался у ворот.
— Буду ждать пятнадцать минут, ладно?
— Спасибо.
Агнеш стала подниматься по лестнице. Она уже занесла было ногу на следующую ступеньку и вдруг обернулась.
— В чем дело? — спросил Балинт.
— Примите от меня «Подмененные головы», — попросила Агнеш и протянула ему книгу.
— И не подумаю.
— Если хотите доставить мне удовольствие… Не знаю, любите ли вы Томаса Манна.
— Люблю.
— Так в чем же дело?
— Раз вы ничего больше не сохранили… ни одеяла, ни сумки, а только эту книгу, тогда для вас, очевидно, нет ничего дороже… Не расставайтесь с книгой. Если придется после войны встретиться, после того как вернется домой тот, кто подарил вам эту книгу, и вы станете счастливой молодой женой, пригласите меня на ужин, ладно? Может быть, подарите тогда и книгу.
— С превеликим удовольствием, — ответила Агнеш. Она еще раз пожала руку мужчине и, сразу как-то повеселев и приободрившись, поплелась вверх по лестнице.
— Только вы подождите… доберусь ли я еще за пятнадцать минут, — запыхавшись, проговорила она с середины крутой лестницы. Пожалуй, такого высокого дома не найти во всем Будапеште. Да разве только в Будапеште? И среди небоскребов Нью-Йорка.
На коричневых дверях со стеклянными филенками висит старая табличка: Андраш. Звонок не звонит, но на стук вышла тетушка Андраш в темно-синем фланелевом платье. Она развела руки.
— Агика!
— Тетя Андраш, дорогая!
— Ну-ну, не плачь, душенька, заходи. Тесновато у нас. Комнату Пишты разворотила мина; славу богу, мы были в подвале, когда это случилось. Катики дома еще нет, с минуты на минуту явится. Только бы налета не было. Боже мой, как ты исхудала! Только чаю могу дать тебе, душенька, или немного супа. Лучше суп, правда?
Все тот же знакомый запах: нафталин, айва. Прежняя, милая мебель, старомодный шкаф. На комоде в черной рамке фотография Йошки Андраша. На полке книги. Вот и томик с названием «Гибель Западного мира»… Это из него Кати вынула тогда фальшивые документы… Овальный кухонный стол. Здесь они играли в «машину времени». Что будет через десять лет? Что будет через год? Что будет через час? Как хорошо, бесконечно хорошо, что мы не знаем этого наперед!
Во что я верю
Кати Андраш зашла к дворничихе.
— Скажите, пожалуйста, в этом доме живут Чаплары?
В тесной, маленькой кухне дворничиха как раз готовила обед. Всюду копошились дети. Крохотный малыш сидел на стульчике и играл спичечным коробком. Две девочки рисовали за столом, две другие вертелись у печи — и все следили за матерью и за большой кастрюлей, упиваясь запахом картофельного супа.
— Чаплары? Зачем вам нужны Чаплары?
Под пристальным взглядом женщины Кати на минуту стушевалась.
— Их дочь должна мне сто пенге. Я шила ей платье.
— Ах вот как, ну тогда можете поставить крест. Барышню арестовали.
— А… арестовали?
— Ну, конечно. Плохие люди были эти самые Чаплары. Коммунисты.
— Да неужели!
— Правду вам говорю. Хватало же у этой барышни нахальства заказывать платья, флиртовать, быть главным бухгалтером, заставлять парней провожать себя. И все же ее упрятали. На десять лет упекли. Я сама была на суде.
— Да мне все равно, кто будет платить долг, только бы заплатили. А семья ее здесь проживает, не так ли?
— Проживать-то проживала. Отца и старшего брата еще в марте мобилизовали. А младший, Ферко, недавно ушел в левенте. Одна старушка была среди них порядочной: кроткая такая, хорошая женщина. Так и она заболела от волнений и переехала куда-то к родственникам. Куда же она говорила? Фюлёпсаллаш или какое-то поле… возле Кечкемета.
— Стало быть, в квартире никого нет?
— Ни души. Она заколочена.
Кати Андраш оторопела. Утром она ушла из дому с намерением навестить тетушку Чаплар. Сказать ей, что Агнеш живет у них, что она очень слаба и все время просит позвать мать — хочет повидаться с ней. И вот она никого не застала. Как же об этом рассказать Агнеш?
