Брякнув про марксистов, Бронте забеспокоилась, не задела ли она его религиозных чувств своими словами, но отец Баллард прямо-таки подпрыгивал от восторга. Заблудшая овечка, обреченно подумала она, — небось лучший экземпляр за весь месяц.
— Мормоны, мусульмане, иудеи, свидетели Иеговы, спиритуалисты, — перечисляла Бронте, — кришнаиты, теософисты, это новое увлечение Мадонны, как там его…
— Каббалистика, — услужливо подсказал священник.
— Бахаизм, протестантизм, англиканская церковь, зороастризм…
— Зороастризм? — Ник удивленно приподнял бровь. — Да вы и в самом деле времени не теряли!
— И знаете что? Беда всех религий — переизбыток откровений, — вздохнула Бронте. — И это мое первое и последнее откровение.
— Вы думаете? — спросил священник.
— У всех откровения! — Бронте чуть не сорвалась на крик. — Буквально у всех! Под деревьями, на горных вершинах — и всегда разные. И никто ни с кем не соглашается. Можно есть свинину — нельзя есть свинину. Можно женщин возводить в церковный сан — нельзя женщин возводить в церковный сан. И кто же прав, хотелось бы знать? Да хватит уже откровений, поговорим о фактах!
— Можно поинтересоваться, чем вы занимаетесь? — внезапно спросил Ник. — Вернее, занимались.
— Работала в журнале, — ответила Бронте, тут же осознав, что выдает себя с головой.
Они помолчали. Бронте уставилась на распятие над каминной полкой, а священник задумчиво смотрел на огонь.
— Помните, я сказал, что этот разговор лучше сопроводить чашкой чая? — спросил он наконец.
Бронте кивнула.
— Так вот, чая здесь хватит на целый год, — улыбнулся он.
— Или на целую жизнь. Приходите еще, — предложил отец Баллард. — К сожалению, через четверть часа я жду людей. Приходите завтра, хорошо? Или, может, вы бы хотели встретиться с кем-нибудь из прелатов?
— Понимаю, — улыбнулась Бронте, — подключаем тяжелую артиллерию…
— Любой из ваших вопросов займет у нас как минимум день, — ответил отец Баллард, поднимаясь.
Последовав его примеру, Бронте встала и протянула ему руку:
— Все равно спасибо.
Миновав бархатный полог, они прошли мимо деревянных скамеек к церковным дверям.
Прежде чем расстаться — она уже знала, что никогда сюда не вернется, — Бронте позволила себе бросить один прощальный взгляд на лицо священника. И попыталась представить, как бы все обернулось, будь он простым смертным, торопящимся домой, а не священнослужителем по пути в католическую церковь. Но отогнала эту мысль и вышла на улицу, а отец Баллард так и остался стоять в дверях, приподняв руку в прощальном жесте.
Хоть курить расхотелось, размышляла Бронте, направляясь в сторону парка, — может, и вправду чудо Господне? Интересно, все женщины прихода тайно в него влюблены? Вряд ли — они, наверное, в сто раз благочестивее некоторых. Она-то всегда была бесстыжей суетной язычницей — даже церковь для венчания выбрала из-за красивых витражей.
И вдруг ее осенило. Отец Ник Баллард был первым мужчиной за долгие месяцы, с которым ей захотелось переспать!
— С ума сойти! — выкрикнула Бронте, так что проходящая мимо дама обернулась.
Перебрав в голове весь минувший год, она пришла к выводу, что это действительно так. За все это время не встретилось ни одного человека, к которому она испытала бы хоть мизерный атом влечения — а сегодня прямо-таки шесть огромных молекул по голове хрястнули.
Может, Бог простит ее за святотатство, если узнает, что произошло? Дело не в том, что вернулось плотское желание, — вернулась жажда жизни. Бронте уже и забыла, насколько эти явления взаимосвязаны. И потом, разве не в этом заключается божественная сущность? Жить так, чтобы хотелось жить?
Бронте понимала, что завтра она и не вспомнит Ника Балларда, но одно знала точно — никаких больше кривляний на полу и разговоров с пластмассовыми слонятами. Может, смысл жизни в самой жизни? Может, надо просто научиться с ней мириться, а если повезет, и наслаждаться — внезапные приступы вожделения к молоденьким католическим священникам не в счет. Может, Ангел для того и спасла ей жизнь, чтобы втолковать это? Но самое интересное заключалось в том, что она уже и забыла, каково это — влюбиться. Так давно ни в кого не влюблялась, что, видимо, часть мозга, выполняющая эту функцию, полностью атрофировалась. Теперь же благодаря Нику — как ни стыдно было в этом признаваться — в ней вновь затеплились какие-то чувства. Только оставался вопрос: что теперь с ними делать? И на кого направить?
Глава двадцать четвертая
Том всегда недолюбливал «Комптон Армз» — слишком часто он отключался в туалете этого заведения. Да и ряд бутылок за барной стойкой служил горьким напоминанием о безвозвратно потерянных месяцах и бурных пьянках, оставивших после себя лишь провалы в памяти. Но главное, больно осознавать, что он над собой не властен: одной рюмки всегда бывало мало.
Как бы то ни было, не ему оспаривать традиции комптоновской сборной по крикету, и каждую первую среду месяца члены сборной собирались именно здесь. Иногда они обсуждали реестры сборной, иногда — финансовые отчеты, но чаще всего просто выпивали, играли в бильярд и делали ставки на бегах во Флеммингтоне.
Когда Ричард вошел в паб, Том медленно цедил апельсиновый сок, стараясь растянуть удовольствие.
Ричард кивнул другу и пододвинул стул.
— Мы что, раньше всех?
Том кивнул в ответ и отложил газету.
— На автобусе приехал? — спросил Ричард.
— Из Хобарта на автобусе, потом на велосипеде. С водителем из-за этого поцапался — не хотел меня с велосипедом пускать.
— Как тебе на новом месте?
Том улыбнулся и пожал плечами:
— Лучше, чем с Анни. Только я уже и забыл, что такое жить с другими людьми. По утрам очередь в ванную.
— Ну, — ответил Ричард, — если тебя это утешит, то Сара в ванной одна троих стоит. Она там столько времени проводит, что Бронте ей и в подметки не годится, а я-то был уверен, что Бронте мировой рекорд побила.
Том опустил глаза на стакан, лишь бы не смотреть на Ричарда, и перевел разговор на другую тему:
— Гарри в последнее время какой-то грустный.
— Да, ужасно, — согласился Ричард. — Слышал про шоу?
Не поднимая глаз, Том состроил сочувственную гримасу:
— И Пиппин.
— Я так хотел ему помочь, — продолжал Ричард. — Даже драм-машину раздобыл.
— Он мне рассказал.
— По-моему, он не очень-то это оценил.
— Еще как оценил, — заступился Том, — просто у Гарри странная манера выражать признательность. А так, ничего не поделаешь — ты же не виноват, что он отказался участвовать.
