Священник оказался на редкость хорош собой: темно-голубые глаза и почти черные ресницы и брови, а губами можно было любоваться до бесконечности, что бы они при этом ни произносили. Вдобавок необычайно чистая кожа, — наверное, от святости, подумала Бронте.
— А я ведь когда-то была католичкой, — сказала она.
— Когда-то? — усмехнулся священник. — У нас есть поговорка: кто католиком был, католиком и умрет.
— Я даже однажды исповедовалась.
— Да, мне такое частенько приходится выслушивать. — Священник улыбнулся. — «Святой отец, я уже полвека не причащался…»
Поймав его улыбку, Бронте почувствовала, что ее неудержимо влечет к нему, и поспешно отогнала святотатственные мысли. Это уж верх кощунства. Мечтать о сигарете во время медитации — еще куда ни шло, но испытывать вожделение к католическому священнику — грех наверняка непростительный.
— Меня зовут отец Баллард, — представился священник, не замечая смущения Бронте.
— Бронте Николсон, — вежливо ответила она, не поднимая глаз, дабы избежать искушения.
— Вы когда-нибудь были в нашей церкви? — спросил он. — Девятнадцатый век — не позднее 1870 года.
— Нет, не была… Слишком много дел. — Сообразив, что лжет священнослужителю, Бронте опять потупилась.
— Знаете, люди часто испытывают неловкость при разговоре со мной, — сказал отец Баллард.
— Может, это оттого, что они вынуждены звать вас «отец», — предположила Бронте, — вы ведь так молоды.
— Мне двадцать восемь. Вообще-то меня зовут Ник.
Чуть младше Гарри, с удивлением подумала Бронте.
— Ник, можно вам задать один вопрос? — решительно спросила она.
— Прошу.
— Почему все религии — абсолютно все — друг другу противоречат?
— Ну, это сложный вопрос…
Банки с консервированной фасолью — и что он с ней будет делать в таком количестве? — позвякивали в пакете, который святой отец прижимал к животу обеими руками.
— Например, кто прав относительно ада и рая? И где доказательства того, что они правы?
— Та-ак, — протянул отец Баллард.
— И зачем мы живем на этой земле? Вот откуда мне знать, зачем я живу? — настаивала Бронте.
— Знаете что? — ответил священник. — Этот разговор лучше продолжить за чашечкой чая. Может, зайдете, поговорим? В шесть у меня служба, но до этого я в вашем распоряжении.
Если бы на его месте был простой смертный, Бронте только порадовалась бы, но сейчас ее преследовало ощущение, что она — не более чем заблудшая овечка, а он того и гляди достанет длиннющий шест с железным крюком и примется загонять ее обратно в стадо. С другой стороны, терять ей было нечего. Если ему это доставит удовольствие, она даже поблеять может — лишь бы подольше любоваться этими синими глазами в обрамлении черных ресниц.
— Решено, — ответила она, — идемте пить чай!
Проследовав за отцом Баллардом через тяжелые церковные двери и ряды деревянных скамеек, Бронте осознала, что впервые в жизни попадет в запретный предел за красным бархатным пологом.
— Запретный полог, — невольно вырвалось у нее. — Потрясающе!
— Вообще-то здесь нет ничего таинственного, — признался Ник. — Мой скромный кабинет, пара служебных помещений и церковная зала, где мы празднуем Рождество и всякие знаменательные даты.
Бронте попыталась представить Ника (она так и не могла заставить себя называть его «святым отцом») на вечеринке, — например, играющим в пинг-понг. Бокалы с апельсиновым ликером, сандвичи со спаржей… До чего же обидно, что Господь похитил Ника Балларда в самом расцвете его молодой жизни, подумала она.
— Ник, а вы сами правда-правда во все это верите? Ну, я хочу сказать — для вас же это просто работа, разве нет? Такая же, как любая другая. Вы ведь, наверное, тоже не со всем согласны.
— И все же я верую, — просто ответил он, подняв на нее свои честные синие глаза.
Усаживаясь, Ник приподнял рясу, и Бронте успела разглядеть его лодыжки. Теперь она понимала, почему в викторианской Англии это считалось верхом эротизма.
— Со мной в последнее время происходили довольно странные вещи, — призналась она. — И теперь я ищу ответы на свои вопросы.
— Так.
— Сначала я думала, что скоро умру. Затем моя лошадь воскресла из мертвых и начала со мной разговаривать, а потом отвратила мою неминуемую смерть под колесами машины. Так что мне теперь во многом нужно разобраться.
— Например? — спросил отец Баллард.
— Например… Вы готовы?
— Готов, — ответил он, хотя Бронте в этом сомневалась.
— Тогда… — начала она, набрав побольше воздуху в легкие, — как Иисус отодвинул камень от своей гробницы? Ну как?
— Ну… — протянул отец Баллард.
— Так же, как моя лошадь оттолкнула меня тогда на улице? И ради чего я осталась в живых? Я никому ничего хорошего не сделала.
— В этом я как раз не уверен. — Священник улыбнулся.
— Что такое рай? Что такое ад? Есть ли там слоны?
— Простите, что вы сказали?
— Ганеша, индийский бог, он тоже на небесах? А Будда? Откуда вы знаете, что правы католики, а не индусы? Едем дальше. Если человек попадает в ад, может ли он вернуться на землю в другой оболочке? И главное, попаду ли я в ад? И где сейчас Ангел, это моя лошадь, — в раю? И если да, то в каком — в человеческом или лошадином? Или рай един? Как-то сложно представить мою бабушку жующей травку в райских кущах.
— Да, — признал отец Баллард.
— И где сейчас все пятьдесят миллионов лошадей, умерших с сотворения мира? Где они? Нашлось ли и для них местечко?
— Ага! — Ник Баллард открыл было рот, чтобы заговорить, но Бронте уже несло.
Она подобрала под себя ногу, усаживаясь поудобнее.
— Видите ли, святой отец, — я понятия не имею, для чего меня оставили на этой земле. Я бросила работу, потому что ненавидела ее всей душой. С тех пор я брожу как неприкаянная. У меня нет ни цели, ни устремлений. Я словно перекати-поле. Ну за что мне все это? А в последнее время я только и делаю, что вопросы задаю.
— Ищете себя.
— Ищу. Понимаете, буддисты уверяют, что у человека не одна, а сто жизней, но откуда мне знать, что это действительно так?
Ник улыбнулся.
— Если они правы и я побывала на этой земле во времена Римской империи, то почему я ничего об этом не помню? Даже итальянского не знаю. Даже лазанью не люблю. А Ганеша? Он уже две недели стоит на моем туалетном столике, хоботом размахивает, а я что-то не сильно поумнела. Или он только индусам помогает? — Бронте вздохнула. — Не знаю, святой отец, может, марксисты и правы, и это все лишь опиум для народа.
Брякнув про марксистов, Бронте забеспокоилась, не задела ли она его религиозных чувств своими словами, но отец Баллард прямо-таки подпрыгивал от восторга. Заблудшая овечка, обреченно подумала она, — небось лучший экземпляр за весь месяц.