Видя, что девушка огорчена, дворничиха сказала ей:
— Мне жаль вас, но что поделаешь? Родственников их я не знаю. Теперь разве только после войны вернут они ваш долг, и то неизвестно…
— Ну что ж, спасибо, — поблагодарила Кати и пошла домой.
Агнеш все еще лежала в постели. Доктор Ач не разрешал ей вставать. Она была счастлива тем, что может спать в постели, есть суп, пить кофе и рядом с ней добрая тетушка Андраш. Однако она с нетерпением ждала Кати. Застала ли она дома ее мать? Скоро она придет и расскажет, как ведут себя соседи, что поговаривают о ней, можно ли вернуться домой.
Но, когда Кати пришла и выложила все начистоту, Агнеш расплакалась от отчаяния.
То Ач, то Кати пытались ее утешить.
— Да, матери, пожалуй, лучше пересидеть это время в провинции. Там и продукты можно достать и бомбежек, наверное, таких не бывает. А ты останешься здесь, поживешь у нас. Если почувствуешь себя лучше, Кати сведет тебя к себе в шляпный салон, будете работать вместе. Ведь все это долго не продлится…
Куда девалась мать? Возле Кечкемета? Очевидно, уехала на хутор к крестным.
Ач разглядывал карту.
— А знаете, Агнеш, там уже русские.
Все послеобеденное время Агнеш только об этом и думала. Господи… там уже русские. Неужели правда? Может, дней через десять они и сюда придут. Или недели через две. А может, и завтра.
С какой же стороны армия вступит в город?
Отец рассказывал, что, когда войска Франца Иосифа вошли в Белград, там два дня подряд шел свободный грабеж. Женщин стаскивали прямо с постелей, разлучали с мужьями, взламывали спущенные шторы магазинов, ведрами пили водку. По улицам вино рекой лилось, все смешалось: вино, керосин, чернила, одеколон, масло, пиво, уксус, варенье.
Солдаты выставляли двери квартир, выбрасывали из шкафов вещи, ложились на постель в обуви и одежде, забирали драгоценности, пожирали все съестное, и считалось за благо, если в довершение ко всему не поджигали дом.
Что сулит ей приход русских? Она ждет их, надеется, радуется их приближению. А вдруг они станут приставать к ней, убьют ее или угонят в Сибирь на каторжные работы, как угоняли немцы украинских, чешских, французских девушек?
И будут ли устанавливать коммунизм? И что это такое — коммунизм?
А какая она сама, эта Россия? Агнеш почти ничего о ней не знает. Как смешно получается — ведь на выпускном экзамене по географии ей пришлось рассказывать о России. Помнится, она изрядно струсила, когда вытащила этот билет.
— О России, об этой таинственной стране, мы знаем очень мало, — начала она свой ответ. Председатель одобрительно и приветливо закивал головой. Она же, как можно было предположить по ее вступлению, выдавила из себя всего несколько фраз. Транссибирская железная дорога, Омск, Томск, Иркутск, Чита, Владивосток… Затем важный порт Санкт-Петербург в устье реки Невы, известный своими пушными ярмарками Нижний Новгород…
— А еще? — рассеянно спросил председатель. — Что вам известно о политическом устройстве России?
— Убили царя, вспыхнула революция… коммунисты не верят в бога…
Этого оказалось вполне достаточно для получения отличной оценки.
«Как же это я не пыталась узнать о ней больше, — с досадой думала Агнеш. — Не интересовалась, какая там жизнь, какой он на самом деле, этот коммунизм, чего они хотят, собственно говоря? Как я могла жить, не зная, что происходит вокруг меня? В сущности, как я представляю себе мир? Во что я верю? Не знаю».
Агнеш принялась рыться в своих воспоминаниях.
Она знала сказки, которые рассказывал ей отец, когда в детстве она подолгу болела. Собственно говоря, это были не сказки, а скорее песни и стихи. О куруцах[27], о войнах, о бедных людях. Одну такую песню она надолго запомнила: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». Она не понимала, что значит «рабы» или «проклятьем заклейменный». Но она никак не могла понять, почему так пугалась мать, когда Агнеш, выучив слова, принималась петь.
— Это ты не пой… это нельзя громко петь…
